— Кажется, понимаю, — наморщил лоб Гигехайм. — «Усыпление» это понятно, а там есть, как все сделать обратно?

— Есть. «Товарищи вольны вернуть себе упомянутое дворянское достоинство и привилегии оного, когда и как только им заблагорассудится, оставив означенные торговлю и товарищество, и сделав на сей предмет заявление перед королевским судьей, ближайшим к месту их проживания. Наилучшим будет, ежели судья окажется тот, что засвидетельствовал предшествующее изменение. Подобное заявление следует записать в реестре канцелярии суда, а после, отметив надлежащими печатями, отправить в дворянскую апеллу сообразно месту проживания того, кто намерен вернуться к прежнему состоянию. После отправления указанных действий товарищи перестанут считаться товарищами, а также торговцами, купцами и представителями иных занятий, они смогут располагать собой и жить далее без укоризны и ущерба репутации, как подобает благородным людям».

Затаивший дыхание Барнак облегченно выдохнул с видом очень счастливого человека.

— Ну и ссылки на много-много законов, — подытожила Елена. — Еще тут написано, что правило это общее на всей Ойкумене, но в прочих тетрархиях не применяется, поскольку для возвращения в дворянство нужно королевское реабилитационное письмо... Не знаю, что это, но звучит грозно. И, наверное, получить его непросто. А у вас, на юго-востоке, достаточно лишь предстать перед местным королевским судом и заявить о возврате к дворянскому образу жизни. Больше ничего не требуется. Уведомительная процедура.

Последнее она добавила от себя, переведя дословно с русского, благо все нужные слова имелись.

— Коситься будут, — немного огорчился Барнак. — Все равно будут.

Елена поискала местный аналог «вам шашечки или ехать?», не нашла и красноречиво промолчала.

— Но это решение, — подвел оптимистичный итог Гигехайм. — Все-таки решение. Главное, что по старинным обычаям.

Он обозначил поклон женщине и добавил:

— Завтра я пошлю вдове награду. Она будет достойной.

Елена кивнула, осторожно правя конем. Норовистая скотина по-прежнему своевольничала, однако то ли наездница притерпелась, то ли практика наработалась, но теперь дело шло проще. Так, в разговорах и раздумьях, лекарка и рыцарь вернулись обратно. Женщина порывалась расспросить, как там Алонсо, однако не решилась. Она подумала, что если бы Гигехайм хотел, то сам давно рассказал бы. Дважды Елене казалось, что Барнак в свою очередь порывается что-то ей сказать, но молодой рыцарь в последние мгновения сдерживался, хотя нужные слова буквально плясали у него на языке. Может, стоило чуточку подбодрить кавалера и узнать какую-нибудь интересную вещь, однако Елена сосредоточилась на верховой езде. Женщина стала понимать, что всадник управляет больше поворотами корпуса, нежели упряжью, передавая на хребет лошади движения собственного тела. А потом было уже поздно.

Еще за несколько домов до баронского Елена заметила слуг, которые бежали навстречу, как искусанные пчелами. Сердце ухнуло куда-то в пятки, ведь имелась лишь одна причина, способная выгнать почти весь лакейский состав из дома. Там, в пятках, оно и осталось, потому что стоило кому-то заметить Хель, как на лекарку бросились целой толпой.

Вот и все, растерянно подумала она. Вот и все.

Началось.

_________________________

Обычай «усыпления» дворянства применялся в провинции Бретань (кутюмы Бретани, XIV век).

«Говаривал один мой знакомый, что лучше кинжал в брюхо, нежели первые роды. Боль примерно равная, только в первом случае тебе не разрывают задницу. Грубо и, как сказала бы Хель «анатомически неверно», однако справедливо по существу.

Наверное, если бы каждый муж самолично принимал на этом свете каждого своего ребенка, в мире стало бы куда меньше зла. Наверное… Двоебожники, разумеется, суть язычники, даже лучшие из них по природе своей лишь оскорбители Дара истинной Веры, кою подарил нам Пантократор во спасение душ. Но, вспоминая прошлое, я почти готов согласиться с их догматом о равенстве сутей. О том, что нет в душе человека изначальной склонности к добру и свету. Есть лишь две сущности, отмеренные в равных частях, но тьма оказывается сильнее, ибо свет требует деятельного, тьма же не требует ничего, она самозарождается из отсутствия.

