Проклятие.

Он сорвал с себя одежду, ощущая ее неотрывный, изучающий взгляд. Что же, может, это и неплохо.

Оставшись обнаженным, он подошел к кровати, сел рядом с Мегги и посмотрел в фамильные глаза Шербруков, чудесные светло-голубые глаза, яркие, как летнее небо.

— Сегодня больно не будет. Я войду в тебя, но на этот раз все будет по-другому. Я научу тебя давать и получать наслаждение, Мегги.

«Я стану твоим учителем и любовником, а не этот ублюдок Джереми. И ты постепенно привыкнешь к моим рукам и губам и перестанешь мечтать о нем».

— Трудно поверить, чтобы подобные вещи могли казаться приятными.

— Я заставлю тебя улыбаться, бессмысленно и блаженно, пока твои глаза не затуманятся. Может, потом даже позволю тебе заснуть, — пообещал он, притягивая ее к себе. — Поцелуй меня, Мегги.

— Так и быть, — неохотно согласилась жена, и когда его язык оказался у нее во рту, когда она чуть расслабилась, он, поняв, что немного заинтересовал ее и привлек внимание, сбросил подушки на пол и лег около нее.

— Ты прекрасна. И ты моя, Мегги. Никогда не забывай этого. Ты моя, и ничья больше.

Она ответила прямым, незамутненным взглядом.

— Конечно, твоя, Томас. А ты мой. Молю Бога, чтобы и ты об этом помнил.

От этих слов ему стало сначала жарко, а потом вдруг очень холодно. Пусть Мегги не любит его, но никогда не изменит. Он очень хотел заручиться ее верностью, но и любовь ему была тоже необходима. Иначе говоря, он хотел всего. Проклятие.

Когда ее рубашка полетела вслед за подушками, Томас лег на Мегги и стал целовать, продвигаясь все ниже, понимая, что держать себя в руках становится все труднее. Но он не мог допустить повторения их брачной ночи.

Сердце его молотом бухало о ребра, кровь пульсировала в жилах, горячая и загустевшая, и тело ныло от желания поскорее вонзиться в нее. Но он целовал ее белый живот, чувствуя, как напрягаются мышцы, понимая, что она постепенно возбуждается, оставаясь при этом донельзя невежественной и крайне наивной. Ничего, зато ей наверняка хорошо, а будет еще лучше. Он заставит ее полюбить себя, заставит хотеть больше всех мужчин на свете, больше проклятого Джереми, заставит отдать свою душу, шептать его имя во сне.

Томас улыбался, когда, устроившись между ее ногами, желая, желая, желая… приподнял бедра Мегги и припал губами к жаркой расселине.

Мегги потеряла рассудок. Он в самом деле касается ее… там… ртом… губами… языком…

Она попыталась вскочить, до того смущенная, что, когда хотела заорать на него, из горла вырвались невнятные звуки. Она попробовала вырваться, упираясь в его плечи, дергая за волосы, но он только приподнял голову, посмотрел ей прямо в глаза и пробормотал, обдавая ее плоть раскаленным дыханием:

— Ляг, Мегги. Закрой глаза и наслаждайся тем, что я делаю с тобой. Пойми, это обычная вещь, вроде языка во рту. Успокойся. Я твой муж, и это доставляет мне огромное удовольствие. Не лишай меня этого удовольствия, Мегги.

— О нет… о небо, но, Томас…

— Тихо! — прикрикнул он и подул на нее.

Мегги дернулась и вскрикнула. Томас погрузил в нее палец, и она снова вскрикнула, только на этот раз он твердо знал, что жена пристрелит его, если он остановится. Ну вот, он своего добился. И продолжал терзать ее ласками, пока…

— Ну же, Мегги, не сжимайся. Дай себе волю. Давай же, иди ко мне…

Мегги не понимала, что с ней происходит, только сознавала, что просто разлетится в пыль, если кто-то или что-то попробует помешать этому непонятному. Тому, что с ней происходит. Она извивалась, лихорадочно бормотала что-то, обезумев от нарастающих ощущений, и, наконец, выгнулась, вцепилась в его волосы и оглушительно закричала.

Но он все ласкал ее, пока последние судороги, последние содрогания ее тела не угасли, и она осталась лежать, обмякшая, опустошенная, принадлежащая только ему.

