— Еще она говорила, что хороший правитель должен овладеть языком своего мира, ведь на каждой планете — свой язык. Я решил, что она имеет в виду то, что на Арракисе не говорят на галакте, но она сказала, что речь совсем не об этом. Она сказала, что говорит о языке скал, растений и животных, языке, который невозможно услышать одними только ушами. И я сказал: это, наверное, то, что доктор Юйэ называет Таинством Жизни.

Хават засмеялся:

— И как ей это понравилось?

— Мне показалось, Она просто взъярилась. Сказала, что таинство жизни — это не проблема, подлежащая решению, а только испытываемая реальность. Тогда я процитировал ей Первый Закон ментата: «Процесс нельзя понять посредством его прекращения. Понимание должно двигаться вместе с процессом, слиться с его потоком и течь вместе с ним». Это, похоже, ее удовлетворило — более или менее.

«Кажется, он с этим справится, — думал Хават, — но старая ведьма его напугала. Зачем она это сделала?»

— Суфир, — спросил Пауль, — на Арракисе в самом деле будет так плохо, как она сказала?

— Так плохо не будет, пожалуй, — ответил Хават, вымучивая улыбку. — Взять, к примеру, этих фрименов, непокорный народ Пустыни; поверь, их куда больше, чем могут предположить в Империи, это я тебе могу сказать на основе даже самого грубого, в первом приближении, анализа. Там живут люди, мальчик, великое множество людей! И… — Хават приложил жилистый палец к уголку глаза, — и они ненавидят Харконненов лютой ненавистью. Но учти, ни слова об этом, мой мальчик. Я рассказал тебе это лишь потому, что, считаю тебя помощником и опорой твоего отца…

— Отец мне рассказывал о Салусе Секундус, — проговорил Пауль. — Знаешь, Суфир… она, по-моему, похожа на Арракис… может, Салуса не так ужасна, но в целом — в целом звучит похоже.

— Положим, о Салусе Секундус в наши дни никто и ничего толком не знает, — возразил Хават. — Только то, что было давным-давно… больше почти ничего. Но в отношении того, что все-таки известно, ты попал прямо в точку.

— Как ты думаешь, фримены нам помогут?

— Возможно. — Хават поднялся. — Сегодня я отбываю на Арракис. А ты, пожалуйста, будь осторожнее… ради старика, который тебя любит, а? Для начала будь умницей — сядь по другую сторону стола, лицом к двери. Не то чтобы я подозревал, что в замке небезопасно: я просто хочу, чтобы у тебя формировались правильные привычки.

Пауль тоже встал, обошел стол.

— Ты летишь сегодня?

— Я — сегодня, ты — завтра. В следующий раз мы встретимся уже на земле твоего нового мира. — Он сжал правую руку Пауля выше локтя. — Держи правую руку свободной — чтобы успеть выхватить нож, и не забывай подзаряжать щит. — Он отпустил руку, потрепал Пауля по плечу, повернулся и быстрыми шагами пошел к двери.

— Суфир! — окликнул его Пауль. Хават оглянулся.

— Не садись спиной к дверям, — сказал Пауль. Изрезанное морщинами лицо расплылось в улыбке.

— Не сяду, мальчик. Можешь на меня положиться. И он вышел, мягко закрыв за собой дверь.

Пауль сел туда, где только что сидел его наставник, и поправил свои бумаги.

«Еще только один день здесь, — подумал он, обводя взглядом зал. — Уезжаем. Мы уезжаем». Мысль об отъезде вдруг встала перед ним так реально, как никогда раньше.

Он вспомнил еще одну вещь, которую сказала старуха: мир — это сумма многих вещей: людей, почвы, растений и животных, лун, приливов, солнц; и эта неизвестная сумма называлась природой — неопределенная, лишенная чувства «теперь», чувства настоящего момента совокупность. А что такое — «теперь»? — спросил он себя.

Дверь напротив Пауля с шумом распахнулась, и в комнату ввалился уродливый, глыбоподобный человек с целой охапкой оружия в руках.

— А, Гурни Халлек! Ты что, новый учитель фехтования? — спросил Пауль..

Халлек пинком захлопнул дверь.

— Ты бы, конечно, предпочел, чтобы я пришел с тобой в игры играть, ясное дело, — сказал он, окидывая зал взглядом и убеждаясь, что люди Хавата уже осмотрели его и убедились, что тут нет ничего представляющего опасность для наследника герцога: всюду остались едва заметные кодовые знаки «проверено».

