— Погоди… дай вспомнить… Не думаю, что там сидело более десяти человек. Десяти… Да, не более. Знаешь, было очень поздно. К этому времени большинство посетителей отправились домой, где, вдоволь поиздевавшись над женами, перевернулись на животы, заняли почти всю кровать и, счастливые, как устрицы в раковине, принялись храпеть в потолок.

— Если они лежали на животах, уместнее сказать, что при этом храпели в перины, — возразил Томас, повелительно поднимая руку, поскольку с ее уст была готова сорваться новая остроумная тирада, — Нет, не стоит объяснять, что ты говорила иносказательно. Я правильно понял? Ты действительно спустилась вниз босиком, в одном чертовом халате, с чертовыми голыми ногами и пила шампанское на глазах у десятерых чертовых посетителей?

— Судя по твоим ругательствам, весьма однообразным, но все же ругательствам, ты готов разорвать меня на куски. Но прошу не забывать, что в зале была миссис Миггс.

Она издевается над ним, считая идиотом, и делает это весьма искусно. Никакой надежды переиграть ее. Он тяжело вздохнул.

— Нет, ты все лжешь, и весьма неумело. Не было там никаких мужчин.

— Чтобы самому во всем убедиться, стоит спросить миссис Миггс, только и всего.

— Думаю, не стоит. Ты плохо притворяешься. И перестань издеваться, Мегги. Жена должна быть почтительна к мужу.

— Значит, только мужу позволено делать с молодой женой все, что вздумается?

Ему снова захотелось выкрикнуть имя трижды проклятого Джереми, но он сдержался.

— Я не желаю говорить на эту тему.

— Ясно. Ты заявил, что жена обязана почитать мужа. Может, тебе лучше приготовить список всех тех вещей, которых не пристало делать воистину примерной супруге? Представляешь, как это поможет тебе держать меня в надлежащей узде?

— Список будет не слишком длинным.

— Список для гусыни. Как насчет такого же для гуся? Да, это прекрасная мысль. Я немедленно берусь за перо и бумагу. Потом мы обменяемся списками. Лично я уже знаю, какой пункт поставить первым. Иметь столько уважения к своей жене, чтобы не терзать ее и, уж во всяком случае, не обращаться так грубо.

Он терзал ее. Все начиналось совсем не так, а закончилось… Неужели она не помнит, что наделала? Что выложила отцу? Проклятие.

— Никаких терзаний, — бросил он. — Что за вздор?! Я просто чересчур поторопился, вот и все, может, разволновался и был вне себя. А во второй раз… может, тебе было не слишком приятно, но так уж вышло, все кончено, и тебе следует обо всем забыть. И больше я ничего не желаю слышать. Мне кажется, ты настолько хорошо умеешь забывать, что выбросишь из головы и это.

— Что и когда я забывала? Объясни-ка. Дело в том, что я, как слон, просто держу в голове все, когда-либо со мной случившееся. Тебе следует придумать что-то поумнее.

— Перестань упражняться в проклятом остроумии! Слушай. Я был груб, но не хотел этого. Просто слишком много всего свалилось, не более того.

— И по этой причине ты издевался над женой в брачную ночь?

— Повторяю: я не хочу говорить об этом. И не собирался причинять тебе боль. Мне очень жаль, и давай закончим на этом.

— Вот так, просто? Раз — и все кончено?

Мегги прищелкнула пальцами.

Томас смотрел на нее, гадая, что творится в ее пугающе активном мозгу.

— Собственно говоря, я хотела задать тебе вопрос, — продолжала Мегги.

Вопрос? Он не желал никаких вопросов, но не мог же заткнуть ей рот и оставить в таком положении на весь день?

Томас неохотно кивнул.

Мегги хотела что-то сказать, но лишь плотнее сжала губы. Еще не время. Она высказала ему все, что чувствует, и этого вполне достаточно.

— Видишь ли, меня интересует, действительно ли все муж чины теряют самообладание в брачную ночь? Понимаешь, они так долго вынуждены держать себя в руках и подавлять все плотские желания, что, когда получают право, фигурально говоря, открыть дверь, теряют головы и вламываются, даже не дав себе труда повернуть ручку?

— Какая чушь!

— Вовсе не чушь, — вздохнула Мегги. — Ты просто боишься увидеть себя в этом свете.

