— Я постараюсь, чтобы это было приятно, — пообещал он.

— Хорошо, значит, я не стану особенно беспокоиться. Он медленно повернул ее лицом к себе и стащил лиф с плеч, так что ее руки оказались в плену, и стал легонько гладить ее подбородок, горло, ключицы. Так чертовски мягка и нежна…

— Мегги!

— Это не совсем то, чего я ожидала.

— Чего же ты ожидала?

Мегги пожала плечами, но он видел, что она смущена.

— Ну же, признавайся?

— От уютного ужина у огня, хотя и без того достаточно тепло, и от чрезмерной жары может стать плохо. Зато мы вместо этого могли поставить столик у окна, тихо беседовать, наблюдать игру лунного света на воде и рассуждать о чувствах, которые рождает это зрелище в наших душах.

— На мой вкус, это несколько сентиментально.

— Вероятно. Хорошо, тогда откроем шампанское. В дороге ты отказался его пить. Боялся, что у меня закружится голова? Или что я действительно заставлю тебя пригубить его из моего рта?

Томас молча улыбался. Так молода… слишком молода. И не заслуживает того, что ей предстоит.

Он наклонился и прижался к ее лбу своим.

— Надень ночную рубашку, а я пойду вниз и закажу ужин У миссис Миггс. По-моему, она очень довольна, что я выбрал ее гостиницу для нашей первой ночи.

— Наверное, хотя сам мистер Миггс что-то проворчал мне весьма неприветливо и все время смотрел в пол.

— Обычно с посетителями имеет дело миссис Миггс. Итак, тебе нужна горничная, чтобы помочь приготовиться ко сну?

— Нет. Я смогу дотянуться до остальных пуговиц. Он пошел к двери.

— Спасибо, Томас.

Томас остановился, и ей ужасно захотелось узнать, о чем он думает. Но Мегги боялась спросить.

Полчаса спустя они сидели друг против друга за столиком у окна. Мегги переоделась в миленький шелковый пеньюар персикового цвета, привезенный тетей Синджен из Эдинбурга. Томас, однако, по-прежнему оставался в сюртуке, брюках и начищенных до блеска ботинках. Галстук был повязан так же тщательно, как сегодняшним утром в церкви.

Ах, столько перемен за один день! Завтра она проснется уже не прежней Мегги… Прошло всего несколько часов, а жизнь бесповоротно изменилась. Интересно, испытывает ли Томас то же самое? Наверняка! Не настолько уж мужчины отличаются от женщин!

— Странно, — заметила она, беря кусочек хлеба. — Ужасно странно сидеть в пеньюаре напротив мужчины, не являющегося моим отцом или братом или хотя бы чертовым кузеном.

— Брось, Мегги! Не могу представить, чтобы ты носила столь соблазнительную штучку в доме викария!

— Положим, это правда, Томас, но все же ты до сих пор одет, а я раздета.

Томас усмехнулся и поднял бокал.

— За нашу брачную ночь.

Мегги долго медлила, прежде чем легонько коснуться его бокала своим.

Он дал ей чересчур много времени на волнения и раздумья.

— Как по-твоему, что будет после ужина?

— Поскольку, как тебе известно, кроме поцелуев, я ни о чем не знаю, у меня в голове все путается. Честное слово, путается, и я совсем ничего не соображаю. И все, что мне известно сейчас, — я счастлива, и ты улыбаешься. Думаешь, этого достаточно, чтобы продолжать?

— О, кроме улыбок, есть еще много всего.

— Что именно?

— Ты безобразно любопытна!

— Поскольку дело касается меня, не нахожу в этом ничего странного.

— Дальше будет наслаждение, и, если повезет, для нас обоих.

— Я уже испытала наслаждение, когда ты меня целовал.

— Другое. Более сильное.

Мегги скептически покачала головой, но не стала возражать.

Он не встал из-за стола, пока она не выпила полбокала шампанского. Наоборот, устроился поудобнее и сложил руки на животе.

— Почему бы тебе не лечь в постель, Мегги? Я погашу свечи.

— Ты в самом деле хочешь?

— Чего именно?

— Погасить свечи.

— Ты, кажется, внезапно заинтересовалась мной?