Пауль смотрел, как уродливый человек прокатился к тренировочному столу со своей грудой оружия, увидел на плече Гурни девятиструнный балисет с мультиплектром, вставленным между струн у головки грифа.

Халлек сбросил оружие на стол и разложил его по порядку — рапиры, стилеты, кинжалы, станнеры с низкой начальной скоростью выстрела, поясные щиты. Шрам от чернильной лозы, пересекавший подбородок Халлека, знакомо искривился, когда, обернувшись, тот улыбнулся мальчику.

— Итак, чертенок, у тебя не нашлось для меня даже «доброго утра»! — воскликнул он. — Кстати, а каким шилом ты Хавата ткнул? Он промчался мимо меня так, словно спешил на похороны любимого врага!

Пауль ухмыльнулся. Из всех людей своего отца он больше всех любил Гурни Халлека, ему нравились его выходки, причуды и остроты, и он считал воина-трубадура скорее другом, чем слугой-наемником.

Халлек сдернул с плеча балисет и принялся настраивать его.

— Не хочешь говорить со мной — и не надо, — заявил он.

Пауль встал, пересек зал и, подходя к Халлеку, указал на его инструмент:

— Что, Гурни, решил вместо боевых искусств побренчать немного?

— Это, кажется, теперь называется уважением к старшим, — скорбно отозвался тот. Потом взял для пробы аккорд на своем инструменте и удовлетворенно кивнул.

— А где Дункан Айдахо? — спросил Пауль. — Он разве больше не будет учить меня боевым искусствам?

— Дункан повел вторую волну наших переселенцев на Арракис, — объяснил Халлек. — Так что все, что у тебя осталось, — это бедняга Гурни, никудышный вояка и портач в музыке… — Он снова ударил по струнам, прислушался к звуку и улыбнулся. — Короче, на совете решили: раз. уж тебе не дается искусство боя, лучше поучить тебя музыке. Чтобы ты не потратил свою жизнь совсем уж напрасно.

— Тогда, может, споешь мне балладу? — предложил Пауль. — Я хочу иметь хороший образец того, как этого не надо делать.

— Ах-ха-ха! — рассмеялся Гурни и тут же затянул «Девочек Галактики», с такой быстротой перебирая струны мультиплектром, что за ним было трудно уследить:

Ах, девочки Галактики
Дадут за жемчуга тебе,
А арракинку за воду возьмешь!
Но если хочешь жаркую,
Как пламя, страстно-яркую,
То лучше каладанки не найдешь!

— Не так уж плохо для такого жалкого бренчалы, — сказал Пауль, — но если бы мать услышала, что за похабщину ты тут, в замке, распеваешь, она бы велела прибить твои уши на внешней стене в качестве украшения.

Гурни дернул себя за левое ухо.

— Украшение из них вышло бы тоже довольно убогое — они слишком повреждены подслушиванием у замочной скважины за довольно-таки странными песенками, которые частенько наигрывает на своем балисете один мой знакомый мальчик.

— Забыл, значит, как приятно спать в постели, хорошенько посыпанной песком, — сказал Пауль, сдергивая со стола щит-пояс и защелкивая его на талии. — Тогда сразимся!

Глаза Халлека широко раскрылись в притворном удивлении:

— Так, стало быть, вот чья преступная рука это учинила? Ну ладно же! Защищайся, юный корифей, защищайся как следует!

Он схватил рапиру и рассек ею воздух:

— Месть моя будет страшна!

Пауль выбрал парную рапиру, согнул ее в руках и встал в позицию, вынеся одну ногу вперед. Он придал своим движениям комическую напыщенность, утрируя манеры доктора Юйэ.

— Какого болвана отец прислал мне для занятий фехтованием, — нараспев произнес Пауль. — Недотепа Гурни Халлек позабыл первую заповедь боя с силовыми щитами. — Пауль щелкнул кнопкой на поясе и ощутил легкое покалывание на коже и характерное изменение внешних звуков, приглушенных силовым полем. — «В бою с использованием силовых щитов надо быть быстрым в обороне, Но медленным в нападении, — продекламировал Пауль. — Атака имеет единственную цель — заставить противника сделать неверное движение, заставить открыться. Щит отвращает быстрый удар клинка, но пропустит неспешный взмах кинжала!» — Пауль перехватил рапиру, сделал быстрый выпад и мгновенно вернул клинок для способного пройти сквозь бездумную завесу силового щита замедленного удара.