Стало быть, со временем у нас загвоздка — и применительно не только к истории, но и к языку. (На временные рамки пьесы и сам Шекспир положил с прибором, похоже, ибо в одном месте шут у него оттарабанивает длинный список пророчеств и заключает: «Это пророчество сделает Мерлин, потому что я живу до него»[336]. Такое чувство, что Уилл здесь просто отшвырнул перо и сказал: «Я понятия не имею, что тут вообще происходит, — ляпну-ка галиматью посмачнее, посмотрим, прокатит или нет».) Никто, судя по всему, не знает, на каком языке люди разговаривали во глубине веков, но это был точно не английский. Хотя у Шекспира он элегантен и во многом революционен, для современного английского читателя он по большей части звучит как иностранный. Посему, преданно следуя за Шекспиром, я отбросил перо и поместил сюжет в более-менее мифическое Средневековье, однако с лингвистическими следами елизаветинской эпохи, современного британского сленга, жаргона кокни (хотя рифмованный сленг остается для меня загадкой) и околесицы, внутренне свойственной мне самому. (Так Карман говорит о «пихабельности» Реганы, а Талия упоминает об изгнании «мазд» из Суиндена — с полной исторической неприкосновенностью.) Тем же пуристам-занудам, которым захочется тыкать пальцем в анахронизмы «Дурака», скажу: успокойтесь, вся книга — анахронизм. Очевидно. Там даже упоминаются «мериканцы» — давно вымершая раса, отчего нынешняя наша современность переносится в какое-то далекое прошлое. («Давным-давно в одной далекой галактике»^{5}, если вы меня понимаете.) Так и было задумано.

Разбираясь же с географией пьесы, я выбирал те современные места, которые упоминаются в тексте: Глостер, Корнуолл, Дувр и прочее, а также Лондон. Единственный Олбани, который я обнаружил, теперь находится примерно в границах Лондонской метрополии, поэтому Олбани Гонерильи я разместил в Шотландии — главным образом чтобы облегчить доступ в Большой Бирнамский лес и к ведьмам из «Макбета». Песьи Муськи, Грязные Блёвки, Овечий Перепих на Червеедке и прочие городки и деревеньки располагаются исключительно у меня в воображении, только в Уэльсе действительно есть место, которое называется Голова Червя.

Фабула пьесы Шекспира «Король Лир» была заимствована из другой пьесы, поставленной в Лондоне лет на десять раньше. Называлась она «Трагедия короля Леира», и печатный экземпляр ее утрачен. «Король Леир» широко игрался в шекспировские времена, но мы уже никак не узнаем, о чем была эта пьеса, хотя сюжет, говорят, походил на версию Барда, и можно смело предполагать, что Барду она была известна. Ничего необычного для Шекспира в этом нет. Вообще говоря, считают, что из всех его тридцати восьми пьес лишь три основаны на его оригинальных замыслах.

Сам текст «Короля Лира» в известном нам виде собран в 1724 году Александром Поупом из фрагментов и обрывков напечатанных ранее версий. Интересно отметить, что, вопреки трагедийности сюжета, первый английский поэт-лауреат Нейтан Тейт переписал «Короля Лира» со счастливым концом: согласно Тейту, Лир и Корделия воссоединяются, Корделия выходит за Эдгара, и они живут долго и счастливо. Почти двести лет вариант со «счастливым концом» игрался на сцене, пока не появилась «восстановленная версия» Поупа. В «Королях Британии» у Гальфрида Монмутского действительно говорится, что Корделия стала королевой после Леира и правила пять лет. (Хотя, опять-таки, и этому нет никаких исторических подтверждений.)

