— Дмитрий Александрович, а можно я вас на ты буду звать?

— Нельзя.

— Тогда почему вы мне тыкаете?

— Моя реанимация — мои правила. Что у нас там в козырях?

— Черви.

— Ненавижу червей. Но буду продолжать не замечать, как ты мухлюешь.

— А вы еще чаще из палаты выходите. Тут даже ангел начал бы мухлевать!

— Хорошо, что я на деньги не согласился играть.

— О, Дмитрий Александрович, есть вопрос, который я всю жизнь мечтала задать реаниматологу! Нам в институте на психологии давали. Допустим, привозят к вам в тяжелом состоянии сразу нескольких человек: преступника, полицейского, ребенка и мать четверых детей. Вы один, и принимать их можно только по очереди. Причем известно, что шансы следующего сокращаются, а последний точно не доживет. В каком порядке будете их реанимировать?

— Бред какой-то.

— Ответьте!

— Ну… ребенка увезут в другую реанимацию, детскую. Это не мои проблемы.

Я начала злиться:

— Ла-адно. Минус один. С остальными что делать станем?

Дмитрий Александрович задумчиво разглядывал свои карты. Потом выдал:

— Ты вход в отделение видела?

— Видела. И что?

— Туда пройдет одновременно только одна каталка, и потому поступать они будут уже в определенной очереди. Вот в этом порядке и будем реанимировать.

— Но как же? — не поняла я. — Неужели преступник важнее матери четверых детей? Вы о социальной справедливости слыхали?

— Мне дело делать или о социальной справедливости думать? Пока я буду взвешивать варианты, все трое могут умереть.

— Четверо!

— Трое. Помнишь, ребенка уже увезли в другую реанимацию? Не мои проблемы.

— Вы циник! А если спасете одного преступника, неужели не будете потом сожалеть?

— Не о чем сожалеть. Потому что я даже спрашивать не стану, кто из них кто.

— А я вам скажу! Вот специально, чтобы вас совесть мучила.

— Не сомневаюсь. Но знаешь, Ольга, иногда правильнее не думать, если мысли мешают действиям.

Крик из коридора не позволил мне возразить:

— Кто на смене? У нас огнестрельное!

— Вот я и пообедал, — Дмитрий Александрович бросил карты на кровать и отправился к выходу.

И как здесь не мухлевать? Хотя на этот раз он пробыл со мной целых одиннадцать минут! Рекорд.

На долгое время затихшая Тайишка теперь встрепенулась:

— Какой он, Оль, какой! Скажи, что у тебя тоже дух захватывает, потому что ты ведь видишь его теми же глазами, что и я!

Я улеглась на подушку и зевнула.

— Танюх, ты бы определилась уже. Влюбляться одновременно можно только в одного человека — таково основное правило мироздания, если ты не знала. Так от кого у тебя дух захватывает: от Дмитрия Александровича или господина Шакки? Я твоим трепетом и вчера натрепеталась, так что давай уже сузим круг объектов для трепета.

Она долго думала над ответом:

— Влюбляться? Это вот так, получается, чувствуешь влюбленность?.. Тогда я на распутье: Дмитрия Александровича люблю мыслями, а господин Шакка вызывает у меня волнение… немного ниже, чем в голове.

Это было наилучшее время, чтобы над ней подшучивать, но мне показалось, что сейчас важнее разобраться:

— Страсть?

— Возможно… Откуда ж мне знать?

— Видишь ли, Танюха, я не в курсе, была ли ты вчера в отключке, когда наш страстный некромант историю рассказывал. Особенно ту часть, когда признал, что вся страсть в тебе к нему — это внушение. Гарантия, что явишься к нему по доброй воле.

— Ага, слыхала…

— И что же, не возникло у тебя желание сопротивляться?

— А зачем сопротивляться, Оль?

Боже упаси меня от такого безволия. Быть может, я и не могла полностью понять ее ощущения, когда она смотрела на господина Шакку, но себя представить на ее месте могла. И заяви мне кто-нибудь, что я не сама влюбилась, что не было в этом никакой свободы выбора, то мне это как минимум не понравилось бы. Уж какое-то внутреннее «нет» точно бы назрело! А эта… подушечка тряпичная даже не размышляет. Как корова, которую в стойло ведут. В стойло — это еще в лучшем случае… Все это я и не думала скрывать — рассуждала, хоть и молча, но открыто, и потому неизбежно последовало:

— Твои мысли очень обидные, Оля!

