— Да?.. — белесые брови королевы сошлись домиком, она явно не могла решить, это дурная шутка или что-то иное, куда глубже.
— Да, — серьезно подтвердила маркиза.
— А взамен? — скривилась дама в черном. — Хотя мне сложно представить, что можно пообещать самоубийце «взамен». Но попробуй, это даже интересно.
— Я возведу на трон твою дочь. Как ты и планировала. Но уже без тебя.
Королева помолчала, глядя в стол, молчала долго, может целую минуту, может и дольше. За дверью сменился караул, алебарды громко стукнули о пол, замерли. Во дворе тревожно заржала лошадь — прибыл очередной гонец с донесением об усмирении бунтующих крестьян. Те, как обычно, восприняли городскую анархию как повод спрятать зерно и, по возможности, убить мытарей, а также спалить долговые расписки. Графские наемники — те, кто пережил Ночь Печали — трудились, не покладая рук и мечей, восстанавливая хотя бы тень порядка.
— Поганая семейка Малэрсида, — вымолвила, наконец, королева и, упреждая ответ, подняла руки ладонями вперед, словно капитулируя. — Это не оскорбление, это констатация факта. Можно сказать, комплимент.
Маркиза поджала губы, воздержавшись от язвительного комментария. Она видела, как растут в глазах королевы отчаяние и понимание, что надо или сдаваться на милость победителя, или вписывать себя в историю как несгибаемую жертву обстоятельств. Несгибаемую, но проигравшую и, в сущности, бесполезную.
Королева посмотрела в окно, за которым все еще стелились дымки. Многие дома продолжали тлеть, несмотря на то, что вроде бы выгорели полностью. Хорошо, что Пайт был почти целиком из камня, лишь благодаря этому столица не превратилась в угли. Смрад жженых щепок проникал даже через наглухо запертые рамы.
— Забавно. Забавно и грустно, — с искренней печалью (или ее идеальной имитацией) проговорила королева. — Сколько лет унижений… упущенных возможностей… откровенной глупости. Мы могли править жемчужиной Ойкумены. А вместо этого запродали денежным домам доходы на три года вперед. И все потому, что мой достопочтенный супруг — жадный идиот, который не справился с жадными мерзавцами… А я ведь говорила ему, что городская коммуна — наш естественный противник, подлые людишки, но ставить надо на них, а не напыщенных бономов!
— Да, — согласилась Биэль. — Мудр тот, кто видит разницу меж противником и врагом.
— И вот, когда представился шанс изменить все…
Сибуайенн перевела взгляд на Биэль и пожала плечами, пошевелила губами, будто не в силах подобрать нужные слова.
— С мальчишкой все пошло бы по-иному, — едва ли не шепотом проговорила королева. — Императорская кровь на троне.
— И ты как фактический правитель за спиной дочери, — закончила Биэль. Она качнула головой, едва заметно, будто воздав должное уму противника. — Это был хороший замысел и хорошая игра. Но Пантократор вмешался и забрал победу. Причем у всех нас. Теперь следует отыграть, что получится.
Две женщины снова помолчали.
— «Да приму я смерть, лишь бы сын царствовал», — внезапно процитировала вдова.
Биэль качнула головой, отдав должное образованности собеседника.
Мужеубийца склонилась вперед, поставив локти на стол, маркиза повторила ее движение, поняв, что сейчас начнется разговор по существу. Биэль смертельно устала, не телом, но душой. Женщине хотелось принять ванну и отдаться на милость любимого массажиста, затем спать не меньше суток. Но, увы, долг…
— Хорошо, что требуется от меня — понятно, — сказала королева. — Но как ты намерена провернуть остальное?
— Отдохните, чтимый отец, — посоветовала Биэль. — Путешествие было долгим.
— С тобой я не отдохну, а поседею, — огрызнулся герцог, хотя и так давно побелел власами, как тучи на вершинах Столпов. — Что ты творишь?!
— Решаю вопросы, — пожала плечами старшая дочь с видом искреннего недоумения. — Ко всеобщему удовлетворению.
— И как же ты это делаешь? — с невыразимой порцией яда в голосе осведомился грозный старик. — Умножаешь разврат и распущенность. Это… — он закашлялся, багровея и пуча глаза. — Да как я преподнесу это императору?! Надо мной станут в открытую глумиться!
