— Так же, как Матвей удивил меня, — сразу перехожу к делу. И работает. Тонкие брови Василисы Михайловны взлетают вверх, а затем изгибаются домиком. Кажется, она, как и я, не ожидала, что тот спустя столько времени заявится ко мне. Хотя уверена, знает о визите сына на родину — его мать контролирует все и вся. — Я не искала с ним контактов. Он пришел к детскому саду Лизы и устроил скандал. Он угрожал мне и моей дочери, — намеренно подчеркиваю.

— Как интересно, — без какого-либо интереса выдает та.

Бам — это летят первые искры моей выдержки.

— Я пообещала вам, что не буду беспокоить вашу семью, и я держу слово! — чеканю почти по слогам.

— Счет, который открыт на Лису, — перебивает мать Матвея, — ты ни разу не воспользовалась им, хотя явно нуждалась в деньгах. Почему?

В горле тотчас пересыхает. Снова искрит. Даже перед глазами мушки летают.

— Потому что не имею права. Когда ей будет восемнадцать, она распорядится ими, как сама того захочет. Мне от вас ничего не нужно.

— Хм, — с сомнением выдает Михайловна, — так чего ты тогда хочешь, раз пришла?

— Чтобы ваша семья не беспокоила нас. Ни меня, ни мою дочь.

— Мою внучку, — поправляет вдруг.

— Что?

— Ты — мать моей внучки, — повторяет в глаза. — Ты сама сказала это, когда стояла у ворот моего дома. Так почему я должна препятствовать общению отца с его дочерью?

— Потому что мы не вписываемся в вашу жизнь, — повторяю фразу из прошлого. — Это ваши слова. И я прекрасно помню, что три года Лиза никому не нужна была. Не знаю, чем обусловлен внезапный интерес Матвея, но прошу вас повлиять на сына именно так, как вы умеете. Лиза — только моя дочь, я не назвала ее отца даже в роддоме, как вы просили, — скорее требовали, но я умалчиваю об этом. — Теперь я не позволю вмешиваться в нашу жизнь, — договариваю уже совсем тихо и замираю. От страха. Потому что мне страшно. Эта женщина напротив может навести страх на кого угодно.

И я до сих пор хорошо помню нашу первую встречу, когда была намного слабее, когда плакала и умоляла чуть ли не на коленях, чтобы сказала мне, где искать Матвея. Тогда Василиса Михайловна была категорично настроена. Сейчас я вижу на ее лице тень сомнения.

— Я тебя услышала, — спустя бесконечность отвечает она, и я коротко выдыхаю, позабыв обо всем.

Ноги умоляют меня бежать отсюда, уже разворачивают и несут к выходу, но я все-таки заставляю себя обернуться.

— Он стал… Матвей стал другим, — выдаю, не сдержавшись, и ее лицо очень резко теряет всякие краски. Превращается в непроницаемую маску, за которой не разгадать ни чувств, ни эмоций.

— Он стал ровно таким, как и его никчемный отец, — негромко, даже чуть брезгливо произносит Василиса Михайловна. — Всегда таким был. Четыре года назад ему грозил срок. Я отослала его из страны вслед за отцом только поэтому. Отчасти можно считать, что я сделала тебе одолжение.

— Спасибо и на том, — отвечаю, просто чтобы ответить, потому как других слов подобрать не могу.

Я ухожу, не прощаясь. Меня и не провожают, но я точно знаю, что наблюдают — и дом, и двор усыпан камерами. Эта женщина выстроила самую настоящую крепость вокруг себя. Я ухожу вроде бы и ни с чем, кроме напоминания о негласном договоре, но при всем… будто камень с души.

Ни на миг не жалею о том, что сделала. Даже больше — считаю, что хоть раз поступила правильно ради любимых сердцу людей.

Дома после детского сада, долгого заплыва с крокодилами в гостевой ванне и плотного ужина, мы с Лисой засыпаем прямо на диване. Глаза открываю, лишь когда Дым целует меня в висок. Он забирает Лису из моих рук и относит наверх, что-то ей напевая или наговаривая, чтобы та не выбралась из полудремы. А потом, не успеваю я отключиться снова, растягивается на подушках рядом со мной. Крепко прижимает к себе на несколько секунд и с долгим выдохом отпускает. И это звучит громче всяких слов, хотя на них он тоже не скупится.

— Я чертовски скучал, — шепчет на ухо.