Я вздохнула. У нее гонору хватает только на то, чтобы мне возражать. Молча.

 Понимая, что пора уснуть, а иначе меня хватятся, я никак не хотела прощаться с любимыми белыми стенами. Дмитрий Александрович теперь надолго занят, а когда проснусь — возможно, что и смена его закончится. Надо бы в это время проблемы там поразгребать, но уж очень не хотелось. Да и в конце концов, что некромант сделает с моим неодушевленным телом? А если что и намерен сделать, так я лучше присутствовать не буду.

Через пару часов пустых ковыляний по коридору заглянула в ординаторскую. А там, оказывается, кофе без меня разлили. Ну, я и присела на крайнюю табуреточку под недоуменными взглядами. Характер у меня такой — в любом месте легко обживаюсь. Да и здесь уже большинство лиц знакомые. Виталина Ивановна, которая из общей терапии сюда часто заглядывает, от моего нахальства растерялась и по инерции свою кружку в мою сторону двинула. Омываясь слезами благодарности, я с удовольствием отпила. Горько, без сахара и молока. Красота!

— Это еще что такое?!

Когда у меня за спиной рявкнуло, я поняла — мои секунды сочтены. И потому, не тратя времени даром, успевала выхлебать остатки. Меня ухватили за шиворот и поволокли из этого райского местечка под хохот врачей.

— Дмитрий Александрович, я умру от нехватки кофеина в крови!

— Спятила?!

Он, усадив меня на опостылевшую койку, наклонился. Тайишка внутри отчего-то завизжала. Я же стыдливо вытерла губы и улыбнулась:

— Мне можно кофе, я вам точно говорю — можно. Мои комы не связаны ни с чем…

— И с чем же они связаны, госпожа великий специалист?!

Пожала плечами и насупилась. Мне, возможно, тут еще долго жить, так пора уже к каким-то правилам взаимодействия приходить. Дмитрий Александрович присел на стул и заговорил тише:

— Ольга, ты должна понимать, что твое лечение сейчас только от тебя самой зависит. Потому что я тебя не лечу! И никто не лечит. Но ежедневные комы на пустом месте не возникают. И пока мы не выясним их причину, избегай любых рисков.

— Обещаю! — я уверенно посмотрела в его глаза.

— Точно?

— Точно. Только кофе мне можно.

— Между прочим, я могу распорядиться, чтобы тебя к кровати ремнями привязали. Уполномочен, знаешь ли, когда есть риск, что пациент сам себе навредит.

— Привязывайте, Дмитрий Александрович, привязывайте. Если у вас сердца нет. Кстати, а вы можете купить мне кофе? Я вам карточку дам…

— Нет, ты серьезно?!

— А почему нет? Так случилось, что вы тут у меня самый близкий друг. Вот по дружбе и прошу. Кстати, а вы женаты?

— Женат!

— А где кольцо? Врете, чтобы я отстала, да? Купите мне кофе, тогда отстану, обещаю! Ну хоть пол чайной ложечки!

— Все. С меня хватит. Пусть тебя другому врачу передают!

— Куда вы? Карточку ведь забыли!

Из палаты он почему-то вылетал с каким-то стоном. Устал, наверное. Пациентов много, заботы, дела. Тяжелая у него работа, что тут скажешь.

На этот раз я просыпалась в привычной обстановке: справа радостно ахнуло. Но, открыв глаза, я увидела господина Шакку, сидящего на высоком стуле слева. Он скрестил руки на груди и расслабленно откинулся на спинку. Без малейшего движения перевел только взгляд с моего лица в сторону.

— Ну что, Эльрик, о каких еще сюрпризах ты мне не сообщил?

Я разглядывала молочное платье, в которое меня успели переодеть. Интересно, кто этим занимался и зачем? Или они уже к похоронам готовились? Повернула голову — Эльрик выглядел перепуганным, приятно бледным, даже с сероватым оттенком. И бормотал сбивчиво, поливая елеем мое израненное клятвой самолюбие:

— Господин Шакка! Но разве я мог знать?!