— Она убила Буазо! — фехтовальщица с ненавистью повернулась к замершей ведьме, чьи кроваво-красные глаза неподвижно уставились в пустоту. — Она сдохнет! Прямо сейчас!

Елена занесла над головой клинок, намереваясь, для начала, отрубить вооруженную руку, а потом уж заняться остальным.

— Прискорбно, — мягко, тихо сказал Пантин, и в словах его звучала такая грусть, что женщина вздрогнула, и меч замер, устремленный к потолку.

— Прискорбно, — повторил мастер. — Что ты столь мало и низко ценишь мою жертву.

— Жертву?..

Вместо ответа наставник протянул вперед руку и положил широкую ладонь на плечо Елены. Она вздрогнула, чувствуя не тепло человеческого тела, а ледяной холод. Хотя, наверное, то была всего лишь иллюзия, игра утомленного воображения.

— Тебе пора, — сказал Пантин. — Вам пора. Но ее трогать нельзя. Больше ничья жизнь здесь оборваться не должна. Или мера изменений превысит даже мои возможности.

— Мера… — Елена стала понимать, догадка была слепящей и страшной. — Изменений?

— Да. Ты должна была умереть здесь и сейчас. Но не умрешь. Не здесь. Не сейчас. Вы спасетесь. Хотя и не все, к сожалению.

Он перехватил взгляд Елены, мечущийся между телами сподвижников… или уже друзей?

— Он еще жив, — качнул подбородком в сторону бретера. — Эта душа крепко пришита к телу, хотя прежним ему не стать. А он, — Пантин глянул на искупителя. — Увы, его путь закончен.

— Ты переплетаешь нити мироздания, — вспомнила и поняла женщина. — Делаешь небывшее бывшим!

— Скорее наоборот, — все с той же доброй, какой-то светлой печалью поправил мастер. — Отменяю случившееся.

Елена оглянулась на ведьму диким взглядом, глухо спросила, опуская меч:

— И это цена? Ее жизнь?

— Нет. Это условие. Я могу изменить ткань сбывшегося, но ограниченно. А она — слишком прочная нить, которая связывает многое и многих. Вредя ей сейчас, ты рискуешь разорвать полотно мира и времени, вызвав страшный катаклизм.

— Значит изменение, — повторила Елена. — Тогда что мне придется отдать за него?

— Тебе — ничего.

Два простых слова отозвались в ушах Елены погребальным звоном. Все стало на свои места. Женщина постаралась унять дрожь в руках, растерянно сунула клинок в ножны, попав со второго раза. В голове у нее роилась тысяча вопросов, и все они казались мелкими, недостойными того, что сейчас происходило.

— Время не терпит, — поторопил ее Пантин. — Вам пора.

Елена посмотрела на бретера, изрубленного, как анатомический снаряд для демонстрации видов ран. На тело Насильника, замершего в попытке зажать глубокую борозду выжженной плоти. Отступила на шаг и выбрала из сотен вопросов лишь один:

— Почему? Почему ты вернулся?

— Почему… — эхом отозвался Пантин. — Это хороший вопрос. Но, боюсь, ответ будет слишком долгим. Подумай, отчего в мире осталось так мало золота и серебра? Настолько, что чеканка новых монет почти не ведется?

— Золота? — глупо и растерянно пробормотала Елена, думая, что должно быть ослышалась.

— Тогда скажу проще, — едва заметно покачал головой Пантин, будто сетуя на недогадливость ученицы. — В минувшие дни ты делала вещи неразумные, нерасчетливые, потому что не сделать их ты не могла. Не могла по природе своей. Глядя на тебя, наблюдая за тобой, я решил, что, быть может, и мне, в конце концов, стоит…

Он осекся на середине фразы и, немного поколебавшись, закончил:

— Иди своей дорогой, Torri'r Cylch. Щепка в великой реке Времени. Чаша, которой должно вновь наполниться.

Снова прозвучал тот же странный диалект, знакомый и в то же время непонятный за счет множества смыслов.

— Как ты назвал меня?! — взмолилась Елена, готовая упасть на колени, если это поможет. — Тогда и сейчас?! Что значат эти прозвища?!!

