– Да-да, сейчас, – засуетился я и протянул голубую карточку. – Господи! Да когда же зима-то настанет? Просто не выношу такую погоду.

Он встревоженно кивнул головой, бегло глянул на карточку и, вернув ее, произнес:

– А мне, наоборот, такая температура как раз по нраву. Я бы хотел, чтобы она была такой круглый год. Зима настает здесь очень быстро – ненавижу холода.

– А я люблю их. Мне всегда нравилось кататься на лыжах.

Он лишь улыбнулся с извиняющимся видом.

– Сэр, а вы…

Я уже догадался, что он хотел сказать, и опередил его:

– Не так-то просто мне вылезти из этого чертового кресла, если ты его имеешь в виду, – заметил я и похлопал по блестящим тиковым подлокотникам, ну точь-в-точь как, бывало, хлопал Тоби. – Надеюсь, я тут ничего не нарушаю.

– Нет, нет, сэр, что вы. Сразу видно, что через арку вы не пройдете. Придется мне проверить вас с помощью вот этого ручного детектора, – и он показал на маленький приборчик, который при наличии металла испускает негромкие вибрирующие звуки, при приближении к металлу звуки заметно усиливаются.

– Давайте приступайте, – смело предложил я. – Еще раз извините за причиненные неудобства.

– Да что вы, сэр! Неудобств никаких нет. Это вы извините меня. Просто в этот вечер усилили меры безопасности. – Со стола, стоящего рядом, он взял маленький приборчик, к которому сбоку прикреплена длинная металлическая петля. – Думаю, этой проверки будет достаточно, чтобы пропустить вас через этот проход. Но охрана подвела ток ко всем проходам. Впереди еще одни ворота, – он показал на пост охраны в нескольких ярдах от себя, у самого входа в зал, где проходят заседания комитета. – Так что вам придется снова проходить всю проверку. Думаю, вы к ней привыкнете, а?

– Ну, это уж мои проблемы, – безмятежно произнес я.

Он поднес ко мне приборчик – тот запищал, а я весь напрягся. Он провел им около моих ног, коленок, и вдруг, когда повел вдоль бедер – стало быть около спрятанного пистолета, – коробочка стала неистово выть.

– А что у нас здесь такое? – пробормотал охранник, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне. – Слишком чувствительна эта чертова штуковина. Учуяла даже стальную раму кресла.

А я сидел, обливаясь потом, и удары сердца глухо отзывались в ушах, и вдруг в этот момент услышал громкий голос Александра Траслоу, усиленный громкоговорителями, установленными в зале:

– …хочу поблагодарить комитет, – говорил он, – за то, что он привлек внимание общественности к этой мрачной проблеме, будоражащей мое Управление, которое я так люблю.

Охранник нажал на кнопку сброса чувствительности и начал повторять операцию проверки. И снова, когда приборчик оказался около подлокотника, где лежал спрятанный пистолет, раздались пронзительные сигналы. Опять я напрягся и почувствовал, как по бровям и ушам покатился пот и закапал с кончика носа.

– Чертова хреновина, – заругался охранник. – Извините за изысканное выражение, сэр.

Опять раздался голос Траслоу, отчетливый и певучий:

– …Конечно же, облегчит мне работу. Кем бы ни оказался этот свидетель и что бы он ни утверждал в своих показаниях, его заявление только пойдет нам на пользу.

– Если не возражаете, – сказал я охраннику, – я хотел бы попасть в зал поскорее, пока Траслоу не кончил выступать.

Он отошел на шаг, выключил прибор и ответил раздраженно:

– Не люблю эти хреновины.

Затем предложил самолично провезти меня мимо арки с детектором. Я поблагодарил кивком головы и покатил вперед, к следующему посту. Там перед входом собралась небольшая толпа – пропускали по одному, некоторые, вытянув шеи, прислушивались, что происходит в зале. Что за проблема? Почему задержка?

Снова в громкоговорителях раздался голос Траслоу, спокойный и снисходительный:

– …Любое свидетельское показание может распахнуть ставни и пролить дневной свет.

Я выругался про себя, все мое естество завопило: «Двигайся! Черт побери! Шевелись!»

Убийца уже занял свое место, и через какие-то секунды отец Молли шагнет в зал. А я топчусь здесь, и меня не пускает какая-то несчастная группка охранников.

