Сознание Лето свободно блуждало, лишенное компенсирующих барьеров и психологической защиты. «Условное будущее» Намри тоже присутствовало, но сосуществовало с другими вариантами будущности. В этом устрашающем потоке сознания все его прошлое, все бывшие в нем прошлые жизни стали его неотъемлемой собственностью. С помощью памяти о самых великих из них Лето сумел удержать власть над своей душой. Все прошлые жизни принадлежали ему и только ему.

Он думал: Когда изучаешь предмет издали, то бывают видны только основные принципы его организации. Он овладел этим расстоянием и сейчас ясно видел множественное прошлое и память о нем со всеми его тяготами, радостью и необходимостью. Но путешествие с червем добавило жизни еще одно измерение, и отец больше не стоял на страже его души, потому что в этом не было более нужды. На расстоянии Лето ясно видел как прошлое, так и настоящее. Прошлое представлялось ему сейчас в виде единственного предка Гарума, без которого не могло существовать отдаленное будущее. Это прозрачное для внутреннего взора расстояние помогло понять новые принципы, новое измерение вовлеченности. Какую бы жизнь Лето сейчас ни выбрал, он мог бы прожить ее в самостоятельной сфере массового опыта. Траектории жизней были свернуты так, что ни один их носитель не смог бы проследить свою родословную. Восстав, этот массовый опыт стал поддержкой самости Лето. Мальчик мог бы сейчас почувствовать себя индивидом, нацией, обществом или даже целой цивилизацией. Именно поэтому Гурни поручили предварительно напугать принца; именно поэтому его подстерегал удар ножа Намри. Им нельзя видеть силу в душе Лето. Никто не смеет увидеть ее во всей полноте — никто, даже Ганима.

Лето открыл глаза и сел. Возле ложа, наблюдая за мальчиком, сидел один Намри.

Лето заговорил своим обычным голосом:

— Для всех людей не существует раз и навсегда заданного одного набора пределов, за которые никто не смеет заходить. Универсальное предзнание — это пустой миф. Предсказать можно только мощные местные потоки Времени. Однако в масштабах вселенной эти местные потоки могут быть столь мощными и огромными, что человеческий разум съеживается, сталкиваясь с ними.

Намри покачал головой в знак того, что он ничего не понял.

— Где Гурни? — спросил Лето.

— Он ушел, чтобы не видеть, как я убью тебя.

— Ты убьешь меня, Намри? — в голосе Лето прозвучала мольба. Он просил фримена убить его.

Намри снял руку с ножа.

— Я не буду убивать тебя, потому что ты сам просишь об этом. Если бы тебе было все равно, тогда…

— Болезнь равнодушия разрушает многое, — сказал Лето, кивнув своим мыслям. — Да… даже цивилизации умирают от этой болезни. Дело выглядит так, словно существует плата за достижение новых уровней сложности и сознания.

Он внимательно посмотрел на Намри.

— Так они велели тебе узнать, не поразило ли меня равнодушие? Теперь Лето понял, что Намри был больше чем просто убийцей, он был рукой прихотливой судьбы.

— Да, как признак неуправляемой силы, — солгал Намри.

— Безразличной силы, — поправил его Лето, тяжко вздохнув. — В жизни моего отца не было морального величия, Намри. Он попал в ловушку, которую расставил для себя сам.

— Никогда! — крикнула Ганима. — Да я убью его в первую брачную ночь!

Она говорила это, ощетинившись упрямством, нечувствительным к самым ласковым уговорам. Алия и ее советники провели в этих уговорах половину ночи; в королевских покоях царило смятение, вызывались все новые советники, а повара не успевали готовить пищу и питье. Храм и Убежище пребывали в полной растерянности — власти никак не удавалось принять решение.

Ганима, сжавшись в комок, сидела в кресле в своих личных покоях — большой комнате с коричневыми стенами, имитирующими стены пещеры сиетча. Потолок, однако, был сделан из хрусталя, сияющего голубым светом, а пол выложен черной плиткой. Обстановка была весьма скромной — небольшой письменный стол, пять кресел и узкое ложе, спрятанное по фрименскому обычаю в алькове. На Ганиме было надето желтое траурное платье.

