— Удивительным, загадочным образом, вестимо. Ты же видел, она не владела собой. По большому счету нынче ты бился отнюдь не с Хель. Гордись этим.

— Не уходи от ответа, — попросил (да, попросил!) бретер, убирая кригмессер в ножны и надеясь, что наставник не заметит легкую дрожь пальцев. — Ты ведь знаешь, о чем я. Она взяла меч в руки менее двух лет назад. Да, с учителями Хель сказочно повезло, однако этого мало. Даже помощь, — он ткнул пальцем в небо. — Не могла превратить ее в такого бойца. Скажи, ты использовал на ней…

Раньян втянул воздух сквозь зубы, будто каждое слово доставляло ему настоящую боль.

— … свое волшебство?

— Уж не ревность ли слышится мне? — саркастически усмехнулся Пантин.

— Да, — на удивление честно и откровенно признал мечник, видимо решил, что правду от мага не скрыть.

— У тебя нет повода жаловаться, что я мало тебе дал, горшечник, сын горшечника, — кажется, фехтмейстера забавляли как сама беседа, так и ее предмет. Он откровенно подчеркнул низкое происхождение собеседника, будто намекая: «взгляни, с чего ты начинал и как высоко поднялся»

— Нет, — согласился бретер. — Но такова натура человека. Ты сделал меня первым среди равных. Я ценю это и сойду в могилу, не утратив ни капли благодарности к тебе. Но…

Он замялся, так и не закончив предложение.

— Но? — Пантин и не подумал каким-нибудь образом облегчить откровенность для ученика.

— Вижу, как легко ей было дано то, за что я заплатил столь дорого. Это… — Раньян опять неуверенно запнулся, чем немало удивил бы знавших Чуму. — Нет, я понимаю, что у всего есть причина. Но все равно я…

Он резко махнул рукой, будто рассекая ночной воздух невидимым клинком.

— Я ревную, словно девица на «ярмарке невест», черт возьми!

— Во-первых, ты смотрел, как развивается ее умение, однако не видел. Думал над причиной, но не понял. А разгадка проста. Девица не учится.

Пантин сделал отчетливое ударение на решительном и безапелляционном «не». Раньян нахмурился еще сильнее в гримасе непонимания и недоверия.

— Господи, — внезапно прошептал он. — Не может быть. Не может…

— Именно, — очень серьезно, на сей раз без тени сарказма вымолвил Пантин. — Наконец то сообразил. Сегодня прямо таки чудесный день озарений.

— Я так понимаю, бесполезно спрашивать, как это возможно? — с явственной безнадежностью в голосе уточнил Раньян.

— Конечно. Есть вещи, которые тебе знать не нужно… или рано. Всему свое время, горшечник, выбравший по собственной воле путь убийцы. Что же до второго, насчет ревности ученика к другому ученику… поверь, не стоит. Не стоит.

Раньян повернулся к наставнику, молча уставился в серые бельма фехтмейстера, не веря своим ушам. Думая, что наверняка ослышался. Первый раз на его памяти в голосе Пантина звучала такая… искренняя печаль? Настоящая, неподдельная грусть.

— Не стоит, — повторил воин и колдун. — Ты не знаешь, сколь дорого она заплатила за свое умение, точнее за все, что к нему прилагается. И еще заплатит. Ее жизнь — книга, сказка, в которой часть страниц уже исписана, а часть еще предстоит написать. Но это страшная сказка с очень плохим концом.

— И никак иначе? — спросил бретер, словно человек, нащупавший в непроглядной тьме контуры чего-то удивительного, едва познаваемого… и страшного в своей величественности.

— Я обязан ей, — торопливо, пожалуй, даже чересчур торопливо уточнил Раньян. — Не хочу, чтобы с ней случилось… случилась беда.

— Много страниц еще пустует, — сумрачно отозвался Пантин. — Многое предстоит записать. Буквы и слова могут быть разными, но хороший текст из них не сложить. После этой ночи — уже нет. Она выбрала. И за себя, и за других.

— Это… плохо, — пробормотал бретер, понимая, что внятного объяснения не дождется.

— Или нет, — пожал плечами воин-маг, затем добавил, неожиданно по-доброму, словно прочел мысли ученика. — Не спрашивай.

— Ага. Запретное знание, — сардонически хмыкнул Раньян.

