– Не вы ли мистер Осборн?

Я тут же вспомнил, что теперь выступаю под этим вымышленным именем, и поэтому ответил:

– А вы почему интересуетесь?

Она слегка кивнула головой и протянула мне сложенный листок бумаги.

– От миссис Осборн, сэр, – пояснила она и встала рядом, вопросительно глядя на меня в ожидании чаевых, пока я открывал листок. Я дал ей десятифранковую банкноту, и она поспешно ушла.

«Синий „форд-гранада“ у парадного подъезда», – было написано в записке почерком Молли.

Когда мы приехали в Мюнхен, уже стемнело. В Цюрихе мы забрали багаж из камеры хранения при вокзале и сели на поезд, отправляющийся в 15 часов 39 минут, а прибыли на Мюнхенский главный вокзал в 20 часов 09 минут.

В поезде все прошло тихо-спокойно, только однажды, когда мы пересекали германскую границу, на душе стало чуть-чуть тревожно, и я приготовился к встрече с пограничниками, проверяющими паспорта. У швейцарцев было предостаточно времени, чтобы сообщить немецким властям о наших фальшивых паспортах, особенно если к этому делу подключилось ЦРУ, в чем я ничуть не сомневался.

Но теперь настали иные времена. Раньше, бывало, пассажиров будили среди глубокой ночи, дверь в купе рывком распахивалась и грубый голос лаял на немецком языке: «Германский паспортный контроль!» Такие денечки ушли в далекое прошлое. Европа объединяется. Проверка паспортов производится лишь изредка.

Напряжение, настороженность, нервное возбуждение не спадали, я здорово вымотался за день и попытался соснуть в пути, но никак не мог.

В отделении «Дойче феркерсбанка» на железнодорожном вокзале мы обменяли валюту, и я занялся подыскиванием подходящей гостиницы. В «Метрополе», который находился очень удобно – прямо напротив вокзала, свободных мест не было. Я сумел зарезервировать номер только в отеле «Бауэришер хоф унд палас монтгелас», расположенном на Променаденплац, в самом центре города, но и то за непомерно высокую плату, что поделаешь: в шторм любой порт – убежище, и на том спасибо.

Затем из телефона-автомата я позвонил домой Кенту Аткинсу, заместителю шефа бюро ЦРУ в Мюнхене. Тому самому Аткинсу, которого я когда-то натаскивал в Париже, куда он приехал на стажировку. Он был приятелем Эдмунда Мура и, что еще более важно, снабдил Эда документами, свидетельствующими, что по службе над ним нависла угроза.

Когда я звонил ему из будки, часы показывали уже полдесятого. Он взял трубку сразу же:

– Да?

– Кент?

– Да?

Голос у него звучал отчетливо и встревоженно, но чувствовалось, что он говорит спросонок. На разведслужбе поневоле приобретаешь жизненно важный навык просыпаться сразу же и быть готовым четко соображать за доли секунды.

– Послушай, парень, а не раненько ли ты спать ложишься? Еще и десяти нет.

– Кто это?

– А это я, отец Джон.

– Кто? Кто?

– Отец Жан, – припомнил я по-французски старую шутку, ходившую в кругу наших приятелей; я подумал, что ее-то он наверняка не забыл и сразу сообразит что к чему.

Последовало долгое молчание, а затем:

– Кто это… Ой, Боже мой. Где ты?

– Можем ли мы встретиться? Шлепнем накоротке, поговорим о том о сем.

– А подождать нельзя?

– Нет. Извини, но дело не ждет. Как насчет встречи в «Хофбраухауз» через полчасика?

Аткинс ответил моментально и с сарказмом:

– А почему бы нам не встретиться прямо в вестибюле американского посольства?

Я понял шутку и улыбнулся про себя. Молли озабоченно посмотрела на меня – я одобряюще кивнул ей.

– Встретимся на Леопольде, – сказал он и повесил трубку. По его голосу чувствовалось, что он смутился.

Леопольдом мы называли Леопольдштрассе в Швабинге – районе на севере города. Я знал это, и он знал, что я знаю. Там находится Английский парк – место очень удобное для встреч, особенно Моноптерос – храм, построенный на пригорке в парке в начале XIX столетия. Весьма подходящее место для встречи с незнакомцем в первый раз.

