Только… лица и снова лица… опять лица…

…всюду…

Укоризненные взгляды. И шепоток, который она слышит так явно:

— Ты не справилась… что ты возомнила, никчемная девчонка? Решила, будто сможешь… посмотри на этих женщин, ты подвела их… ты подвела всех… отца, мать… мужа… если бы ты была действительно хорошей женой, ты бы сумела сделать так, чтобы он тебя полюбил. А ты…

Хочется заткнуть уши и убежать.

Прочь.

Куда?

Туда, куда никто не решится заглянуть.

…правильно, беги, беги, глупая Иоко. Прячься. И тогда, быть может, ты сумеешь сохранить остатки чести. Или… ты не знаешь, что такое честь, ты слишком слаба и труслива, иначе не позорила бы доброе имя…

В комнате темно. Пахнет нехорошо.

Это твое тело источает вонь. Ты знаешь, что больна, что скоро это поймут и другие… тебе больно? Боль появилась не так давно, до этого была лишь слабость.

И постоянное желание прилечь.

Закрыть глаза…

…ты ни на что не годна, так стоит ли продлевать мучения? Скоро ты сляжешь, и что сделают недостойные эти женщины? Вот увидишь, они разбегутся, что мыши из горящего дома. Они бы уже ушли, если бы было куда.

Шепоток настойчив.

От него голова наливается темной тяжестью. Будто камень в волосы засунули. И Иоко рвет шпильки вместе с прядями. И новая боль мешается со старой.

Скоро уже, скоро…

…тело покроют язвы.

…ноги отнимутся, и она будет гнить в жалкой своей постели, всеми забытая, никому не нужная. Хочешь подобной судьбы?

Нет.

Дышать тяжело.

Я понимаю, что я — это я, а Иоко… она корчится на полу, воет, вцепившись в волосы. И никто не приходит на крик. Только девочка застыла в углу, уставилась желтыми нечеловеческими глазами.

— Вон! — гнев требует выхода.

И девочка бросается прочь, а в спину ее тощую летит сандалия. На пальцах Иоко остается грязь, и это последняя капля. Эта грязь расползается по коже, облепляет ее… впитывается.

Она сама целиком состоит из грязи.

Позор!

…склянка находится там, где и должна быть — под соломенным матрасом. Темное стекло. Плотное горлышко, залитое красным воском. Иоко пытается сковырнуть его, но воск твердый, и ногти ломаются… ногти такие хрупкие.

Она сама…

…ей жаль.

…ей так невыносимо жаль…

Горечь настоя обжигает рот. А голоса заходятся, уверяя, что все-то она сделала правильно, что… теперь не вернешься, но и к лучшему оно. Что было в этом мире, чтобы за него держаться?

Туман.

Боль отступает.

Матушка была даже милосердна, если…

…мысли путаются. С мыслями тяжело, но скоро их не станет. Тело легкое-легкое, что перо цапли… взмахни руками и взлетай. Но лучше останься здесь.

Уже недолго.

Иоко улыбается. Она почти счастлива… и даже женщина, которая выступает из стены, не пугает ее. Эта женщина укоризненно качает головой.

Она… красива?

Нет.

И не уродлива.

Страшна, однако этот страх иррационального свойства. Ее лицо бело и узко. Ее глаза желты, что луна в луже. Черные волосы свисают паклей. А когтистая рука холодна. Эта рука ложится на грудь, и когти пробивают ткань кимоно.

Они добираются до сердца. А губы прикасаются к губам. И последнее, что Иоко помнит, горькое дыхание мертвой незнакомки.

Глава 21

…очнулась я…

Я очнулась.

Счастье-то какое… присев, я зачерпнула горсть снега, которым отерла лицо. Вот ведь… память чужая… и рука болит. В том месте, где меня нищенка схватила. Я задрала рукав и почти не удивилась, обнаружив темное пятно.

Круглое.

С выпуклыми краями. Будь я дома, полетела бы к онкологу, а тут… приложила снега и постаралась отрешиться от зуда. Подумаешь, пятно… меня тут, можно сказать, до самоубийства довели. Нет, если бы кто рассказал, я бы решила, что девушка чересчур впечатлительна. Но я ведь помню.

Мы помним.

Голоса эти.

Глухое отчаяние. И убежденность, что, если умереть, всем станет лучше.

— Вам плохо? — этот голос заставил вздрогнуть.

Обернуться.

