Он ежедневно тренировался с Суфиром Хаватом. Оружейный мастер постепенно настраивал механического бойца на все более сложные уровни мастерства, словно стараясь таким способом выплеснуть свой гнев и недовольство. Ветеран ментат служил уже третьему поколению Дома Атрейдесов; он видел старого Пауля и Елену во времена их легендарных столкновений, он видел, какой катастрофой закончились отношения Лето и Кайлеи. Но в своем отношении к Атрейдесам мастер убийств был слеп к их личным делам, если они не затрагивали безопасности герцога.

Пауль сражался с боевым роботом, уклоняясь от разящих ударов его металлических рук и парируя коротким мечом. Механический боец генерировал защитное поле, поэтому у Пауля была возможность попрактиковаться в нанесении нарочито медленных ударов, которые позволяли клинку преодолеть защитный экран. После каждой интенсивной тренировки Суфир вместе с Паулем просматривал ее голографическую запись, чтобы обсудить сильные и слабые стороны техники Пауля.

Пауль умел делить свое сознание и одновременно думать о нескольких вещах, как учила его мать. Таким образом он мог поддерживать разговор, продолжая сражаться на пределе своих возможностей. Это умение уже не раз удивляло его учителей, и сейчас Пауль говорил только для того, чтобы произвести такое же впечатление на старого ментата.

— Расскажи, как умер мой дед, Суфир.

— Его убил салусанский бык во время ристалища.

Пауль нанес удар и сделал нырок. Один из клинков механического бойца просвистел в дюйме от его плеча.

— Из тебя вышел бы отвратительный жонглер. У тебя начисто отсутствует дар рассказчика.

Суфир, продолжая внимательно следить за действиями Пауля, начал рассказывать дальше:

— Старый Пауль погиб в результате измены, и ваша бабушка была вынуждена стать сестрой в заключении.

Теперь в голове Пауля все сложилось в цельную картину. Почему он никогда не трудился связывать между собой даты событий? Если верить семейным преданиям замка, то леди Елена ушла в крепость в монашество от горя. Теперь еще эти новые, шокирующие сведения.

— Она участвовала в заговоре?

— Не мне об этом говорить. Но она так и осталась в изгнании. В то время в соучастии подозревали и Дункана. Какое-то время.

— Дункана? — От неожиданности Пауль едва не пропустил удар мека. Он сделал неверный шаг, но его спас защитный экран, так как удар робота был слишком быстрым, и защита сработала. — Дункан был вовлечен в заговор? Он причастен к смерти моего деда? Но он же был оруженосцем старого герцога.

— В конце концов с него сняли все обвинения. — Суфир закончил тренировку и выключил робота. — На сегодня довольно, если вы хотите продолжить этот разговор. Можете притворяться, что вы способны одновременно болтать и сражаться, но я видел ваши ошибки, которые могли закончиться для вас печально, если бы не мое присутствие. Потом мы разберем их, молодой хозяин. Теперь же идите, вымойтесь и переоденьтесь. Вам надо готовиться к приему высоких гостей. Сегодня к нам прибывают первые представители Дома Эказа.

Через несколько недель после отъезда с Груммана барона Харконнена, заключившего неформальный союз с Моритани, виконт окончательно потерял всякие поводы к сдержанности.

Вместе с дюжиной других придворных Моритани Хий Рессер стоял в комнате умирающего мальчика. Виконт обратился к ним голосом, надтреснутым от горя:

— Доктор говорит, что мой сын скоро испустит свой последний вздох. Это вопрос нескольких дней. Если бы у нас было лекарство, способное его вылечить…

Отчаянный шепот Моритани острой жалостью отозвался в душе Рессера.

Если бы.

Лежавший на кровати, пропахшей ароматами меланжи и дымом семуты, одурманенный атональной воющей музыкой Вольфрам уже не слышал слов своего убитого горем отца.

Некоторые придворные тихо рыдали, но Рессер сомневался в искренности этих слез. Наблюдая всю сцену, он все больше и больше убеждался в том, что эта неуклюжая демонстрация верности имеет одну цель — добиться теплого места при дворе Грумманского правителя.

