Он внимательно всматривался в темный силуэт матери и своим новым зрением видел ее страх и все ее реакции — словно Джессику озарял яркий свет. Он вдруг почувствовал сострадание к ней.

— Я не сумею даже начать рассказывать тебе все то, что случится здесь, — проговорил он. — Я даже самому себе не сумею пересказать это, хоть и видел все. Это чувство будущего… контролировать его я не могу. Оно просто происходит со мной, случается — и все. Ближайшее будущее— где-то на год вперед — я как-то различаю… оно Похоже на,, дорогу. Путь. Как Центральный проспект у нас, на Каладане. Кое-чего я не вижу… мест, скрытых — в тени… словно дорога уходит за холм (тут он вновь подумал о вьющейся на ветру палатке)… и у нее есть развилки…

Он замолчал — вновь на него нахлынуло ощущение Видения. Не пророческий сон, не ощущение жизни, расширяющейся во все стороны подобно сброшенной звездной оболочке, раздвигающей ткань времени…

Джессика нащупала регулятор флуоресцентной полоски.

Тусклый зеленоватый свет отодвинул тени, уменьшил ее страх. Она увидела лицо Пауля, его глаза, обращенные внутрь. Джессика вспомнила, где видела похожие лица: на записях, сделанных в районах бедствий, на лицах детей, страдающих от голода или от страшных ран. Глаза словно ямы, узкая прорезь сжатых губ, запавшие щеки.

«Так выглядят люди, узнавшие о чем-то страшном… например, те, кого заставили осознать свою смертность», — подумала она.

Да, он действительно больше не ребенок.

Но тут она начала понимать, что означают его слова, и это вытеснило из ее головы все прочее. Пауль видел будущее — он видел путь к спасению!..

— Значит, мы можем скрыться от Харконненов! — выдохнула она.

— Харконнены, — хмуро усмехнулся он. — Выбрось из головы этих… душа каждого человека в их Доме искажена, весь их Дом — нарушение заповеди «не искази душу…».

Он внимательно рассматривал лицо матери, освещенное флуоресцентной полоской книги. Ее черты говорили многое.

— Почему ты сказал «каждого человека», или ты забыл чему научила тебя Пре…

— А ты уверена, что знаешь, где. проводить границу, и можешь определить, кто — человек, а кто нет? — прервал он ее. — Мы несем с собой свое прошлое. И, матерь моя, есть нечто, чего ты не знала и должна узнать — и мы тоже Харконнены, ты и я.

С ее разумом случилось что-то пугающее: он будто отключился, как будто пытался отгородиться от внешнего мира. Но голос Пауля неумолимо звучал, увлекая ее за собой:

— Когда тебе приведется снова увидеть зеркало, рассмотри внимательно свое лицо, а пока посмотри на меня. Родовые черты видны достаточно ясно, если только ты не будешь закрывать на них глаза. Посмотри на мои руки, на мое сложение. Ну а если это тебя не убеждает — поверь мне на слово. Я был в будущем, я видел там записи, некое место… у меня есть все данные. Мы — Харконнены.

— Побочная ветвь, наверно? — с надеждой спросила она. — Отошедшая от их Дома? Так ведь, правда?.. Какой-нибудь двоюродный…

— Ты — дочь самого барона, — сказал он. Джессика зажала руками рот, а он продолжил: — Барон в молодости был весьма падок на удовольствия; и как-то раз он дал себя соблазнить. Но соблазнила его не кто-нибудь, а одна из сестер Бене Гессерит, одна из вас — для вашей генетической программы.

Его слова «одна из вас» прозвучали как пощечина. Но они подхлестнули ее разум — и, оценив полученную информацию, она не могла опровергнуть сына. Теперь многое стало ясно в ее собственном прошлом, разорванные концы сошлись, многое стало на свои места. Ее дочь, которую требовал от нее орден Бене Гессерит, была нужна вовсе не для прекращения старой вражды Атрейдесов и Харконненов. Ее рождение должно было закрепить некий генетический фактор, полученный в Двух этих линиях… Да, но какой фактор? Она пыталась найти ответ — но не могла.

Словно читая ее мысли, Пауль сказал:

— Они думали, что так получат меня поколение спустя. Но я — не то, чего они ожидали. И я пришел прежде времени. И они не знают этого.

