– Тетя Шейла? Это ваша племянница, Пенни. Я была вчера с Джереми, но ему сказали что-то ужасное. Я еду к вам, и еду прямо сейчас, потому что не могу вдаваться в детали по телефону. Пожалуйста, скажите дворецкому, чтобы пропустил меня.

Я говорила самым уверенным и командирским тоном, которым я пользовалась, только когда чувствовала себя готовой к бою, что случалось крайне редко. Но сейчас я просто устала, мне не нравилось, что мной помыкают, врут и вообще обращаются как попало. И видимо, мои слова прозвучали именно так, как я и хотела, потому что тетя Шейла ответила совершенно спокойно и покорно:

– Конечно, дорогая. Приходи прямо сейчас. Я немедленно позвоню вниз, чтобы тебя пропустили.

– Отлично, – сказала я оживленно, прервала связь и повернулась к Руперту.

Тот смотрел на меня, открыв рот. Я же продиктовала водителю адрес тети Шейлы, и мы отъехали.

– Планы слегка изменились, – сказала я Руперту по-деловому.

Руперт встревожился.

– Но Джереми хочет… – начал он.

Я посмотрела на него убийственным взглядом.

– Я оставлю вам номер своего мобильного. Если Джереми захочет со мной поговорить, а вряд ли он захочет сделать это прямо сейчас, то пусть звонит и днем и ночью. Как и любой, кто возьмется объяснить мне весь этот кавардак. – Я протянула Руперту клочок бумаги с номером, как раз когда мы подъехали к дому матери Джереми.

– Но что мне сказать, если меня спросят, где я вас высадил? – спросил он, едва не заикаясь.

– У вас есть ключи от квартиры двоюродной бабушки Пенелопы?

Руперт тут же протянул два прелестных позолоченных ключа: побольше и потяжелее от входной двери и поменьше, полегче, от квартиры.

– Скажите, ночевать вы останетесь там? – спросил он умоляюще. – Джереми говорил, что вы можете жить там сколько захотите, пока не распорядитесь собственностью. Завтра будут готовы бумаги по английскому завещанию, которые вам нужно будет подписать.

– Разумеется, – ответила я. – Я приеду туда, но попозже. Спасибо, что подбросили, Руперт, – добавила я ласково, но твердо. – А еще передайте Джереми, что невежливо так бросать даму, и если он захочет узнать что-нибудь еще о моих планах, то пусть звонит сам. И обязательно передайте ему, что я жду от него, от него лично, звонка.

Когда я добралась до апартаментов тети Шейлы, на улице было уже темно. Я постучала в дверь, и она почти сразу открыла. На тете был красный халат, расшитый золотом, и шелковые тапочки на плоской подошве. Ее светлые волосы были зачесаны назад и скреплены черным гребнем. Тетя Шейла курила сигарету. По виду она походила на марокканку. А точнее, на марокканскую любовницу толстосумов из Нью-Йорка середины шестидесятых. Тех толстосумов, что лежали на подушках вокруг мраморных бассейнов и курили кальян. Впрочем, я отнесла это лишь к своей привычке видеть во всем отдельно взятую эпоху.

На сей раз шторы в гостиной были отдернуты, и я увидела окно во всю стену, за которым открывался шикарный вид на ночную Темзу. Видны были освещенные здания и огни лодок, точно драгоценное ожерелье на шее реки.

– Пенни, детка! – воскликнула тетя Шейла, не глядя мне в глаза. – Я всегда рада тебя видеть. А по телефону мне показалось, что ты несколько расстроена, так что я решила встать с постели.

Она несколько переборщила с тоном, но все же добилась своей цели, и я почувствовала себя неотесанной деревенщиной, побеспокоившей свою престарелую тетушку. Судя по всему, я должна была начать расшаркиваться в извинениях, дабы смягчить свою наглость. В обычном состоянии я повела бы себя именно так, но сегодня я была не расположена играть в хорошие манеры.

– Вчера Джереми узнал кое-что совершенно поразительное, – сказала я, так и не сев на стул, на который любезно указала тетя. – И узнал он это от Ролло. Поэтому он выставил меня из Франции, и никто не хочет мне ничего объяснять.

Я застала тетю Шейлу врасплох.

– Не желаешь выпить, милая? – спросила она.

– Нет, – ответила я намеренно грубо. – Я желаю лишь прямого ответа на простой вопрос. Это правда, что дядя Питер не был отцом Джереми?