Однако мы ушли в сторону от прежней истории. Вернемся к событиям той ночи…»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Тридцать второе письмо сыну, о разном без системы,

в приготовлении к повести об ужасном и великом»

Первое, что увидела Елена, ворвавшись в дом — собственную служанку (стоит) и анорексичную повитуху (тоже стоит, однако на коленях). Витора с бледным, невыразительным лицом одной рукой цепко держала тетку за жиденькую прядь волос, другой сжимала обычный кухонный тесак для мяса. Судя по каплям крови на полу, служанка успела еще и подколоть несколько раз свою жертву. Завидев рыжеволосую, повитуха завизжала, громко печалясь на жизнь, по впалым щекам катились вполне натуральные слезы. Витора даже не моргнула, лишь крепче ухватившись за волосенки, похожие на крашеную паклю.

Елена молча уставилась на деревенскую девчонку, та негромко сообщила:

— Хотела сбежать.

Лекарка утерла со лба пот, стараясь как-то собрать мысли в один массив и определить, что да в каком порядке следует делать. Все шло не по плану… И, похоже, самым скверным образом. Повитуха что-то заныла, но тут терпение и запасы добросердечия у Елены закончились. Она шагнула к тетке и с размаху ответила ей пощечину. Подхватила за воротник многократно штопанного платья, одним движением вздернула и начала мотать из стороны в сторону будто тряпичную куклу. Тетка выла от ужаса. Вторя ей, сверху завопила Дессоль. Опомнившись, Елена разжала пальцы, и жертва мешком упала на пол, стукнув мослами о паркет, будто костью в кость. Лекарка склонилась над повитухой и приказала:

— Нож.

Витора немедленно вложила требуемое в раскрытую ладонь. Анорексичка захлебнулась слюной и слезами. Елена поднесла сизый, в черных точках, нож к самому лицу жертвы и негромко, но безумно страшно выговорила, раздельно, чтобы тетка расслышала каждый звук:

— Ты взяла деньги. Ты сделаешь все или я разрежу тебя на куски. Если попробуешь бежать, я тебя выпотрошу и приколочу кишки к столу гвоздями.

Она вскинула голову и крикнула, не сомневаясь, что указание будет выполнено:

— Закрыть двери! Все двери! Эту скотину из дома не выпускать!

Судя по топоту и стуку дерева, приказ и в самом деле поторопились исполнить. Очевидно, слуги прекрасно поняли, кто сейчас в доме главный. Елена улыбнулась анорексичке, отчего та, кажется, малость обмочилась, и все так же тихо сказала:

— Видишь. Мне бежать некуда. Тебе — тем более. Мы примем роды. Если все пойдет скверно, умрем. Но тебя я убью самолично и очень, очень плохо. Хуже чем любой палач. Веришь?

Тетка молча кивнула, глядя на лекарку как на порождение дьявола.

— Работай! — рыкнула Елена.

Она выпрямилась, перевела дух и схватилась за голову, понимая, что упустила еще один момент, напрямую касающийся операции. Еще один из многих! Пока женщина думала, повитуха с неожиданной шустростью побежала в комнату Дессоль по лестнице. Видимо поняла, что нынче как на поле боя — отступать некуда и осталось лишь победить или умереть. Из покоев баронессы опять донесся жуткий вопль, теперь ему вторила компаньонка, моля Параклета о чуде.

— А это нормально? — спросила Елена саму себя. — Так и должно быть?

— Да, — неожиданно ответила Витора.

— Ты, — ткнула ее пальцем в грудь Елена, приняв решение. — Рыцаря видела? Того, с которым я была?

— Да.

Определенно, в критические моменты служанка держалась с хладнокровием кавалера на поле боя. Хотя, быть может, просто передоверила хозяйке все, включая любую ответственность.