Двигайся, черт бы тебя побрал!

Шевелись!

Опять мне пришлось огибать арку со встроенным детектором металла. Около нее стояла охранница: белая, средних лет, рыжеволосая, крепко сбитая, в нескладно сидящей на ней голубой униформе.

С кислым выражением лица она посмотрела на мой пропуск, оглядела меня недобрым взглядом, крикнула кому-то и пошла.

И вот я сижу здесь в коляске, всего в одном футе от входа в зал № 216, а эта проклятая баба тянет и тянет драгоценное время.

Из зала донесся громкий стук молотка. По толпе пробежал гул голосов. Ярко полыхнули вспышки фотоаппаратов.

Что там такое?

Не появился ли в зале Хэл?

Что, черт побери, там происходит?

– Пожалуйста, пропустите меня, – попросил я охранницу, вернувшуюся с другой женщиной средних лет, но чернокожей и постройнее сложенной, видимо, ее начальницей. – Я хотел бы поскорее пройти в зал.

– Потерпите секундочку. Извините нас, – ответила она и повернулась к начальнице, а та сказала:

– Извините, мистер, но вам придется подождать до перерыва.

– Не понимаю, – только и пробормотал я.

Нет! Не может такого быть!

А в это время из зала раздавался зычный голос обвинителя от комитета:

– Благодарю вас, господин директор. Все мы признательны вам за то, что вы не сочли за труд прийти сюда и оказали помощь, не считаясь со временем, столь ценным для Центрального разведывательного управления. Теперь, господа сенаторы, чтобы избежать дальнейших хлопот, мы хотели бы пригласить на эти слушания последнего нашего свидетеля. Я попросил бы прекратить фотографирование со вспышками и всех находящихся в зале оставаться на своих местах, пока…

– А я в этот момент должен торчать здесь! – не выдержал я.

– Извините, сэр, – настаивала старшая охранница, – но у нас есть указание не пускать в зал никого в это время, пока не объявят перерыв. Извините, пожалуйста.

Я сидел в кресле, чуть ли не парализованный от ужаса и тревоги, и глядел на этих двух женщин-охранниц умоляющими глазами.

Ну вот – всего через считанные секунды отца Молли убьют.

Я никак не могу сидеть здесь и ждать, сложа руки. Я ведь уже почти у цели… мы уже почти у цели… да как же можно позволить, чтобы его убили!

Нужно срочно что-то придумать.

Окинув охранниц негодующим и раздраженным взглядом, я в сердцах громко произнес:

– Послушайте, дело срочное, санитарное, не терпит отлагательства!

– Что за дело, сэр?..

– Санитарное, черт побери! Личное. У меня нет времени! – заторопился я и показал на низ живота, похлопав себя по мочевому пузырю, или еще по чему-то такому, что им показалось.

Шаг предпринят отчаянный. Из плана здания я вызнал, что здесь, в кулуарах, комнаты отдыха и туалетов для посетителей не было. Единственный туалет для инвалидов находился по ту сторону зала № 216. Но и на этой стороне тоже были два общественных туалета, только двумя этажами выше – пройти туда я мог бы свободно, без всякой охраны и досмотра. Я-то знал об этом, а вот знали ли они, нештатные охранницы? Я, конечно, немало рисковал. А что, если и они знают?..

Чернокожая начальница пожала плечами и недовольно поморщилась.

– Ну хорошо, сэр… – Тут я почувствовал неимоверное облегчение в душе. – …проходите. Там слева есть проход в мужскую комнату отдыха, а при ней туалет специально для инвалидов. Но, пожалуйста, не входите в зал, где идут слушания…

Я не стал даже выслушивать ее до конца, а, энергично заработав руками, быстро покатил влево, к другому входу в зал заседаний.

У дверей опять стоял охранник. С того места, где я вкатился в зал, открывался отличный обзор. Зал № 216 в Оленьем корпусе сената представлял собой просторное современное двухъярусное помещение, построенное так, чтобы из него удобно было вести телевизионные передачи. Ради этого в разных местах на кронштейнах и подставках установлены прожектора и юпитеры, заливающие ярким светом весь зал. На стенах укреплены специальные панели, по которым можно передвигать во время слушаний телевизионные камеры. В конце зала находится балкон, там за стеклянной перегородкой сидят представители средств массовой информации.