— По правде сказать, мне очень трудно думать об этом, но поскольку отец и Мэри Роуз женаты и спят в одной кровати, то, скорее всего, видят друг друга без одежды. Дочери тяжело представить такое.

— И сыну тоже. Означает ли это, что ты хочешь лицезреть меня обнаженным?

Она без колебаний встретила его взгляд и очень медленно опустила голову.

— Я все время думаю о том, что должно произойти. И хочу, чтобы ты присутствовал в моих фантазиях. Стал моим главным персонажем.

Она нервно закусила губу. Томас не сказал ни слова.

— Ладно, ты вынуждаешь меня говорить напрямую. Томас, я хочу, чтобы ты сбросил одежду.

— А ты? Ты тоже разденешься для меня?

Мегги встала, подошла к кровати, помялась и пробормотала, силясь изобразить обольстительную улыбку сирены, не слишком успешно, но все же старательно:

— Видишь ли, это моя фантазия. Не твоя. Однако справедливости ради обещаю подумать об этом позже, гораздо позже. Ты один знаешь, что сейчас будет. Дай мне по крайней мере решить, как мы начнем.

Она села и свесила ноги с постели. Он тоже поднялся, пошел к ней и остановился в нескольких шагах. Помедлил немного и скинул свой великолепный желтовато-коричневый сюртук.

— Ты считаешь меня красивым, Мегги, а я готов доказать, что это не правда. Я просто большой волосатый мужчина.

— Поскольку речь идет о тебе, мне скорее всего это понравится. Покажи мне.

Она молча наблюдала, как он снимает все до единого предметы одежды, аккуратно складывает и бросает на кресло. Наблюдала так пристально, что когда Томас, оставшись обнаженным, выпрямился, он уже был тверд, как дубовый паркет под йогами, и одно это могло отпугнуть любую девственницу.

Но Мегги все равно смотрела на мужа не отрываясь. Ои умирал от желания спросить ее, находит ли она его таким же привлекательным, как Джереми, но, разумеется, не мог. И ни за что не стал бы.

— Я ошибалась, — прошептала она, не сводя глаз с его восставшей плоти. С той самой плоти, которая с каждой минутой твердела все сильнее.

Его трясло.

Сейчас он молился о том, чтобы все не происходило так быстро. Но что тут поделаешь, если она уставилась на него таким взглядом, словно хочет… нет, он не станет думать о том, как она стоит перед ним на коленях и берет губами его… нет… Ради Господа Бога, она дочь викария! Но он действительно не помнил, чтобы какая-то женщина смотрела на него так. Правда, он об этом как-то не думал и уж точно никогда раньше не раздевался перед женщиной только затем, чтобы расширить ее кругозор.

Он откашлялся.

— В чем ты ошибалась?

— Когда утверждала, что ты красив.

— Говорил же тебе: я всего-навсего большое волосатое создание…

— Ты великолепен! До сих пор я не знала, как выглядит мужчина на самом деле. Но теперь знаю и твердо уверена, что ни один не может быть так прекрасен, как ты.

Она бессознательным жестом протянула руку и коснулась его.

Он закрыл глаза, не в силах дышать от напряжения. И умирал от желания вскочить и наброситься на нее, но заставлял себя оставаться на месте. Чувствовать, как ее пальцы легонько скользят по его животу, замирают, обдавая его теплом, и, когда он уже был готов завопить от нетерпения, двигаются дальше, по линии черных волос все ниже и ниже, запутываясь в завитках и, наконец, дотрагиваясь до того места, где сосредоточилось взрывное желание. Дотрагиваясь так нежно, словно не зная, чего ожидать дальше. Но на этом она не останавливается. Живое кольцо сжимает его, и Томас громко вздыхает, едва не падая на колени. И не хочет, чтобы все это кончалось. А если ее губы окажутся на месте пальцев… Нет, Боже, это слишком, это уж слишком.

Он сумеет вынести это: мужчина может выносить сладостную пытку вечно и даже чуть дольше, но вот он не может… и это почти убивает его…

Томас скрипнул зубами, как от боли, и прошептал:

— Мегги, пожалуйста, убери руку. Отодвинься. Я просто не вынесу этого.

— Но я не хочу! Ты так отличаешься от меня! Живот твердый и волосатый, и у меня возникают такие странные ощущения, стоит только положить ладонь…

Это дало ему возможность отвлечься.