Томас с удовлетворенным криком приподнялся, и ворвался в нее, сильно, глубоко, и еще глубже, и она подняла бедра, принимая его. Он едва не полетел в пропасть чувственных наслаждений, но удержался. Нет, он не оставит ее так быстро.

Это не справедливо к ним обоим. И откуда у нее взялась энергия снова его желать?

Он опустил глаза, увидел, как входит в нее, и затрепетал, словно ветка на ураганном ветру.

Эти ее длинные ноги обвились вокруг него, и Мегги застонала, а он пытался, вправду пытался сбавить темп, пока не удастся обрести хоть чуточку самоконтроля, но не мог, не был способен ни на что, кроме как рваться вперед. И он рвался вперед, проникнув наконец в самые ее глубины. Став частью ее. О Боже! Томас сцепил зубы, отчаянно стараясь остановиться, не двигаться пусть и несколько мгновений, но ни к чему хорошему это не привело. Он взорвался, как настоящий вулкан, стоило ей укусить его за плечо и тут же зализать укус. И закричав, пронзительно, куда пронзительнее, чем Мегги, обмяк на ней.

Мегги, придавленная большим, потным мужским телом, ничуть не возражала. Значит, это и есть наслаждение.

Она снова цапнула его за плечо, лизнула и расплылась в блаженной улыбке. Удивительно! Ей хотелось петь и танцевать, как после шампанского, но ощущения были куда приятнее. Никакого сравнения!

Теперь она жаждала закружиться в быстром вальсе, притопывать ногами под буйную, неукротимую музыку цыган. Ее наполняла непонятная энергия. Неведомая ранее сила, и причиной всему Томас. Ее муж.

— Спасибо, — прошептала она ему на ухо, сцепив руки у него на спине.

Он тяжело дышал, положив голову на ее подушку, и она притянула к себе его лицо.

— Я была ужасно хороша, правда? — похвасталась она, на этот раз укусив его за мочку. — Только взгляните на себя, милорд! Упали, как подрубленное дерево, и дышите так тяжело, что я боялась апоплексического удара. И все потому, что я — это я и довела вас до этого.

— Я сейчас умру, — пропыхтел он наконец, безуспешно пытаясь приподняться на локте и снова падая на Мегги.

— Может это мне стоит давать вам уроки, как по-вашему?

— Мегги! Неужели ты нисколько не устала? Не расслабилась? И твои конечности все еще сгибаются? А мозг не готов отключиться и заснуть?

— Я хочу танцевать, Томас. Повальсируй со мной! А потом… можно мы сделаем это еще раз?

Томас застонал и все-таки ухитрился приподняться, оставаясь в ней. И тут же ощутил, как снова твердеет его плоть. Сейчас ему было не до вальсов, о нет!

— Мегги. Но мы еще не закончили. Не возражаешь, если мы потанцуем чуть позже?

Мегги в недоумении уставилась на него.

— Мне, должно быть, нет равных! — объявила она, поднимая бедра. Он был напряжен и готов к бою, так же как несколько минут назад. А ей… ей сейчас так хорошо!

— Ладно, согласна, потанцуем позже. Сделай что-нибудь, Томас, пожалуйста.

И он сделал, целуя сначала ее губы, груди, бедра, колени. И целовал, пока она не простонала что-то ему в губы, повторяя себе, как молитву:

— Ты моя. Не его. Только моя.

Это не заняло много времени, потому что он и без того зашел достаточно далеко.

Томас трепетал и глухо стонал, запрокинув голову назад.

А когда сумел снова сфокусировать взгляд на ее лице, увидел, что она ополоумела от наслаждения. Как тому и следовало быть. Не теряя ни минуты, он вышел из нее, взял губами крохотную пуговку ее женственности и снова вознес на немыслимые высоты. На этот раз она не стонала, не кричала. Только извивалась и дергалась, как марионетка на нитке. Потом глубоко вздохнула и потянулась к нему.

Прежде чем заснуть, Томас прижал ее к себе, ощутил теплое дыхание на щеках, почувствовал тот момент, когда она забылась сном, и подумал: «А я действительно хорош в этом. Может, даже лучше собственной жены».

Томас улыбнулся, твердо зная, что Джереми на этот раз не вторгся между ним и Мегги. И закрыл глаза. И через две секунды уже спал.

Близ юго-западного побережья Ирландии

Между Корк-Харбором и Кинсеплом