— Когда ты поймешь загадку изображения, то сразишь своего главного врага… может быть, — с той же мудрой, всепонимающей улыбкой ответил мастер. — Когда поймешь загадку слов, то сможешь, наконец, выбрать свою настоящую судьбу. Выбрать самой. Увы… на этом дары мои заканчиваются. Поспеши. Времени осталось мало.

Пару мгновений казалось, что женщина разрывается меж двух желаний — бежать со всех ног или броситься на фехтмейстера с кулаками. Но Елена выбрала третье. Она порывисто качнулась вперед, заключила старого мага в объятия, словно отца… или Деда.

— Прощай, — вымолвила она, чувствуя, как едкие слезы горечи жгут уставшие глаза, которые видели сегодня чересчур многое. — Прощай… наставник. И спасибо тебе.

Она всхлипнула, прижав к себе Пантина. Заплакала тихо и безнадежно, понимая, что вот еще одна жертва, которую нельзя отменить. То есть можно… но ценой нескольких жизней, включая собственную, вместо одной.

— Я не забуду тебя. Не забуду!

— Пантин едва ли не силой отодвинул ее, провел по лицу кончиком пальца, собирая слезинки.

— Нерадивая ученица плохо меня слушала, — добродушно сказал он. — Ты вспомнила то, чего не было, когда я пришел. Ты забудешь то, что было, когда я уйду… это неизбежно. Ступай, а то все будет напрасно.

— Но как… — Елена не закончила, оглядываясь на Раньяна и Насильника, думая, что обоих ей не утащить.

— Это была метафора, глупая женщина, — вновь покачал головой наставник. Елена хотела что-то сказать, но Пантин без заклинаний, пассов и другой волшебной мишуры просто хлопнул в ладоши.

Остановившийся мир дрогнул, пошел сотнями трещин, разбился на части, как вдребезги расколотое зеркало. Все вокруг зажужжало, размылось в ускоряющемся движении, словно поставленный на паузу фильм включили с удесятеренной скоростью. При этом сразу несколько — вернее множество! — параллельных лент проигрывались одновременно, да еще вразнобой, что-то шло нормально, а что-то задом наперед.

Пантин достал из ножен за спиной меч, похожий на земной гладиус — короткий, широкий, без гарды. Взял рукоять обеими руками, молча взмахнул, рассекая плотную ткань самого Мироздания, где нет различий между Временем и Движением, между Пространством и Событием.

Он отсек нить, в которой Елена пала под ударом меча ведьмы.

Он отсек нить, в которой Елена и Раньян были расстреляны из арбалетов.

Он отсек нить — самую страшную и безысходную — где раненая Хель оказалась в руках алчущей безумицы.

Дальше, глубже, точнее. Волшебный меч работал без остановки, разделяя и соединяя.

Артиго не умер, заколотый слугой. И не сгорел в огне.

Старый маг жонглировал событиями и действиями, перестраивал их, складывал в новую мозаику, где связано и объединено. Разводил Елену и ведьму на считанные, но драгоценные минуты. Обходил парадоксы и временные завязки, щедро растрачивая оставшийся запас договора, вычерпывая до самого донышка само свое присутствие во вселенной. И чем тверже, основательнее становилось новое Сбывшееся, тем призрачнее оказывался Пантин. Он таял, растворяясь в потоке времени, не умирая, но прекращая Быть. Выплачивая за великое вмешательство высшую цену тем силам, которые не принимают ни обещаний, ни залогов.

В душе Пантина не было разочарования, страха или сожаления. Лишь немного печали, а также умиротворение от осознания того, что сделанное — правильно.

— Ступай своей дорогой, моя ученица, — пожелал воин-маг. — Ступай и уничтожь этот мир.

Затем Пантин назвал Елену-Хель-Тейну ее настоящим именем, и то было последнее, что сделал он в своей жизни, которой больше не стало.

С коротким злым возгласом Елена ранила очередного наемника. Тот завопил от боли, побежал, решив не связываться с рыжей фурией, которая двигалась и сражалась как заговоренная, как смертная тень, неуязвимая для стали. Барнак, сидящий, привалившись к стене, проводил взглядом Хель, зажимая в боку рану от протазана искупителя. Затем, поняв, что удача не на его стороне, пополз на четвереньках к Дан-Шину, который рисковал сгореть, так и оставаясь в беспамятстве.

— Не торопись, — посоветовал женщине искупитель, стряхивая с острия капли вражеской крови. — Береги силы.