И снова Джессика зажала руками рот.

Великая Мать! Да он же… Квисатц Хадерах!

Ей казалось, что она стоит перед ним нагая — а он пронизывает ее взглядом, от которого почти ничто не скроется. В этом, поняла она, и была причина ее страха.

— Ты думаешь, что я — Квисатц Хадерах, — произнес он, — Выбрось это из головы. Я — нечто иное. Нежданное и непредусмотренное.

«Я обязана сообщить об этом в одну из школ, — пронеслось у нее в голове. — Надо изучить Брачный Индекс, может быть, тогда станет ясно, что произошло…»

— Но они не узнают обо мне, пока не станет слишком поздно, — спокойно сказал он.

Она попыталась отвлечь его. Опустила руки, спросила:

— Мы найдем убежище среди фрименов?

— У фрименов есть поговорка, которую они приписывают Шаи-Хулуду, Старому Отцу-Вечности, — ответил он. — Так вот, они говорят: «Будь готов принять то, что дано тебе испытать».

И подумал: «Да, матерь моя. Среди фрименов. И станут глаза твои — синими, и будет подле твоего прекрасного носа мозоль от трубки носового фильтра дистикомба… и ты родишь мою сестру — святую Алию, Деву Ножа».

— Но… если ты — не Квисатц Хадерах… — проговорила Джессика, — то…

— Ты этого не знаешь, — кивнул он. — И не поверишь, пока не увидишь сама…

И мысленно ответил: «Я — семя».

Внезапно он понял, как плодородна земля, в которую упало это семя. И когда он понял это, то чувство ужасного предназначения вновь охватило его, просочившись сквозь пустоту в его душе. И он едва не задохнулся от горя.

Во время прозрения он увидел перед собой в будущем два главных пути. На одном ему предстояло сойтись лицом к лицу с черным бароном; они сталкивались, и Пауль приветствовал его: «Привет, дед». Но от мысли об этом пути и том, что лежало перед ним на этом пути, ему стало дурно.

Второй же путь… Безвестность и существование во мраке — мраке, над которым вставали огненные пики насилия, — вот что лежало на том пути. Он увидел новую религию, религию воинов, увидел огонь, охватывающий Вселенную, видел черно-зеленое знамя Атрейдесов, реющее над легионами фанатиков, опьяненных меланжевым ликером. Среди них были Гурни Халлек и горстка людей его отца — увы, ничтожная горстка! — и каждый идущий под этими знаменами отмечен знаком ястреба из храма-усыпальницы его отца, Усыпальницы Головы Лето.

— Этим путем я идти не могу, — пробормотал он. — А старые ведьмы из этих твоих школ этого именно и хотят…

— Я не понимаю тебя, Пауль, — жалобно сказала Джессика.

Он не ответил, думал о семени — о себе, — думал, как это семя, думал и чувствовал новым сознанием — сознанием расы, которое впервые ощутил как ужасное предназначение. Оказывается, он более не мог ненавидеть ни Бене

Гессерит, ни Императора, ни даже Харконненов. Все они служили потребности расы обновить застоявшуюся кровь, освежить наследственность, смешать и переплести генетические линии в одном великом море… А для этого раса знала лишь один путь, древний, испытанный, надежный и сметающий все на своем пути. Джихад.

«Но я не могу идти этим путем!..» — в отчаянии подумал он.

И тут вновь он увидел внутренним взором усыпальницу головы своего отца и безумие насилия, осененное черно-зеленым знаменем.

Джессика кашлянула, обеспокоенная его долгим молчанием.

— Так… дадут нам фримены убежище?

Он поднял взгляд, посмотрел сквозь зеленоватый полумрак палатки, освещенный люминофором книги, на ее лицо — патрицианские черты, отмеченные знаками вырождения, вызванного эндогамными браками.

— Да, — сказал он. — Есть и такая возможность. — Он кивнул; — Да. И они назовут меня… Муад'Диб и «Сокращающий путь». Да… они будут звать меня так.

И он закрыл глаза и подумал: «Теперь, о мой отец, я могу наконец оплакать тебя». И почувствовал слезы на своих щеках.