От него слегка пахнет алкоголем и жареным мясом, но это ничуть не портит удовольствия от рук, которые ложатся на мою талию, гладят спину и бока, подбираясь к груди. Я чувствую, как рядом с этим мужчиной расслабляется не только тело, но и душа. Я наконец понимаю, что рядом с ним заканчивается чертова гонка на выживание, что в его объятиях мне больше ничего не угрожает. От этих мыслей и откровений на сердце становится невыносимо тепло.

— И я тоже люблю тебя, — больше не боюсь произнести слова, которым давно пора было прозвучать.

Кажется, Дым замирает — я не слышу, как он выдыхает. Оборачиваюсь проверить, не уснул ли, и встречаю горящий взгляд. По широкой улыбке и ямочкам, обозначившимся на щеках, понимаю, что он прекрасно все слышал. И ему даже не нужно ничего отвечать — на лице написаны все чувства.

— Люблю тебя, — все равно повторяет признание Фед, перед тем как опрокинуть на спину и, потянувшись на пол за пультом, прибавить громкость на телевизоре.

Дым

FINNEAS — Heaven

Florence + the Machine — Never Let Me Go

Несколько часов назад

— Ну прости, прости, прости меня! Тысячу раз прости! — не унимается Лина, с которой мы сидим в моем любимом ирландском пабе со второй пинтой пива. Правда, я по безалкогольному, за рулем ведь. — Хочешь, я прямо сейчас поеду и тысячу раз извинюсь перед Юной? Боже, это же видео, просто видео, я и подумать не могла…

— Вот именно, ты вообще редко думаешь. Сначала делаешь, а после все решаешь тупым «прости», — перебиваю ее слишком резко, но совесть спит спокойно, потому что Паулина заслужила каждое слово.

Она и не отрицает. Качает головой, заливает в себя полстакана медовухи и явно пытается уложить в мыслях все, что рассказал. Да, у меня тоже укладывается с трудом. Я не могу перестать думать. Весь день пытаюсь подобраться к ситуации с разных сторон, но везде на первый план выходят эмоции, а мне нужен холодный рассудок, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Здесь важнее не разобраться с уродом, а уберечь девчонок.

— Лин, я знаю, ты с отцом не в ладах… — Тут же спотыкаюсь об ее взгляд. Она удивлена, что полез, я не меньше, но другого выхода не нашел. — Если есть шанс, что он сможет чем-то помочь… информацией или… не знаю, чем-нибудь, я в долгу не останусь.

Ее отец работает в органах, но Пуля с ним в напряженных отношениях ровно с тех пор, как порвала помолвку с сыном его начальника.

— Ты знаешь, я бы никогда не просил, если…

— Федь, все нормально, — отвечает ровно, спокойно. — Я поняла — шутки в сторону. Попробую что-то узнать.

Она пожимает мое плечо и без слов шепчет очередное «извини». Верю дурной, обнимаю и порчу прическу, потрепав за волосы. Та возмущается, поправляет хвост и футболку. Убегает в туалет, пока я кидаю сообщение Арсу и перебираю в голове, что нужно успеть завтра по ремонту, а то смена потом. Мы-то с парнями от обоев старых, потолочного и напольного покрытия быстро избавились. Займемся как раз грунтовкой, монтажом, плинтусами. Мишаня должен двери хорошие с доборами пробить недорого. И батареи.

Лина возвращается и выдергивает меня из вороха мыслей. Я все откладываю, потому как есть еще один нерешенный вопрос, из-за которого она, собственно, и просила встретиться, но о котором не решает говорить.

— Ладно, теперь к делу, а то молчишь как партизан. Стажер тебе на хрена? Ты пацана под плаху подведешь.

— На хрена, — закатывает глаза, усмехается невесело, — Дым, ты как пальцем деланный! Нравлюсь я ему.

— Арсу ты тоже нравишься. — Паулина открывает рот, поэтому спешу заткнуть ее. — И не начинай эту песню снова. Сама знаешь, что да. А вот зачем бегаете друг от друга я откровенно не понимаю.

— Нравлюсь? — и опять горькая ухмылка да тоска вселенская в глазах. — Видимо, не настолько, чтобы…

— Так, стоп. — Поднимаю руки, встаю из-за бара и бросаю наличку на стол. Киваю в сторону выхода, куда та с ужасом смотрит. — Вы оба. Бесите меня до глубины души. Но люблю я вас все-таки больше, поэтому будьте добры, разберитесь уже между собой. Как взрослые.