Стареет патриарх, подумала Биэль. Стареет. Воля пока держит тело, изношенное, как старая одежда, что годится лишь пугалу, однако недалек уж день, когда и легендарный характер Вартенслебенов не поможет. Но случится это не сегодня, так что следует быть осторожной. Старики импульсивны, зачастую склонны к торопливым решениям, о которых после жалеют, когда уже поздно.
Ее взгляд то и дело возвращался к лакированной коробке, набранной из разноцветных шашечек светло-желтого и коричневого цветов. Предмет источал тяжелый, на грани миазмов, запах благовоний и покоился на самом краю стола, будто герцог намеревался сбросить его, как Сибуайенн поднос еды и питья.
— Отец, разве не Флесса меняет в постели фрейлин как чулки? Причем подбирает исключительно ярких шатенок и рыжих? — вопросила дочь, стараясь немного разрядить атмосферу.
— Это другое! — отрезал патриарх. — То минутное развлечение, утеха слабой плоти без последствий. А здесь… здесь!..
Он снова закашлялся, не в силах найти достаточно яркое и верное слово, дабы выразить всю глубину возмущения.
— Хорошо, — сказала Биэль. — Давайте посмотрим беспристрастно. Итак, шаг первый: графы Эйме-Дорбо становятся опекунами мелкой дряни. Идеально, конечно, было бы удочерить ее, но приемный ребенок входит в род усыновителя, а не наоборот. Так что придется удовлетвориться опекунством. Здесь имеются какие-либо претензии?
— Нет, разумеется. Наоборот, отличное решение в нынешних обстоятельствах, — герцог даже щелкнул узловатыми пальцами в знак одобрения. — Но дальше! Графиня Карнавон женится на опекаемой! Это… это позор и умаление, — решительно закончил старик. — И подобному нет прецедента!
— Неужели? — картинно удивилась Биэль. — «Сохранение имени» через супружество двух женщин это давняя норма Диабала, которую во всеуслышание одобрила Церковь столетия назад. Немало достойных фамилий продолжились таким образом.
— Да! Но «сохранение» через подобный брак всегда было мерой вынужденной, когда род готов пресечься. И сейчас это удел низших сословий. Благородные дома так не поступали уж много десятилетий тому как.
— Но и закон, и освященная традиция сохраняются, никто их не отменял, — продолжала гнуть свое маркиза. — А у Сибуайенов не осталось детей мужеского пола, только дочь. Поэтому, если проявить некоторое искусство толкования законов, это как раз прямая угроза пресечения рода.
— Скверное дело — начинать правильное, коронованное правление с таких решений, — гневно тряхнул головой старик, однако в словах его уже не звучала ярость фанатика-моралиста.
А вот теперь я вижу старого доброго отца, подумала Биэль. То есть привычно недоброго. Мораль и соображения выгоды четко, однозначно разведены.
— Отец, а теперь, прошу, выслушайте меня со всем вниманием, — попросила она. — Сказанное вами истинно. Но сей вывод сделан без учета обстановки. А она… скажем очень мягко, непроста. Королевство поднято на дыбы и балансирует, готовое свалиться в усобицу. Кроме того, здесь у нас традиционно много врагов, ибо многие зависят от торговли с Островом. И эти проклятые графы, которые попустительством короля Сибуайенн крепко набрали силу. С ними трудно будет что-то сделать. Я предлагаю решение, которое выгодно всем. Преступление жены обретет наказание, при этом обойдемся без процессов и умаления достоинства особы королевского рода. А престолонаследие свершится естественным образом. Бономы это оценят и примут, они получат доказательство того, что император осторожен и хочет восстановить порядок, не переворачивая тело державы с ног на голову. Это первое.
Герцог нахмурился, скрестил руки на груди, однако молчал, сдвинув кустистые брови над умными и сердитыми глазами.
— Далее, мы устраняем главную причину раздоров, то есть вскормленное тетрархом соперничество двух равно неуважаемых, но могучих семей. Они достигают вершины возможных амбиций. При этом все становятся родственниками, и теперь благополучие престола — их единая забота и основа процветания. Эйме-Дорбо и Карнавон больше не расхитители королевства, а его хозяева. Они отпускают вожжи, дают послабления и вольности… немножко, на радость низшим. Все возвращается на круги своя, все счастливы и довольны, а вину за глупые решения примет на себя королева. Примет и унесет в могилу. Причем не будет ни суда, ни казни, королевская кровь не испачкает ничьи манжеты, все будет аккуратно и пристойно.