Она украдкой посмотрела на мужа. Лицо его, казалось, окаменело… нет, она ошибается. Он вроде бы забавлялся разговором, и темные глаза иронично поблескивали.

Больше всего ей хотелось отправиться на конюшню, найти себе лошадь покрепче и вернуться в Корк-Харбор. Может, она сумеет сесть на судно, отплывающее в Англию…

— Найлз, ты ведь помнишь Бернарда Лича? — резко спросил Томас. — Он и его жена держали «Петлю висельника» неподалеку от Сент-Агнес-Хед.

— О да, тот мошенник! Лет десять назад попытался меня обсчитать. Тогда я задал ему чувствительную взбучку, а жена держала его сзади, проклиная всеми мыслимыми и немыслимыми ругательствами. Мария — женщина хорошая. А почему ты спросил?

— Ее убили. Повесили. А Бернард исчез, но прежде рассказал, что это сделали грейкеры.

— Мария мертва? Убита? О, не может быть!

Лорд Киппер глубоко вздохнул, и все поняли, что он расстроился.

— Как мы наслаждались друг другом всякий раз, когда мне удавалось пробраться в гостиницу, прямо под носом Бернарда! Так что там насчет грейкеров? Корнуэльские эльфы! Да эти крошки никому еще не причинили вреда. Всякий раз, бывая в Англии, я мог бы поклясться, что слышу их пение из ближайших кустов! Бернард лжет. Это он убил ее, ублюдок этакий!

Лорд Киппер спал с женой мистера Лича?

— Очевидно, грейкеры могут быть и жестокими, — заметила Мегги вслух, отчетливо понимая, что попала в настоящий бедлам.

— Это просто сказки, — пожал плечами Найлз. — Ты сказал, что Бернард сбежал. Но где он может скрываться?

— Понятия не имею. Я не участвовал в поисках, потому что хотел скорее вернуться домой. Держись подальше от моей жены, Найлз, иначе я сломаю тебе ногу, причем не искалеченную, а здоровую.

Лорд Киппер вздохнул, отсалютовал Мегги чашкой, которую она сама же и вручила ему, и сказал:

— Я буду скучать по Марии. Прелестная женщина, хотя язычок ее с каждым годом становился все острее. Надеюсь, старину Бернарда поймают и повесят.

* * *

Элви Шеиаган, пятнадцатилетняя горничная Мегги, маленькая, задорная и такая же темноволосая, как Томас, обладала к тому же прелестным, певучим, мелодичным акцентом. Мегги наслаждалась ее говором, причем непрерывно, поскольку Элви не переставала трещать с того момента, как вручила Мегги рубашку, до того, как внесла последние штрихи в ее прическу. Болтала она только об одном человеке: Томасе Малкоме — ах, как он красив, как высок, настоящий мужчина, и эти чудесные густые волосы, и бугры мускулов на руках, и не забывайте о его чарующих глазах, в которых можно утонуть, как в озере.

О Господи! Мегги только и не хватало горничной, влюбленной в ее мужа!

В начале десятого вечера Томас привел Мегги в Белую комнату, отпустил Элви, игнорируя ее обожающий взгляд, и объявил:

— Я решил спать с тобой, Мегги.

— Прекрасно. Значит, можно немедленно начать процесс перевоспитания.

Томас расхохотался, принимаясь расстегивать бесконечный ряд пуговиц на ее спине.

— Кухарка, миссис Маллинс, приехала сюда с моей матерью. Поэтому у нас подают английские блюда.

Еще одна область, требующая усовершенствования.

— Тебе понравилась говядина, Томас?

— О нет, но какая разница. Она служит у нас столько лет, сколько я прожил на земле. Когда я действительно голоден, приходится ехать в Кинсейл к старому другу и умолять оставить меня на ужин. Однако за завтраком тебя ждет приятный сюрприз.

— Может, стоит дать кухарке кое-какие рецепты, чтобы она начала готовить хоть что-то съедобное.

— Только не действуй сгоряча, это все, о чем я прошу, Мегги. Не спеши.

Он резко стянул ее рукава до локтей, заковав руки, и повернул ее лицом к себе.

— Мне нравится темно-синее на фоне белой кожи. Яркий мазок на снегу.

Она подняла голову, и он поцеловал ее.

— Ох, — вздохнула она, когда он наконец отстранился. — До чего же приятно, Томас. Наверное, я ошибалась. Возможно, ты и порочен, но в самом лучшем смысле.