— Ты не свободна в выборе решений, касающихся твоей жизни, — повторяла Алия, вероятно, уже в сотый раз. Должна же эта дурочка наконец понять прописную истину! Она должна согласиться на помолвку с Фарад'ном. Должна! Пусть она убьет его потом, но сейчас это обручение должно быть признано фрименами.

— Он убил моего брата, — сказала Ганима, держась за этот аргумент, как за последнюю спасительную соломинку. — Это известно всем. Фримены будут плеваться при одном упоминании моего имени, если я соглашусь на эту помолвку.

И это еще один аргумент в пользу такого обручения, подумала Алия.

— Это сделала мать принца, и за это он отправил ее в изгнание. Что ты еще от него хочешь?

— Я хочу его крови, — отрезала Ганима. — Он — Коррино.

— Он устранил от власти свою мать, — запротестовала Алия. — Да и какое тебе дело до фрименской черни. Они примут то, что мы захотим. Гани, спокойствие Империи требует, чтобы…

— Я не соглашусь, — сказала Ганима. — Вы не можете объявить о помолвке без моего согласия.

В этот момент в комнату вошла Ирулан и вопросительно взглянула на Алию и двух советниц, почтительно стоявших за ее спиной. Заметив, что Алия возмущенно вскинула вверх руки, Ирулан уселась в кресло лицом к Ганиме.

— Поговори ты с ней, Ирулан, — взмолилась Алия.

Ирулан придвинула свое кресло к креслу Алие.

— Ты — Коррино, Ирулан, — заговорила Ганима. — Не испытывай на мне свою судьбу.

Девочка встала, направилась к своему ложу и села на него, скрестив ноги и глядя горящими глазами на обеих женщин. Ирулан, как и Алия, была одета в черную абу. Капюшон был откинут, открывая золотистые волосы принцессы Коррино. В желтом свете ламп волосы казались траурной накидкой.

Взглянув на Алию, Ирулан встала и подошла вплотную к Ганиме.

— Гани, я сама убила бы его, если бы можно было таким способом решить все проблемы. Как ты милостиво заметила, в жилах Фарад'на течет та же кровь, что и в моих. Но у тебя есть долг, который превыше твоего долга перед фрименами…

— Все это звучит в твоих устах ничуть не лучше, чем в устах моей дражайшей тетушки, — сказала Ганима. — Кровь брата невозможно смыть. Это не просто расхожий фрименский афоризм.

Ирулан плотно сжала губы.

— Фарад'н держит в плену твою бабушку. Он захватил и Дункана, и если мы…

— Меня не удовлетворяют рассказанные вами истории о том, как все это произошло. — Девочка, глядя мимо Ирулан, вперила свой взор в Алию. — Однажды Дункан предпочел умереть, нежели дать врагам убить моего отца. Может быть, теперь его новая плоть гхола сделала свое дело и это уже совсем другой человек…

— Дункан был запрограммирован защищать жизнь твоей бабки! — воскликнула Алия, крутанувшись в кресле. — Мне кажется, что он выбрал для этого единственно правильный путь.

Дункан, Дункан! Кто мог предположить, что ты поступишь именно так? — подумала Алия.

Ганима, почувствовав новый подвох в голосе Алие, внимательно посмотрела на тетку.

— Ты лжешь, о, Чрево Небес. Я же слышала о целом сражении между тобой и бабушкой. Отчего ты так боишься рассказать нам о ней и твоем распрекрасном Дункане?

— Ты же все слышала, — небрежно ответила Алия, но почувствовала при этом укол страха перед таким прямым обвинением. Усталость сделала ее слишком беспечной. Она поднялась. — Ты знаешь все, что знаю я.

— Поработай с ней. Ее надо заставить… — обратилась Алия к Ирулан.

Ганима перебила Алию грубым фрименским ругательством, столь неуместным для незрелых уст девочки.

— Вы думаете, что я обычный ребенок, что, поскольку вы старше меня, то имеете право работать со мной, и я готова это принять. Но подумайте еще раз, о, Небесный Регент. Ты лучше кого бы то ни было знаешь о тех годах многих жизней, которые живут во мне. Я буду внимать им, а не тебе.