А колдун набросил на клювы серебряную нить. Птица билась, рвалась, но колдун был сильнее, и когда ослабла она, то сунул в главный клюв руку и вытащил оттуда семь детских душ…

…я читала до рассвета.

Я раскладывала свитки, пытаясь обнаружить в них хоть какую-то систему, но безуспешно. Это просто истории, когда-то жуткие, порой смешные, иногда совершенно не вызывающие доверия.

Люди.

Чудовища.

И люди-чудовища, которые притворялись кем-то, пока хитрый колдун или же жрец благочестивый, или кто-то иной не раскрывал их истинную суть.

…тварь, пожирающая имена.

И собиратель теней.

Семихвостая лиса, которая норовит поиграть в человека и порой так заигрывается, что на годы забывает об истинной своей сути. А потом однажды вспоминает и уходит… хорошо, если просто уходит.

Лисы коварны.

И кровь любят.

Нет, не про лис речь…

…надо искать что-то похожее. Как тот пропавший корабль, или деревня, куда спустился туман, а когда отступил, оказалось, что в деревне не осталось живого, ни людей, ни коров, ни даже кур, кроме черного петуха, которого жители соседней деревни побили камнями, что, подозреваю, было разумно с их стороны.

…и вот еще, сомнительная история, но… в неком городе, название которого утеряно, жил могучий исиго, которого боялся сам Император. Исиго был стар и богат, и потому полагал, что все в его власти.

…любовь к молодой красавице.

Разлука ее с возлюбленным, ибо родители не стали слушать бедолагу. Зачем им нищий, если колдун заплатил выкуп золотом? Свадьба…

…и счастливая мать отправляется навестить дочь, как водится, но дом колдуна пуст. Ни слуг. Ни самого. Ни невесты, от которой осталось лишь кимоно сливового цвета и порванный браслет…

…поиски.

Отчаяние…

Несчастный влюбленный, взявший браслет и…

…безумие.

Он убил тех, кого полагал виновными в разлуке, а после вскрыл себе живот и, умирая, все повторял, что скоро придет…

…куда?

К кому?

Ах, до чего мало информации… и не подобные ли случаи пытался отыскать молодой чиновник? Что имеем, если подытожить? Появляется нечто или некто, способное уничтожить все, скажем так, биологические объекты. Оно не делает различий между разумным и неразумным.

И о чем это говорит?

Пока ни о чем… далее оно не уходит, но превращается в существо или, как в последнем случае, некий предмет…

…и сводит нового владельца с ума.

Почему?

Или… это способ охоты? Нет, логичнее было бы дождаться, когда предмет перенесут на новое место, где есть еда. А убийство… кровь… не тот почерк. И… что первично? Безумие или туман?

И связаны ли они вообще?

Скорее всего, связаны, поскольку во всех трех случаях имело место сначала исчезновение, а затем появление некоего объекта. Слишком много, чтобы считать это совпадением. Жаль, больше таких историй нет… определенно, он должен был бы прийти к аналогичным выводам.

Слишком мало я знаю.

Слишком…

…затылка коснулась призрачная рука. И я провалилась в сон.

Или не совсем сон?

Я стояла на берегу. Знакомом таком берегу. Серое море. Серые камни. Небо тоже серое, измятое. Солнце с трудом пробивается сквозь эту серость.

Дорога.

Каменистая и бугристая, отражением неба.

Я иду.

Идти тяжело. Воздух вязкий, сквозь него приходится продавливаться. А тень городской стены словно отодвигается с каждым шагом. И я останавливаюсь. Здесь и дышать-то получается с трудом.

Главное, не забыть, что это сон.

Ненастоящее.

Смех.

И девушка в белом погребальном фурисодэ. Его рукава столь длинны, что касаются земли. А ветер тревожит тонкие ленточки в волосах.

Она улыбается.

Идти не обязательно.

Зачем мне? Пусть мужчины ищут пути, им нужна война и нужна победа, ведь без сражений леденеет кровь, а старость подступает ближе. Им кажется, что, пока они способны удержать в руках меч, то и бессмертны. А женщины… женщины подобны вишни цветам.

Их жизнь — мгновенье.

