Нехорошо…

…соседи наняли исиго, но тот, покружившись у дома Юрако, ответил, будто не чует зла. Дураком был, а может Юрако ему заплатил, главное, что жил он, торговал товарами, которые неизвестно откуда брались, смотрел свою сову.

Раздражал.

…последнее я поняла сама. Уж больно некрасивым становилось лицо господина Агуру.

Сову поймали ночью.

Раскинули сети.

Не простые, само собой, кто ж простой веревкой колдовскую птицу ловить станет? Юрако… с ним и того проще. Господин Агуру зашел с бутылочкой рисовой водки. Мол, примириться надо бы, а то вроде и не в ссоре, и делить нечего, но все одно нехорошо вышло.

Не по-соседски.

Юрако не то, чтобы отшельничал, нет… старые друзья исчезли, у каждого своя жизнь была, а новых не случилось. Кому в охотку со стариком, который, может, и не старик, но все же, беседы вести? Тем паче, что наверняка колдун.

А то и нелюдь.

Но принял.

И за стол усадил. Принес рисовых колобков и еще мясных шариков, каких господин Агуру с того дня больше не пробовал. Сочны были. Мягки… а рисовая водка — крепка.

Сонное зелье в нее он позже добавил.

Надо так.

…может, и посчастливилось Юрако выжить, да только не добро он на рынок принес. Вон, сгинула старая попрошайка, которая на окраинах жила, сколько себя господин Агуру помнит. После заболело все семейство горшечника, и такой хворобой, которую ни один травник не взялся лечить.

Помер вдруг сосед-торговец, а он, господин Агуру точно знал, был здоров.

…а у дома его аккурат накануне сову видели.

Вдруг бы следующим разом не стала бы она иной жертвы желать, а села б на крыльцо соседнего дома? Вот то-то же… небось, были у Юрако причины мстить… он-то один, бобылем, а у господина Агуру и жена, и детки… да, усыпил. А сети плела госпожа Гихаро, которую шелковницей прозвали, до того тонки и умелы были ее руки. Той порой она только-только в силу входила, перенимая родительское умение.

И слова знала правильные.

Не даром шептались, будто бы она — как есть ведьма…

…она разослала сеть на земле. Она поставила семь фарфоровых плошек, налив в них сок ягодный, положив сладкий рис и сушеные яблоки. Она спряталась в ворохе тряпья, намазавшись предварительно навозом овечьим, чтоб не почуяла нежить.

Все знают, что у нежити нюх особый…

…и сова долго кружила над угощением, а после все ж опустилась.

Тут-то сеть и затянули. И, прежде чем опомниться успела, облили маслом и бросили огонь. Ох, как она вспыхнула. Как закричала человеческим голосом. И обратиться попыталась из совы в женщину.

— Ёкай это был, — уверенно заявил господин Агуру. — Зловредный и пакостный. Он затуманил разум старика, подчинил его себе…

…Юрако проснулся лишь утром.

Он искал сову.

Кричал.

Звал.

Бродил по рынку, но никто не сказал ему правды. По-хорошему надо было бы и его сжечь, но… тут уж судьи Наместниковы не стали бы закрывать глаза. А кому охота головы лишиться из-за безумца, что с ёкаем миловался?

…от совы той горсточка золы осталась, которую под лавкой закопали.

Много времени прошло.

Месяц.

Или два. Или даже три. Память, она что вода текучая, только оглянешься, и след поменяла. Главное, что однажды раздался стук в дверь.

День был выходным.

И господин Агуру сам открыл.

— Что сделал я тебе, сосед? — на пороге стоял старик Юрако. Он опирался на резную свою трость, и смотрел спокойно, глаза его были ясны, как никогда. — Ты лишил меня жены… ты забрал моих детей…

— Это мои дети, — отвечал господин Агуру.

— Они могли бы родиться от меня…

Безумец, что сказать. Разве нормальному человеку в голову такое придет?

— Однако и этого оказалось мало… неужто пожелал лавку? Мало стало?

— Не понимаю, о чем ты.