Мы не стали рисковать и не поехали на Леопольдштрассе прямо с вокзала на метро, а вместо этого прошлись пешком окольным путем до Мариенплац, этой центральной площади города, на которой вечно толпится народ. На ней стоит уродливое здание нового городского муниципалитета, серый раскрашенный фасад которого ярко освещается всю ночь, а на юго-западной стороне недавно воздвигнут довольно некрасивый универсальный магазин, который явно нарушает единый старинный готический стиль всей площади, хотя этот стиль сам по себе уже безобразный.

По большому счету, Германия мало в чем изменилась с тех пор, как я в последний раз побывал здесь. В этом я убедился, наблюдая, как терпеливо и тупо стоит толпа в ожидании зеленого света светофора на переходе через Максбургштрассе, в то время как поблизости нет ни одного автомобиля и можно смело перебежать на красный свет, причем никто этого нарушения не заметит. Но закон есть закон. Некий молодой человек метался там туда-сюда, перебирая ногами от нетерпения, словно лошадь на старте скачек, но даже он не осмелился нарушить общепринятые правила.

В частностях же Германия изменилась довольно резко. Толпы людей на Мариенплац вели себя громче и развязнее по сравнению с прежними вежливыми людьми, обычно фланировавшими здесь по вечерам. Сбиваясь в небольшие злобствующие кучки, бритоголовые неонацисты издавали расистские кличи.

Отдельные дома в готическом стиле, обычно чистые и опрятные, обезображены нацистскими лозунгами и надписями вроде: «Иностранцы, вон отсюда!» – в различных оскорбительных словосочетаниях. Видны и другие нацистские призывы: «Смерть евреям и шайкам иностранцев», «Германия сильнее без Европы». Не забыты нападки и на бывшую Восточную Германию: «Осси – паразиты». Фронтальную стену изысканного ресторана испоганил лозунг давно минувших дней: «Германия для немцев». И тут же рядом печальный призыв: «Больше человечности, долой насилие».

На уличных решетках, откуда несет теплом, на смятых картонных ящиках спят десятки бездомных. Витрины многих магазинов разбиты и заколочены досками, а продавцы, казалось, вымерли. На одном лозунге написано: «Кончай торговлю!»

Мюнхен стал походить на город, утративший контроль. И я невольно подумал: а не походит ли на него и вся страна, которая переживает сейчас самый серьезный экономический кризис со дней, предшествующих приходу Гитлера к власти.

На поезд метро мы с Молли сели на Мариенплац и доехали до станции Мюнхенер фрейхейт. Там вышли из подземки и прошли по заасфальтированным дорожкам Английского парка мимо искусственного озера и Китайской башни. Моноптерос мы нашли довольно быстро. Церковь всегда напоминала мне мемориал Джефферсона – такие же громоздкие колонны и вычурные завитые капители. Молча мы обогнули храм. В 60-х годах здесь околачивались бродяги, хиппи и им подобные. Теперь же он стал, видимо, местом свиданий подростков обеих полов, одетых в американские спортивные студенческие свитера и кожаные куртки.

– А почему ты думаешь, что деньги перевели в Мюнхен? – спросила Молли. – Разве финансовый центр Германии не Франкфурт?

– Да, Франкфурт. Но Мюнхен – промышленный центр. Главный город индустрии и в то же время Баварии. Настоящий финансовый город. Иногда Мюнхен называют «невидимой столицей» Германии.

Пришли мы рановато, или, скорее, Аткинс явился с запозданием. Приехал он на насквозь проржавевшей, антикварной развалюхе «форде-фиеста», некоторые детали в нем были прикручены проводом и изоляционной лентой. В машине громко играло радио, а может, это был плейер: классическую старую песню дискотек «Деньги ей за так не достаются» пела Донна Саммер. В Париже, как я вспомнил, он был без ума от дискотек. Музыка прекратилась, только когда он выключил зажигание, мотор заглох, и автомобиль остановился футах в пятидесяти от нас.

– Неплохая машина, – улыбнулся я, когда он подошел к нам. – Очень удобная.

– Да ну тебя. Довольно паршивая, – даже не улыбнувшись, ответил он.

Лицо его выражало сильную озабоченность и настороженность, как и голос, когда он говорил со мной по телефону. Ему было где-то около сорока, выглядел он гибким и худощавым, на голове – копна рано поседевших волос, резко контрастирующих с густыми темными бровями. Лицо у него вытянутое, с тонкими чертами, по сути, даже губ не видно, но в то же время выглядел Аткинс отнюдь не отталкивающим, а скорее привлекательным. По характеру своему он был довольно беспутным, легкомысленным малым, что долгое время сильно мешало ему продвигаться по службе (руководящий состав высшего звена в Лэнгли стал более либеральным и просвещенным лишь недавно).