Он был ужасно доволен своей порочностью, когда минут через пятнадцать довел Мегги до экстаза и своими глазами увидел, как она извивается в исступлении, таком буйном, что окружающий мир для нее исчез.

Он все еще оставался в ней, когда она лежала, тяжело дыша, на чудесной белой кровати с белым одеялом и белыми простынями и наслаждалась знакомыми ощущениями и звуком его голоса, когда он шептал ей на ухо любовные слова и непристойности. Многих Мегги не понимала, ибо, что ни говори, оставалась дочерью викария. Однако кое-что все-таки до нее доходило, поскольку, что ни говори, она была также племянницей своих дядюшек.

— Томас, — прошептала она, уткнувшись ему в плечо, но же слегка укусила и лизнула соленую кожу.

— Не нужно, — всполошился он, но опоздал. Из груди вырвался стон, отчаянный, тихий и хриплый. Означавший, что он излил свое семя в ее лоно, излил восхитительно глубоко. Когда он снова смог дышать и глаза его прояснились, Мегги кивнула.

— Это тоже приятно, Томас, очень приятно.

Преуменьшение. Огромное преуменьшение. Но у него было сил слово вымолвить. Как она умудряется говорить связно?

Немного погодя Томас сумел приподняться и погасить ряд свечей в нечищеном серебряном канделябре. Оставшись в темноте, Мегги легла на спину, глядя в белый потолок, которого сейчас не могла разглядеть, и тихо призналась:

— Я люблю детей. Помню, как радовалась, когда Мэри Роуз родила Алека, и…

— Спи, Мегги.

— Десять лет… может, мне удастся обойтись девятью.

— Какие десять лет? Девять? О чем ты толкуешь?

— Десять лет на то, чтобы сделать из тебя идеального мужчину.

Он рассмеялся, притянул ее к себе и почувствовал теплое дыхание на своей щеке. И заснул задолго до Мегги. И даже не храпел.

Наутро, когда Мегги шла в маленькую столовую, о которой Элви рассказала ей между бурными дифирамбами новому графу, за спиной раздался укоризненный мужской голос:

— Вы не походили по моей спине, миледи. Забыли, видать?

— Простите, Барнакл. Встретимся в кухне после завтрака. Там я похожу по вашей спине.

Он торжественно кивнул, отсалютовал и пошаркал к входной двери.

Слишком поздно Мегги вспомнила, что нужно было спросить, кто сейчас в столовой. Но ничего не поделаешь: она уже вошла в маленькую темную комнату совершенно невыносимого вида, с плотно прикрытыми окнами-эркерами, непонятно куда выходившими, и очутилась лицом к лицу с молодым человеком, очень походившим на тетю Либби. Тот немедленно поднялся.

— Вы, должно быть, жена Томаса.

Мегги кивнула, подошла к шторам и, раздвинув их, закрепила толстыми золотистыми шнурами. При свете комната стала выглядеть еще хуже, но по крайней мере можно было смотреть в окна.

Она оглянулась на симпатичного молодого человека, светловолосого, со свежим молодым лицом, немного пониже ростом, чем Томас. Почему он улыбается так самодовольно?

— Да, я Мегги Малком. А вы?

— Я Уильям Малком, единокровный брат Томаса.

Так это сын тети Либби! Тот самый, что сделал ребенка Мелиссе Уинтерс и свалил вину и ответственность на Томаса! Что же здесь творится?!

— Мой Уильям приехал прошлой ночью, — сообщила тетя Либби, гладя сына по плечу. — Садись, любовь моя, и дай положить тебе вкусного бекона. Почти сырой, как ты любишь. Господи, как светло! Я и понятия не имела, что на дворе светит солнце. Наверное, я выгляжу сморщенной, как старуха.

— Нет, мама, ты самая красивая, — заверил Уильям, садясь рядом. — Как всегда.

— Какой у меня чудесный мальчик!

— Никто больше не говорит мне такого, матушка!

Мегги сразу поверила ему. Она сразу увидела, что Мэдлин быстро ест, ни на что не обращая внимания, и уселась на пустой стул, рядом, как она полагала, с местом Томаса.

— Никто не возражает против того, что я раздвинула шторы? — спросила она.

— Стараетесь показать, что вы здесь самая главная? — пробормотала Мэдлин, набив рот яичницей.

— Вовсе нет, мэм. Просто предпочитаю видеть, что именно стоит на столе и лежит у меня на тарелке.