А затем Палыч запевает про огонь, без пощады палящий, и друзей самых настоящих, которые всегда подставят плечо. Душевно поет, бьет по больному. Пока не накрыло, осторожно касаюсь Юны, которая одна осталась стоять у стола, все уже под сценой завывают.

— Если хочешь уйти, сейчас самое время.

Один кивок, две крупные купюры, брошенные на стол, подхваченные куртки, и я увожу Юну сквозь толпу за собой. На улице вдыхаю свежий воздух, мозг перезагружается, и я отчетливо понимаю, что не хочу ее отпускать. Холодная ладошка греется в моей вечно горячей руке.

— Машина в пяти минутах, прогуляемся? — не спрашиваю, скорее, предупреждаю, но мой голос тонет в шуме дождя, обрушившегося с неба.

Одежда стремительно намокает, и я ожидаю от спутницы чего угодно, сам уже собираюсь стартовать с места. Но Юна просто закидывает голову к небу и смеется, а я неожиданно не могу оторваться от нее. Ни взглядом, ни кожей.

Юна

Ramil’ — Ангелом

Я отсчитываю время упавшими каплями. Вот одна, вторая, третья падают и стекают по лицу Феда. Сейчас он не Дым, другой. Таким я его не видела: без привычной брони, улыбающимся, с искрящимся взглядом, что устремлен в черное небо. Теплым таким.

Я ведь патологически сторонюсь мужчин, уже много лет не впускаю никого в личное пространство. Потому что было очень больно и вообще зачем? Но сейчас пожарный стоит ко мне так близко. Я в темноте могу различить серебряный блеск его глаз.

На губах остается привкус дождя, он шпарит без остановки, а я касаюсь холодной ладонью пылающей щеки и, не сдерживая себя, смеюсь. Наверное, это погода на меня так действует, других объяснений не вижу.

— Пойдем, — слышу едва ли не затерявшееся в стуке дождевых капель, которые нападают все яростнее, жалят, затекают за шиворот.

Фед на мгновение сжимает мои пальцы сильнее, будто бы увлекая за собой.

— Мы испортим твою машину, — я упираюсь, — мы же мокрые, как…

— Это не твои проблемы. Пойдем, — говорит, но не двигается. Смотрит и не моргает.

Я тоже стою. Лоб и глаза заливает, отчего их начинает нещадно щипать.

Он первый выходит из транса, тянет за руку. После пары шагов мы ускоряемся вместе, несемся по лужам, а льет все сильнее. Я, кажется, промокла до нитки, замерзаю под порывами холодного осеннего ветра.

В машину, которая стоит на парковке у «Норы», мы прыгаем одновременно, прячемся. Под громкий стук моих зубов Фед включает печку и радио, где Александр Маршал поет ливню, мол, лей и не жалей, еще ветром окна бей. Наши взгляды пересекаются, и мы одновременно прыскаем от смеха — это разряжает обстановку. Потому, когда выруливаем и меня спрашивают адрес, где оставила Лису, я так спокойно называю улицу, дом, а после расплываюсь по сидению с подогревом.

Мы едем довольно быстро, дорога почти пуста. Не мудрено, в это время все отдыхают или по домам, или по заведениям. Только такси иногда мелькают на встречной полосе, да заблудившиеся в ночи пешеходы неспешно вышагивают по зебре. Тишину в салоне нарушает лишь приятная мелодия без слов. Казалось бы, мне следует расслабиться и получать удовольствие, но меня то и дело бросает из жара в холод и обратно.

Все потому, что Дым снова в образе — молчалив, задумчив, даже хмур. Все потому, что дождь больше не успокаивает, а нервы натянуты, как гитарные струны, по которым бренчат что-то на разрыв аорты. Все потому, что крайний раз, когда меня подвозил мужчина, это был Матвей. И у нас был секс.

Я напрягаюсь каждой клеточкой, пока секунды растягиваются в бесконечность. Все раздражает, пугает и сводит с ума. Борюсь с собственными мыслями, нервно ерзаю на сидении. Уже готовлюсь сгруппироваться и выскочить на улицу при первой же остановке. С трудом дотягиваю до нужного дома и, едва мы заезжаем во двор, бросив безликое «спасибо», катапультируюсь из машины — иначе мое сальто-мортале на землю не назовешь.

Щеки пылают от стыда, но я просто иду напролом по намеченному маршруту, который подсвечивают фары. Щеки горят до тех пор, пока не захожу в подъезд, пока не поднимаюсь на третий. И выдыхаю, лишь когда, спрятавшись у окна, замечаю, как черный автомобиль сдает назад и медленно выезжает на дорогу.