Доктор Тербали деловито возился с системой для внутривенного введения лекарств, а Моритани, приникший к телу сына всклокоченной головой, что-то тихо говорил умирающему мальчику, исступленно целуя его впалые щеки. Несчастный ребенок никак не реагировал, он лишь смотрел в потолок пустыми глазами. Лицо его временами подергивалось, а веки судорожно прикрывали покрасневшие глаза.

Больной мальчик умер так тихо, что даже Моритани, державший его за тонкие ручки, не сразу заметил это. Поняв, что его сын умер, виконт испустил дикий звериный крик — смесь жалобного вопля и грозного рычания.

Доктор Тербали выпрямился и взглянул на показания монитора.

— Мне очень жаль, милорд.

Хундро Моритани слепо протянул вперед руку и смахнул на пол инструменты с медицинского лотка, потом закрыл лицо ладонями и зарыдал.

Виконт был сильным и жестоким человеком, легко воспламеняемым страстями и склонным к вспышкам насилия. Рессер не раз был свидетелем того, как его хозяин ради достижения своих целей пренебрегал моралью и нравственностью, выдвигая лживые причины, чтобы прикрыть истинные мотивы. Но скорбь его была непритворна. Страдание, причиненное смертью единственного сына, было настоящим.

Глаза Моритани внезапно вспыхнули, как вырвавшееся из-под углей пламя. Рессер пришел в ужас. Не воспользуется ли Моритани смертью сына как предлогом для применения насилия, которое он так долго сдерживал. Грумманский правитель способен перешагнуть через гроб сына ради достижения целей своего Дома. Теперь, когда Вольфрама нет, Моритани мобилизует всех, кто может поддержать его притязания на Эказ, и к тому же он может зачать нового наследника. Или, быть может, у него есть и более обширный план? Или это просто месть?

«Это не мой вопрос, и не мне на него отвечать, — подумал Рессер. — Моя роль — выполнять приказы хозяина и, если понадобится, пожертвовать за него жизнью».

Скорбь виконта в мгновение ока превратилась в ярость, направленную на врача. Не вытирая струящихся по щекам слез, Моритани стремительно обежал кровать сына.

— Ты знал, какое лекарство нужно моему сыну! Я велел тебе его достать.

— Это было невозможно, милорд! Эказы…

Резким движением виконт отшвырнул дородного доктора в толпу плачущих придворных, но не остановился на этом. Выхватив из-под куртки тонкий кривой кинжал, виконт кинулся к оцепеневшему от неожиданности доктору. Придворные расступились, прижавшись к стене. Никто из них не выказал ни малейшего желания заступиться за жертву или предотвратить убийство.

— Я врач школы Сук. Я неприкосновенен.

С искаженным яростью лицом Моритани вонзил кинжал в грудь врачу, молниеносным движением извлек из раны лезвие и отбросил в сторону оседающее на пол тело.

— Теперь полечи себя!

Стараясь облегчить горе насилием, виконт, сжимая в руке окровавленный кинжал, подбежал к двери. Он отреагировал на боль именно так, как предполагал Рессер. Моритани и раньше так отвечал на любые беды.

— Где все другие? Подайте сюда контрабандистов! Всех до единого! — Он повернулся к Рессеру: — Мастер меча, разыщи их!

— Слушаюсь, милорд.

В течение часа все одиннадцать эказских контрабандистов были доставлены к обезумевшему от горя и ярости виконту. Хундро Моритани щедро заплатил этим людям за то, чтобы они, обойдя эмбарго, достали необходимое сыну правителя эзойт-поай, невзирая на цену. После нескольких безуспешных попыток достать лекарство по своим нелегальным каналам контрабандисты попытались выкрасть одну партию, но и из этой экспедиции они вернулись с пустыми руками.

Виконт Моритани лично, одного за другим, привязал несчастных за ноги к диким грумманским жеребцам. Последовало гнусное зрелище — животные таскали жертв по сухому каменистому дну бывшего моря до тех пор, пока все они не умерли в страшных мучениях. После этого, глядя на истерзанные окровавленные тела, Моритани отрывисто сказал Рессеру: