«Да, да, чертов кретин и бледный тюфяк, возвращайся в постель к красавице жене и избавь меня хотя от этой проблемы!!! А также искушения»

Елена демонстративно оглянулась, проверяя, не затаились ли в тенях подслушивающие слуги. Чуть наклонилась вперед, чтобы это выглядело не проявлением панибратства, но исключительно как желание сообщить нечто серьезное.

— Да, когда срок уже настолько велик, сношения не рекомендуются. Но… есть иные способы, вполне приятственные для обеих сторон. Я слышала о них и могла бы…

Она многозначительно умолкла. В эти минуты Елена отчетливо поняла, что должен чувствовать эквилибрист, жонглирующий факелами под куполом цирка без страховки на горящем велосипеде.

«Да я просто эпический сексопатолог! Пора открывать кабинет семейной консультации. Только для дворян чином от барона и гильдейских купцов. Очень дорого»

Теобальд молчал, уставившись на Елену, как злобная сова. Женщина с уже привычной холодной отстраненностью подумала, что, если все пойдет совсем плохо, она дотянется до барона в одно движение. Плохо то, что вряд ли удастся сработать бесшумно. Убивать ножом легко, особенно если от тебя этого не ждут. А вот убивать ножом быстро и главное тихо… это задача иного толка. Шарлей, Раньян, Фигуэредо… Пантин — у них получилось бы. А у нее — вряд ли. Будет шум и, скорее всего, крик. Но идти в тюрьму и тем более на плаху Елена не собиралась. Жаль, но Ойкумена как-нибудь перебедует и без медицинской революции. Спутников тоже очень жаль, но такова суровая правда жизни.

События могли пойти разными путями, Елена думала, что готова ко всему. Только не к тому, что барон отставит бокал и молча встанет из-за стола. Теобальд чуть пошатывался, как человек, которому вино таки ударило в ноги, но в остальном казался довольно адекватным. В схожем состоянии возвращаются домой разумные мужи, которые знают, что завтра еще до рассвета их ждут новые заботы. Женщина торопливо поднялась, понимая, что сейчас правильным было четко соблюдать сословные условности. Барон повернулся в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, к господским покоям, остановился и бросил через плечо:

— Никаких слухов. Никаких последствий. Если я получу здорового наследника, ты будешь вознаграждена и уберешься без следа из моего дома. Если нет, я не буду придумывать, что с тобой делать. Выпишу лучшего палача из Мильвесса, пусть ломает голову он.

Елена, которая очень хорошо представляла себе глубину и ширину фантазий столичных палачей, слегка вздрогнула и молча кивнула. Теобальд не удостоил ее больше ни взглядом, ни жестом, поднявшись в свои покои. Дом погрузился в тишину, прерываемую лишь шумом дождя за окнами, которые больше напоминали крепостные бойницы.

Елена постояла немного, затем протянула руку к бокалу, на полпути передумала и взяла бутылку. Вино было крепким, ароматным и сладким, оно хорошо пошло бы к мясу с обилием острых приправ. Но и так пилось более чем нормально. Елена хлебала его, как воду, не чувствуя хмеля, хотя градус в напитке был очень приличный. Затем села и попробовала привести мысли в порядок. Мысли путались, но в целом раскладывались примерно так:

— Надо быть или идиотом, или матерым геем, чтобы так пренебрегать красивой женой.

— Хотя, быть может, все-таки проявляется предрассудок насчет того, что любая близость с беременной женой опасна и ведет к выкидышу. Но это частный случай варианта с идиотизмом.

— Вроде бы пронесло. Хотя едва-едва.

— Это что получается, она получила авансом разрешение мужа спать с его женой, лишь бы родился здоровый ребенок?..

— И что теперь по этому поводу делать?

Елена заглянула в бутылку, потрясла ее для верности, чтобы убедиться — да, пустая. Можно было пройти на кухню и там накатить чего-нибудь попроще, пива или вина для прислуги, но женщина удержалась.

— Как ни пытаешься сделать правильно, — пробормотала она. — Все равно какая-то херня выходит в итоге…

А затем отправилась спать, решив, что на сегодня приключений хватит. И вообще это был, наверное, один из самых странных дней за всю жизнь «тут».