Боже, что это вообще было?

По щелчку из ступора разом выходят все чувства — обрушиваются, обостряются. Я слышу шум, поворачиваюсь на крик: вдруг показалось? Но нет, все повторяется — ругаются на третьем, орут благим матом. И прямо из девятой квартиры, где живет Ася.

Мороз по коже прокатывается, пока колочу в дверь, а не получив ответа, открываю своим ключом. Руки трясутся, потому что я узнаю второй голос. Мужской грубый голос, который надеялась больше никогда не слышать.

Моя сестра ведь почти идеальная девушка, но у нее есть один жирный минус. Семён. Парень, с которым она расстается и сходится на протяжении шести лет. Из-за которого она когда-то давно испортила отношения с родителями, из-за которого сотни раз ссорилась со мной. А еще влезала в долги и разбиралась с коллекторами — и это далеко не весь список проблем, которые приносит своим появлением Семён. Именно из-за него я не оставалась ночевать у Аси, хватило и одного раза, когда завалился с пьяными друзьями.

Этот неудачник всегда ищет легкой наживы, вечно влезает в денежные пирамиды, закупает никому не нужные товары. В тридцать лет он до сих пор не понимает или не хочет понимать, что бесплатный сыр только в мышеловках. Его полностью устраивает, что по итогу все проблемы расхлебывает Асия. Которая клятвенно обещала мне полгода назад, что окончательно рассталась с Сёмочкой и лучше убьется, чем снова вернется к нему. Ага, как бы ни так.

Звон бьющейся посуды стирает мою ухмылку, мне больше не до шуток. Особенно когда сквозь поток нецензурной брани я различаю детский плач.

Это Лиса плачет, я узнаю ее плач из миллиона других. Столько раз слышала его, пока пыталась одна после роддома в двадцать один год понять, что делаю не так.

Прохожу мимо кухни, где двое так увлечены руганью, что не замечают меня. Я бегу прямиком в дальнюю комнату, где оставляла Лису. Сердце рвет каждый шаг, приближающий к ней.

— Малыш, ты где? — зову в панике, оглядывая кровать, пол и все углы. Потому что не вижу ее, потому что она притихает, как только слышит мой голос. — Лисенок?

Несколько секунд тишины я просто умираю медленной смертью. А когда тоненькая ручка показывается из-под кровати, я мигом кидаюсь на пол и сгребаю заплаканную малышку в объятия. Отпускает лишь на короткий миг, уже скоро сердце колотится в ребра еще яростнее и злее.

— Все, малыш, все! Мама рядом. Я здесь.

Сейчас, когда держу в руках Лису, уже знаю, что больше не доверю ее Асе, а она была моим единственным спасением. Ну и плевать! Прорвусь!

Поднимаю контуженного крокодила с одной лапой, заворачиваю Лису в плед и, поцеловав ее в крохотный носик, выхожу в коридор, чтобы встретиться лицом к лицу с сестрой. Уверена, на моем все написано крупным шрифтом.

— Юн, — тихо бормочет.

— Даже не начинай, просто уйди.

Обхожу ее, но Ася цепляется за мое плечо.

— Юн, я не хотела, у меня не с ним было свидание. Честно, клянусь! Он пришел и все испортил, он…

Кажется, Ася совсем не видит своей вины. Ни в чем. Дернувшись, стряхиваю руку, но не помогает.

— Юна, это он начал!

— Так не надо было его впускать!

Сестра отшатывается, как от удара. Наверное, потому что я никогда не повышала на нее голос. Но он у меня есть и прорезается, когда дело касается Лисы. Только ради нее я могу быть такой.

Хлопок входной двери, и три этажа остаются позади в несколько прыжков. Блок на мысли и чувства, блок на мольбы Аси простить, что так вышло. Прочь из подъезда, глоток свежего воздуха, и только теперь приходит осознание, что я насквозь промокшая с раздетым ребенком на руках. Еще и телефон сел. Ну хотя бы дождь закончился, правда, слабое утешение.

Кутаю малышку сильнее в одеяло и иду в сторону дороги в надежде поймать попутку. Лишь бы наличные в кармане промокшей ветровки не пострадали. Выхожу к супермаркету, ярко освещенному неоновой вывеской, но выдохнуть мне не удается. Здесь толпа у машины, они звенят бутылками и громко хохочут. Я поворачиваю резко в противоположную сторону и больше всего на свете надеюсь, что меня не успели заметить. Иду так быстро, как только могу, не переходя на бег. И все равно примерно через сотню шагов слышу шорох колес.