— Она так и не вернулась… она иногда уходила, когда слишком тяжело становилось среди людей, но всегда возвращалась… а теперь нет. И я понял, что не вернется. Зависть — это дурное…

— Что несешь ты…

Кликнуть бы слуг, велеть, чтобы гнали наглеца прочь, но язык присох к нёбу, а руки и ноги тяжестью налились.

— Кто еще?

Имя Гихаро само выскочило изо рта.

— Зачем?

…затем что нельзя тварям рядом с людьми оставаться.

— Дурак… как был дураком, так и остался, — холодная ладонь легла на лоб господина Агуру. — Не знать тебе покоя…

…а да которой поры — не сказал. Точнее он-то сказал, но господин Агуру не услышал. Он очнулся уже на полу. Над ним хлопотала жена, рядом плакали дети…

Исиго проклятья не увидел.

И судья, к которому господин Агуру отправился, сказал, что единственное его проклятье — нечистая совесть, а с этим правосудие Императора бороться не способно.

Лжец.

Главное, что с того дня и вправду покой душевный оставил господина Агуру. Все-то было не так… нет, дела шли в гору, дети росли и радовали, да только…

…не так.

…особенно по ночам маятно становилось. То тень белая скользнет. То голос совиный послышится. То не совиный, а будто бы женский, песенку напевающий.

То зовут.

То бегут… смеются… и не один он таков, нет… в лавке вот, куда он заглядывал, надеясь побеседовать с упрямцем, вовсе худо становилось. Мерещилось, что глядят на него. Сперва думал, блажится, а после понял — не исчез дух-ёкай, но в доме поселился, вошел в дерево, благо, старо оно было.

…сжечь надобно.

Может, потому и не желал продавать лавку старый Юрако, даже когда товары в ней иссякли. На что жил? Не понятно.

Я моргнула, осознавая, что этого-то он рассказать не мог. Не то, чтобы совесть не позволила бы, она у него как раз-то воспитанная, просто именно в подобном изложении сам господин Агуру выглядел не слишком-то красиво.

Историю рассказывал не только он.

Что ж…

— Этот дом опасен, — господин Агуру пожевал губу. — И старик не имел права продавать его… вы не знали, понимаю…

Не знала.

И… изменило бы знание что-либо? Опасности я не ощущала. Напротив, чем дальше, тем больше я уверялась, что совершила весьма удачную сделку, из тех, пожалуй, которые случаются раз в жизни.

— …две тысячи…

— Нет, — я позволила себе невежливо перебить гостя.

— Две двести…

Он привык получать то, что пожелает. И готов был платить. Если бы я назвала сумму в три, в четыре тысячи, он нашел бы и их. Он весьма состоятелен, вот только деньгами не купить душевного покоя.

Печать на руке зудела.

Да что ж такое…

— Нет, — повторила я. — Простите, но мне нужно это место.

Угрожать он не стал.

Только усмехнулся этак, нехорошо… мол, ничего еще не закончено, и я всего-навсего наглая девчонка, которая еще не единожды пожалеет, что не согласилась на предложение столь щедрое.

После ухода господина Агуру в лавке стало тихо.

— Я не знала, — шепотом произнесла Шину.

А я ей не поверила.

Успела изучить. В конце концов, не она ли собирала рыночные сплетни, утверждая, что именно они и есть правда. А уж мимо такой истории однозначно сложно было пройти.

Значит…

Ничего не значит.

Я лишь отмахнулась. Пускай… все равно нам нужна лавка. А призрак там или ёкай, не важно. Люди похуже бывают…

…через три дня меня попытались убить.

Вечер.

Я допоздна задержалась в лавке, что было глупо, но здесь время бежало как-то иначе. Вот, казалось бы, еще день. И Шину суетится, командует рабочими, которые, наконец, занялись крышей. И вот уже тишина вокруг.

Темнота.

Откуда-то издалека доносится стук: ночная стража с колотушкой обходит владения, но я знаю, что вглубь рыночного квартала они не сунутся.

Смех.

Я же… я пыталась вспомнить, что делала… ведь делала же что-то… как-то оказалась вот здесь, задержалась, сама веря, что должна… когда ушла Шину?

А Мацухито?

Она, помнится, что-то там отыскала в сундуках… Араши просто сидела на земляном полу, наблюдая за рабочими… куда они подевались?