— Нет. Я просто не смогу этого сделать, — с убийственной серьезностью, без тени привычного сарказма вымолвил старый маг, который помнил блестящий и необратимо утраченный мир. — Точнее смогу, но это будет катастрофа.

— Не понимаю.

— Парадокс Штайна.

— Никогда о таком не слышал.

— Разумеется. О нем знают лишь колдуны, да и то не все. Это наследие старого мира, тех времен, когда чародеи заигрались с могуществом, которое давала жестокая магия крови и смерти. Заигрались, едва не уничтожили мир и были остановлены.

— Посланником и Пророком? — уточнил Раньян. Наставник не удостоил его ответа, продолжив мысль:

— Парадокс Штайна это инструмент, точнее закон мироздания, который не позволяет чародеям управлять временем. У парадокса много проявлений и аспектов, иногда они даже противоречат друг другу. В частности он устанавливает правило: то, что предвидено чародейским способом, сбыться не может. Во всяком случае, так, как увидел провидец. Если ты чуть-чуть приподнял завесу над грядущим, изменения тоже будут крошечными. Незначительными. Но чем дальше обзор, чем шире охват…

Мастер вздохнул и умолк.

— Не верю, — сказал после долгой паузы Раньян. — Не верю, что маги не пытаются обойти этот самый… парадокс.

— Конечно, пытаются, — ухмыльнулся Пантин. — Некоторым даже удается. Или они так думают. Но я в подобные игры играть не могу, — добавил он уже серьезнее. — Я столько задолжал миру самой своей жизнью, что лишнее слово может столкнуть камешек от коего произойдет лавина. Понимаешь? А впрочем, даже если не понимаешь, все едино.

Раньян помолчал немного, осмысливая, затем осторожно предположил:

— Должно быть, страшный это был мир… мир, где верховодила магия. Где можно было управлять силой превращения живого в мертвое и владеть даже временем.

— Он был другим, — передернул плечами Пантин, будто замерзнув. — Просто другим. Хотя более цивилизованным, это уж точно.

Раньян задумался, надолго и крепко. Затем наставник и бывший ученик обменялись еще несколькими фразами, а после разошлись. Бретер направился по следам Хель, к поезду, где — одновременно близкий и недосягаемый — путешествовал его сын, беспомощная фигура в игре королей, способная, тем не менее, изменить ход всей партии одним лишь присутствием на доске. А фехтмейстер ушел к скромному лагерю новых попутчиков, готовясь, как и прежде, с отстраненным любопытством наблюдать за причудливым, непредсказуемым путем, который совместно изберут Случайность, Судьба и Воля.

_________________________

Говоря о «ярмарке невест» Раньян имеет в виду первый бал для юной аристократки. Не помню, писал ли я об этом раньше, но даже если писал, напомню: это были не только веселье, драйв и энергия молодости, но и суровый краш-тест для дебютантки. Если она оставалась без внимания и приглашения, на том светская жизнь (а главное — поиск выгодного жениха!) легко могли завершиться. Отсюда страдания Наташи Ростовой в знаменитой сцене — девушка не просто хочет танцевать, она понимает, что в эти минуты решается ее судьба. В принципе эта практика больше характерна для Нового времени, однако не только лишь товарищу Сапковскому вольно упарываться постмодернизмом.

Прошло несколько дней.

Снова потянулся долгий путь, час за часом, день за днем. Местность вокруг ощутимо изменилась, явственно показывая обжитость и стабильное увеличение плотности цивилизации на квадратный километр. Леса, даже хиленькие и кустарниковые, почти вывелись, уступив место рощицам и садам отчетливо сельскохозяйственной направленности. По крайней мере, раз в день на пути встречалась речка, обычно под каменным мостом. Дороги с тропками да тропинками вились, пересекаясь, ткали паутину торговой жизни королевства. Елена год с лишним тому назад уже пересекла значительную часть континента, но в ту пору она старалась избегать значимых трактов и больших городов, так что наблюдала в основном типичные грунтовки. Здесь же фундамент дорожной сети составляли более продвинутые «колейки», у которых продолбленные в земле тысячами колес выбоины засыпались гравием. Получалось нечто вроде железнодорожной трассы, которая сохраняла относительную пропускную способность и после дождей — бича дорог попроще.