Похоже, вопрос ее не удивил. Она налила себе маленький стакан джина и бросила туда крохотную дольку лимона. Затем достала сигарету изо рта, положила ее в желтого цвета пепельницу в виде слона и сделала глоток из стакана. Фильтр сигареты лежал ровно между ушей слоника, в спине его проделано было отверстие, куда падал пепел, скапливаясь внизу, под ногами каменного животного.

– Да, – тихо сказала она и присела на диван, подогнув под себя ногу. – Это действительно правда.

На сей раз я села на стул и посмотрела на тетю с любопытством.

– Но Питер усыновил Джереми совершенно легально, – добавила она. – Мне казалось, что нам удалось сохранить все в тайне. Ума не приложу, как люди Дороти смогли добраться до бумаг?

– Тогда кто же настоящий отец? – выпалила я.

Вся ситуация напоминала дурной сон, от которого хотелось проснуться. Если я так себя чувствовала, так каково же было Джереми?

Тетя Шейла взяла сигарету со слона и затянулась, прежде чем ответить мне спокойным голосом. Похоже, она нисколько не обиделась.

– Его звали Энтони Принсип, – сказала она спокойно. – Он был американцем. Его родители – американцы с итальянскими корнями. Я повстречала его в конце шестидесятых, когда он приехал в Лондон.

– А что он делал в Лондоне? Учился? – спросила я, подталкивая ее к продолжению.

Она покачала головой.

– Он играл на гитаре и пел в рок-группе. Они приехали сюда с гастролями. Даже сделали несколько записей. Неплохо, кстати, играли.

– Играл на гитаре? – переспросила я. – Ого! – Вот уж действительно ничего себе.

Мне сразу вспомнилась группа Джереми, о которой он рассказывал, и о том, как он любил рок-н-ролл и как это сводило с ума его отца – дядю Питера. Чувство, что это сон, таяло, словно туман, и, пожалуй, впервые я действительно поверила, что это правда.

Тетя Шейла смотрела на меня хитрыми, точно у кошки, глазами.

– Да, – сказала она, – он был гитаристом. Как и Джереми. Я много думала об этом, когда они шумели с друзьями на репетициях. Я думала о том, как все это знакомо. Надо полагать, Джереми унаследовал это от Тони. Ведь музыкальные способности передаются по наследству, правда?

– Наверное, это объясняет, почему они с дядей Питером были на ножах, – проговорила я задумчиво. – А мы-то думали, чего это дядя Питер так не любит рок? Оказывается, все не так просто.

– О нет, Питер всегда любил спокойную музыку, к Тони это никакого отношения не имеет. Он ведь никогда не встречался с Тони лично и не знал о его музыке.

Боже, от этого голова шла кругом. Только сейчас до меня дошло, что тетя Шейла никогда не называла дядю Питера отцом Джереми, только Питером. Раньше я этого не замечала.

– Тогда, что случилось с настоящим отцом Джереми? – спросила я.

– Тони призвали на вьетнамскую войну… в тот год, когда родился Джереми… – Она начала уверенно, но потом заговорила таким голосом, словно не верила самой себе.

Мне стало ее жаль, я видела, как она не может сказать то, что выдавали ее глаза.

– Он погиб? – спросила я, замерев от страха.

– Сначала его ранили, – сказала тетя.

Ее голос был тих. Она смотрела в сторону, и я смогла рассмотреть ее профиль, изящный, как у Елены Троянской. Посмотрев на кончик своей сигареты, она продолжила:

– Его послали в военный госпиталь. Когда его выписали, он вернулся ко мне в Лондон. Но он был очень слаб. В итоге его добила пневмония, но война виновата во всем, нет сомнений. Это она разбила ему сердце. Он ненавидел все это – жестокость, глупость и бесполезность того, что его заставляли делать. Он был таким нежным, таким внимательным. Невинным.

Я сидела словно пригвожденная. Мне пришла в голову мысль о Джереми.

– Боже мой, тетя Шейла! – воскликнула я. – Почему же вы ничего не рассказали Джереми? Почему вы не сказали ему, кто его настоящий отец, даже после того, как умер дядя Питер? Обычно люди рассказывают детям такие вещи, когда те становятся достаточно взрослыми, чтобы понять все как есть. Вам не кажется, что он имеет на это право?