Кое-кто из читавших «Дурака» изъявили желание вернуться и перечесть «Лира» — вероятно, чтобы сравнить материал исходника с моим вариантом истории. («Что-то не помню в пьесе надругательств над деревьями, но я давно не перечитывал».) Можно, конечно, найти себе способы времяпрепровождения и похуже, но я подозреваю, что и «это путь к безумью»[337]. В «Дураке» цитируются или перефразируются строки и реплики из десятка пьес, и я теперь уже даже не уверен, откуда что взялось. Делал я так преимущественно для того, чтобы побесить рецензентов, которые с неохотой станут цитировать и критиковать пассажи из моей работы, если только их не сочинил самолично Бард. (Однажды рецензент выбранил меня за неуклюжесть стиля, а процитировал при этом одного моего персонажа, который цитировал трактат Торо «О гражданском неповиновении». В жизни звездный час бывает редок; мой случился, когда я указывал рецензенту на его промах.)

Пара слов о предубеждениях Кармана. Я знаю, что в его речи довольно часто Франция, французы и все французское сопровождается эксплетивом «блядь», но это никоим образом не следует интерпретировать как мое собственное отношение к Франции и французам. И то и другое я люблю. Но эмоциональность высказывания была неотразимо притягательна, а кроме того, я хотел передать некоторое поверхностное презрение, которое англичане, похоже, исторически испытывают к французам, — да и, если совсем уж честно, французы к англичанам. Как объяснял один мой английский приятель: «О да, мы ненавидим французов, но нам не хочется, чтобы их терпеть не мог кто-нибудь еще. Они наши. Мы жизнь готовы отдать за их сохранность, лишь бы только и дальше их презирать». Или, по выражению одного моего французского знакомого: «Все англичане гомики; просто некоторые об этом не догадываются и спят с женщинами». Я вполне уверен, что это неправда, но мне показалось, что это смешно. Французы, блядь, — великие, а?

И наконец я хочу поблагодарить всех, кто помогал мне в изысканиях для этой книги. Артистов и весь персонал множества шекспировских фестивалей, на которые я ходил в Северной Калифорнии, — они не дают умереть трудам Барда и без устали представляют их всем нам на задворках Колоний. Всех щедрых и добрых людей в Великобритании и Франции, которые помогали мне отыскивать средневековые памятники и предметы, чтобы я мог совершенно плевать на историческую достоверность, пока писал роман. И, разумеется, великих сочинителей британской комедии, которые вдохновили мой нырок в глубины их искусства: Уильяма Шекспира, Оскара Уайлда, Джорджа Бернарда Шоу, Пелэма Гренвилла Вудхауса, Гектора Хью Манро (Саки), Ивлина Во, «Болванов» (The Goon Show), Тома Стоппарда, «Монти Питонов», Дугласа Адамса, Ника Хорнби, Бена Элтона, Дженнифер Сондерз, Дон Френч, Ричарда Кёртиса, Эдди Иззарда и Мила Миллингтона (который заверил меня, что вполне добродетельно сочинять книгу, в которой я намерен называть героев мудозвонами и говнюками, но я буду выглядеть отстало и неискренне, если не назову парочку дрочилами и пиздюками).

Кроме того, спасибо Чарли Роджерс за терпеливую организацию всей логистики и географики, необходимых для моих изысканий; Нику Эллисону и его приспешникам за управление делами; Дженнифер Брел за чистые руки и выдержку при редактировании; Джеку Уомэку за то, что выводит меня к читателям, а также Майку Спрэдлину, Лисе Гэллахер, Дебби Стир, Линн Грейди и Майклу Моррисону за грязную работу по публикации. О, ну и всем моим друзьям, которые мирились с моими навязчивыми состояниями и чрезмерным нытьем, пока я работал над романом. Спасибо, что не столкнули меня с высокого утеса.

До следующего раза — адьё.

Ну вот, автор рассказал вам, что в этой книге на его совести, а что — на совести Шекспира. Хотя за последним лучше обращаться, конечно, к первоисточнику, — ну, или к шекспироведам, которые за несколько сот лет организовали целую индустрию шекспироведения. Они откроют любознательному читателю массу интересного и внутри самого текста пьесы Барда — небо с овчинку покажется, а вольности Кристофера Мура в сравнении с их интерпретациями будут выглядеть как детские шалости в песочнице. Я же не могу не сказать два слова о том, что в этой книге — на совести переводчика.