Так стоит ли…

Стоит. Мне удается выдержать взгляд богини. И я отвечаю ей поклоном, ибо так будет вежливо. А она смеется, и от смеха небо дрожит, а дорога сама ложится под ноги. И мы идем.

Я знаю, что мне дозволено смотреть, но и только.

Она не станет вмешиваться.

Пускай.

Вот и город.

Таков ли он, каким был столетие назад? Или же я вижу нынешнее его обличье? Похоже на то… хижины, ютившиеся у стены, почти рассыпались от старости. Черные их крыши просели, разъехались, а местами и вовсе провалились внутрь.

Пахло плесенью.

Гнилью.

А дорога уводила дальше…

…вот дома с каменными стенами, которые почти не пострадали. Разве что время выело бумажные окна, и теперь дома пялились на меня пустыми глазницами оконных проемов.

Дальше.

Городская площадь, погребенная под мусором.

Листья.

Ветки.

Что-то черное… птичьи кости хрустят под ногами. А мы идем, и сердце мое колотится, хотя в присутствии богини мне ничего не угрожает. Наверное.

…вот и другие дома. Некогда в них жили люди весьма состоятельные… ворота открыты, дворы пусты. Не суетятся слуги, не рычат псы, отпугивая незваных гостей… рассыпается повозка…

…ее я увидела не сразу.

Она сидела у колодца и ела ворону. В одной руке она держала черную птицу, а в другой — оторванную ее ногу. Крови не было, что, пожалуй, и помогло мне сдержать рвотный позыв.

Только птичьи перья.

Темный клюв, который выглядывал из кулачка красавицы. А девушка по местным меркам определенно была красива. Круглое лицо, узкие глаза, чуть приподнятые к вискам. Пухлые губы и аккуратный носик.

Шея тонка.

Тень от широкого воротника ложится на нее, подчеркивая и тонкость, и хрупкость, и алую ниточку раны.

Девушка не сразу заметила меня.

А заметив, улыбнулась и поспешно затолкала в рот кусок вороньей ножки. Сыто икнула и сказала:

— Доброго дня…

— И тебе, — я не была уверена, что сейчас день, все-таки свет здесь был несколько неестественным. Оглянувшись, я поняла, что осталась одна. Дзегокудаё исчезла.

Стоит ли начинать бояться?

Или…

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Иоко.

— А меня назвали Азами… моя мать была рабыней. Красивой. Говорят. И говорят, что я в нее пошла. Мой отец взял меня в дом. И растил. И баловал… — она прикрыла глаза, которые недобро блеснули. — Это многим было не по вкусу.

— Позволишь? — я присела рядом.

Если я правильно поняла, то сейчас вижу причину произошедшего. И если не получу ответ, как все исправить, то хотя бы, возможно, пойму, с чего все началось.

— Садись, если не боишься… все они боялись… знаешь, что здесь торговали рабами?

— Нет.

…рабы на островах были, но… не сказать, чтобы много. Мне встречались они, отмеченные, кто клеймом, кто рисунком, а кто и серебряной бляхой, которая служила не столько для того, чтобы подчеркнуть статус, сколько являла собой способ сберечь особо ценное имущество.

Но рынки…

К чему рынки, если в порту легко купить ребенка любого пола и возраста?

Было бы желание.

— Их продавали туда, — она махнула рукой на море. — В страну Хинай… а может, и дальше… и не все, кого продавали, были рождены рабами. Иногда… случалась беда в какой-то деревне… пожар или неурожай… или еще что-то… и тогда людям предлагали помощь взамен…

…выгодная сделка.

Половина уходит в рабство, зато другая живет. Они никогда не брали всех, поскольку опустевшая деревня — это не то происшествие, которое не получилось бы скрыть. А кому нужно лишнее внимание?

…те, кому повезло остаться, молчали.

Ибо были деньги.

И шелковые свитки, на которых люди оставляли капли крови своей, заверяя согласие. И страх, что, если кто-то да заговорит, то деревня все же исчезнет… иногда ведь приключается мор или иные неприятности.

Уж не знаю, когда и кем был создан этот бизнес, да и крепко сомневаюсь, что невольников увозили в Хинай, как поняла, там своего населения с избытком, но вот чуть дальше, южнее…