Поскользнуться, ведь первый снег коварен. Я бы упала, если бы не исиго, удержавший меня за руку.

— Аккуратней… что случилось.

— Неприятные воспоминания, — я провела языком по зубам. До сих пор ощущаю во рту сладковатый привкус отравы. — Случились…

— Бывает.

Он поклонился.

И я поклонилась, соблюдая хотя бы видимость приличий. А кошка, забравшись на кривую ветку дерева, провела когтями по коре. Выразительно так.

С гостя она не спускала взгляда.

Но и не шипела… хороший знак?

— Я пришел сказать, что с сегодняшнего дня назначен вашим наставником… правда, не ждите, что обучу многому. Женщинам сложнее…

…он принес веер.

И коробку сладостей, которую я отправила на кухню.

Выглядел колдун… уставшим? Определенно. Там, в его доме, в полумраке, я не заметила ни болезненного желтого оттенка его кожи, ни… запаха?

Я потянула носом.

Горький и… неприятный? Пугающий?

— Вы избавились от своей служанки? — невежливый вопрос, который ни одна из местных красавиц не осмелилась бы задать. Да и сомневаюсь, что кто-нибудь из них вообще решился бы заговорить с мужчиной.

— А кто тогда будет убираться в доме?

— Магия?

Он рассмеялся.

И перышек в волосах стало больше, появились синие и зеленые. Мальчик-птенчик…

— У вас превратное представление о силе… но… предлагаю начать.

…мы устроились на террасе.

На шкуре, которую принесла Шину, ибо сидеть на голых досках — неразумно. На гостя нашего она столь старательно не смотрела, что становилось понятно — уже успели обсудить.

— Господин…

— Ахарамо, — подсказал исиго.

— Ахарамо, — послушно повторила я, — останется у нас на обед. Надеюсь, что вы рады…

Глаз Шину дернулся. Надо полагать, от радости.

Когда она удалилась, колдун покачал головой.

— Мне нигде не будут рады, — заметил он. — Как и вам, когда узнают…

Я пожала плечами: какая разница? Моя светская жизнь и без того далека от идеала… мужеубийца, содержательница публичного дома? Побуду еще и колдуньей. Колдунов не только не любят, их еще и опасаются…

…пятно вновь зачесалось.

— Вы случайно не знаете, что это? — я протянула руку.

Красное.

И похоже на печать.

Исиго нахмурился и, наклонившись к самой коже, втянул запах.

— Откуда у вас?

Пришлось рассказать.

Не все, конечно… далеко не все… слишком много было всякого, чтобы… но мальчишка выслушал внимательно. Задумался, замерев с пальцами, упертыми в подбородок, и сидел так довольно долго.

Холод ему не мешал.

А вот мне, несмотря на толстую шкуру — что-то я такой в наших запасах не припомню — было неуютно. Мерзли ноги. И нос. И вообще…

— Это печать, — когда я почти решилась подергать колдуна за рукав — а то вдруг он в астрал ушел, про меня позабыв, он ожил. — Вам случилось встретиться с кем-то… из высших… и он напомнил о долге.

Она.

Женщина.

Не знаю как, но я была уверена, что у божества — будем называть своими именами — женская суть.

— О каком долге?

Исиго развел руками:

— Вам лучше знать… возможно, вы когда-то что-то обещали, взамен на помощь… или просто сами по себе… принесли клятву или сказали слово… в храме, на улице… не важно, они все слышат, но редко отвечают.

А вот до меня снизошли.

Или… я здесь не при чем? И дело в Иоко, которую подвели к краю, а потом и подтолкнули к пропасти. Ее душа не удержалась в теле, а моей, выходит, остались старые долги. И вот интересно, чего они хотят.

Мести?

Нет, местные боги не настолько кровожадны, во всяком случае, не испытываю я желания немедля плеснуть матушке яду в чашку. Значит, другое… что?

Мало знаний.

И…

— Прислушайтесь к себе, — сказал колдун. — Вы уже знаете, что им нужно.

Надеюсь.

— А… что с собакой?

Все-таки предупреждение свыше, нехорошо пренебрегать.

— С собакой? А… это просто и… нехорошо. Очень нехорошо, — он щелкнул пальцами, и на ладони возник синий огонь. Он был плотным, каким-то кристаллическим, хотя все равно живым. И дневной свет, преломляясь в гранях его пламени, рассыпался призрачными драгоценностями. — Вы слышали что-нибудь об ину-гами?