На следующий день, немногим ранее полудня, Елена стояла и глядела, как по левую руку вздымается крепостная стена, окаймлявшая Пайт, а по правую — глухая стена пятиэтажной ночлежки, сложенной из кривого и потрескавшегося кирпича самого низкого качества. Стремление строить дешево и высоко даровало Пайту специфическую проблему, которая была нехарактерна для иных городов Ойкумены и отсылала скорее к древнему Риму. То есть обрушение домов. Два-три раза в год очередной скворечник валился, погребая и калеча десятки, иногда сотни человек. Большой Совет издавал регулярные и грозные предписания строить хорошо, цеха кирпичников и каменщиков давали клятвенные обещания, время от времени кого-то даже торжественно кидали в реку с Великого моста, подвесив камень на шею — традиционная казнь для нечестных цеховиков. Но, увы, при тех нормах прибыли, которые приносили ночлежные дома в переполненной столице, давали сбой даже строгие цеховые стандарты.

Впереди две женщины характерной наружности бились на длинных складных ножах, сопя, громко топая и стуча деревянными башмаками, осыпая друг друга самыми грязными ругательствами. Елена прислонилась к высокой стене, привычно уже коснулась ножа под плащом и решила переждать драку, чтобы не попасть под горячую руку. Лекарка, выступавшая в данном случае как юридический агент, с любопытством осматривалась, делая это, впрочем, аккуратно, соблюдая этику неблагополучных районов, где прямой взгляд означал категорический вызов и провокацию.

Вообще жизнь городского пролетариата в Пайте была чудовищной. Елена думала, что видела нищету и убожество во всех возможных проявлениях, но это… Самые маленькие, оборванные и жалкие деревеньки, опутанные по рукам и ногам всякой барщиной и арендой, закабаленные на несколько поколений вперед, жили в целом привольнее и сытнее типичного работника королевской столицы. Заходить в бедные кварталы было попросту страшно, во всех смыслах, но в первую очередь морально. Глядя на десятилетних девочек, покрытых язвами от работы на производстве извести, на мальчишек с руками глубоких стариков без ногтей, Елена думала, что Пантократор поистине безжалостен к своим творениям.

А еще она думала, что «веселая мостовая», то есть район сосредоточения продажной любви, будет еще хуже, однако внезапно ошиблась. Тесные кривые улочки аккуратно подметались, отвратительные рожи настоящего криминала прятались в темных углах, не показываясь на свет божий (до заката, надо полагать). Если кто-то и резал кошели, то аккуратно, без грабежа средь бела дня, морды друг другу, разумеется, били, но лишь самые маргинальные личности. Дома, явно идентифицируемые как бордели, в основном имели симпатичные вывески, а некоторые — даже атрибуты культуры вроде плевательниц или уборных, чтобы клиенты не облегчались прямо на улице. Женщины, как и положено при такой профессии, а также уровне медицины, были (по большей части) грязны, страшны и вульгарны, как сущие ведьмы. Но это на взгляд человека XXI века. Переключая оптику на восприятие местного жителя (хоть и не без труда), Елена вынуждена была признать, что девицы, в общем, и ничего. Во всяком случае, здесь не встречалось ни откровенно больных, ни явно малолетних.

Несколько раз взгляд Елены выхватил из толпы узнаваемых персонажей. Неразговорчивые мужчины без шляп, с длинными волосами, чаще собранными в хвост, реже распущенными. Бедно или, по крайней мере, скромно одетые, но хорошо вооруженные, короткими мечами или наоборот, двуручными саблями. Явные бретеры, не из лучших, но вполне стоящие, очевидно их наняли для соблюдения порядков.

В общем, чувствовался хорошо продуманный коммерческий подход и жесткий контроль. Кто-то стремился (или вернее стремились), организовать все так, чтобы каждый горожанин мог безбоязненно зайти в эти кварталы и добровольно оставить максимум денег, обретя желание прийти снова. По крайней мере, днем. Елена подозревала, что после заката сюда имеет смысл заходить только в соответствии с трактатами Фигуэредо — держа на плече обнаженный клинок, оставив дома шляпу и плащ, а лучше в сопровождении вооруженного эскорта. Но до захода солнца было еще далеко.