— Ничего больше не желаю слышать. Она снова щелкнула пальцами.

— Как странно! Миссис Миггс уверяла, что утром мне будет ужасно плохо из-за всего этого шампанского, но почему-то ошиблась. Прошу вас удалиться, милорд. Я хочу вымыться и одеться. О Боже, наверное, мне стоило почтительно осведомиться о ваших планах, которые, вероятно, могут не совпадать с моими, и поскольку я всего лишь лицо второстепенное, следует подчиниться приказам. Вы намереваетесь сегодня ехать дальше?

— Да, как только ты будешь готова.

— И разумеется, у вас есть замыслы, которые меня не касаются?

— Только продолжать наше свадебное путешествие. А теперь забудь свой смехотворный гнев. Жена не должна сердиться на мужа.

— Это тоже в списке?

— Да, наравне с другими вещами.

— Убирайтесь, милорд. Советую сорвать злость на лошади.

— Сколько шампанского ты выпила?

— Достаточно, чтобы захотеть поиграть на скрипке и немного потанцевать с миссис Миггс. Довольно, чтобы оставить намерения убить тебя. Даже пьяная, я сообразила, что стоит прикончить тебя, и меня повесят, а отец будет очень горевать. Ах да, и поскольку я не могу ни о чем его расспросить, возможно, в следующий раз обращусь к Джереми. Я могу справиться об этом деле с дверью и о муже, срывающем ее с петель одним ударом в свою брачную ночь.

Томас смертельно побледнел и почти мгновенно залился багровым румянцем.

— Ты не посмеешь говорить с ним на эту тему, понятно? Иначе я огорчусь куда больше, чем твой отец, узнавший о моей гибели от твоих рук!

— Нет, ты был бы мертв и ничего не чувствовал.

Она просто не знала, что он подслушал тот чертов разговор в саду, да и откуда ей знать? Поэтому и не понимает причину гложущей его ревнивой ярости. Впрочем, может, это к лучшему.

— Ты действительно чувствуешь себя хорошо? — осведомился он.

— Мало того, готова схватиться со всем миром. И более чем готова сражаться с вами, милорд.

— Я твой муж. И зовут меня Томас. Жена не должна сражаться со своим мужем, если под этим ты подразумеваешь очередной скандал.

Она вдруг сообразила, что с той минуты, как он показался в дверях, они только и делают, что ссорятся. И все же какая-то сила несла ее дальше.

— Собственно говоря, — сообщила она, — я подумываю, как половчее разбить тебе нос.

Томас промолчал, что, сточки зрения Мегги, было весьма мудро. Очевидно, какой-то инстинкт самосохранения у него все же имеется.

Она мельком взглянула на него, стянула ворот халата и медленно проговорила:

— Видите ли, милорд, у меня сильно саднит между бедер. Интересно, считают ли мужчины это достижением? Собственным успехом? Именно этого от них ожидают в первую брачную ночь?

— Поскольку ты пока не ездишь верхом, к вечеру все заживет. Поверь, тут нет ничего особенного. Прошлая ночь была и пролетела. И не думай больше о ней.

— Вижу, ты большой знаток в подобных делах. Наверное, занимался чем-то подобным много раз, если знаешь, что моя боль — всего лишь пустяк. Надеюсь, ты сам доволен своими безупречными действиями?

Томас покачал головой, понимая, что лжет. Почувствовав, как рвется перегородка, отделяющая девушку от женщины, он едва не взвыл от неземного блаженства, наполнившего его.

— Ясно. Значит, ты не соображал, что делаешь? Ни в первый раз, ни во второй? И оба раза сделал мне больно не нарочно?

— Успокойся, Мегги. Все кончено.

Она подняла глаза к потолку.

— На этот раз Господь меня разочаровал.

— Иногда Господь прощает оправданные, пусть и не слишком добродетельные поступки.

— Что-то я не поняла. Может, пояснишь?

— Мне не хочется обсуждать это.

— Да-да, главное не упоминать о том, что кажется неприятным законному мужу. Ладно, мне необходимо облегчиться. Уходи.

Кажется, он хотел сказать что-то, но передумал, отступил и тихо закрыл за собой дверь.

— Томас, — окликнула она. Он замер на месте и обернулся. Мегги просунула голову в дверь.