Харконнены победили.

Пауль потряс сумку, прислушиваясь к плеску воды в двух литраках. Он глубоко вздохнул и сквозь прозрачную стенку палатки посмотрел на очертания скал, выделявшиеся на фоне усыпанного звездами неба. Левой рукой пощупал сфинктерный клапан, служивший входом в палатку.

— Скоро рассвет, — произнес он. — Мы можем ждать Айдахо еще день. Но не ночь. Вторую ночь мы тратить не можем. В Пустыне ходят ночью, а днем укрываются в тени.

Человеку без дистикомба, сидящему в тени, в Пустыне необходимо в день пять литров воды для сохранения веса тела, вспомнила Джессика. Она вдруг — по-новому ощутила прильнувшую к коже гладкую мягкую ткань дистикомба. Теперь их жизни зависели от этой одежды.

— Если мы уйдем отсюда, Айдахо нас не найдет, — сказала она.

— Есть способы заставить говорить любого человека, — ответил Пауль. — Если Айдахо не вернется к рассвету, придется учесть возможность того, что его схватили. Сколько, по-твоему, сможет он продержаться на допросе?..

Вопрос был, конечно, риторический, и она не ответила.

Пауль поднял крышку сумки, достал руководство — микрокнигу, снабженную самосветящейся полоской для чтения в темноте и лупой… Зеленые и оранжевые буквы: литраки, диститент, энергокапсюли, запасные катетеры, шноркель, бинокль, ремпакет к дистикомбу, краскомет, карта укрытий, носовые фильтры, паракомпас, крюки Подателя, манки, «столб огня»…

Сколько всего нужно, чтобы выжить в Пустыне!..

Наконец он отложил руководство в сторону, на пол палатки.

— Но куда нам идти? — спросила Джессика.

— Отец говорил как-то о мощи Пустыни, — задумчиво сказал Пауль. — Без нее Харконненам не править этой планетой. Они и не правили ею никогда, и никогда не будут. Не будут — даже если в их распоряжении окажется десять тысяч легионов сардаукаров.

— Пауль, не думаешь же ты, что…

— У нас достаточно тому доказательств, — покачал головой Пауль. — Прямо здесь, в палатке. Сама она, затем эта укладка и ее содержимое, наконец, дистикомбы. Нам известно, что Гильдия требует немыслимую цену за вывод на орбиту метеоспутников — цену, практически исключающую их покупку. Нам известно, что…

— При чем здесь метеоспутники? — перебила Джессика. — Они же не могут… — Она вдруг замолчала.

Пауль своим новым сверхчутким восприятием считывал ее реакции, подмечал мельчайшие детали, просчитывал…

— Теперь ты и сама видишь, — утвердительно сказал он. — Спутники снимают все, что есть внизу. Им видно все. А в глубине Пустыни есть вещи, которые чужой видеть не должен…

— Ты хочешь сказать, что эту планету контролирует Гильдия?

Как медленен был ее разум!..

— Да нет же! — нетерпеливо воскликнул он. — Сами фримены! Это они платят Гильдии за свое спокойствие, а та не суется в их владения и других не пускает. И платят они той монетой, которая всегда в достатке у владеющих мощью Пустыни. Пряностью. Это — больше, чем прикидки во втором приближении по косвенным данным, это — точно вычисленный ответ. Будь в этом уверена.

— Пауль, — проговорила Джессика, — ты же еще не ментат, как же ты можешь быть так уверен, что…

— Я никогда и не буду ментатом, — медленно ответил он. — Я — нечто другое… урод…

— Пауль! Как ты можешь…

— Оставь меня!

Он отвернулся от нее к темноте за прозрачной стенкой. Почему я не могу почувствовать скорбь?.. Каждая частица его тела жаждала облегчения в слезах — но отныне ему не суждено было больше испытывать такое облегчение.

Никогда ранее Джессика не слышала такой тоски в голосе сына. Ей хотелось прикоснуться к нему, обнять, утешить, помочь — но она чувствовала, что ничего не может сделать. Он должен сам во всем разобраться, пережить все.

Светящаяся полоска на руководстве к фримпакету, лежащему на полу между ними, привлекла ее внимание. Джессика подняла его, открыла титульный лист, прочла:

«Звучит как Книга Азхар, — подумала Джессика, вспоминая, как изучала Великие Тайны. — Работа Манипулятора Вероучений?.. Значит, и их присылали сюда…»

Пауль достал из сумки паракомпас, положил обратно, сказал:

— Только подумай обо всех этих фрименских устройствах — имеющих, заметь, весьма специальное назначение. Удивительная сложность и продуманность. Согласись, цивилизация, создавшая подобное, скрывает глубины, о которых никто не подозревал.

Неуверенно, все еще встревоженная резкостью его голоса, Джессика вновь вернулась к книге. Рассмотрела рисунок — созвездие арракийского неба, «Муад'Диб, или Мышь», — сообщала подпись. Оттуда же Джессика узнала и запомнила, что «хвост» Мыши указывает на север.

Пауль посмотрел в темноту, царившую в палатке. Движения матери едва можно было различить в слабом свете люминесцирующей полоски на руководстве. «Теперь, — подумал он, — пора выполнить просьбу отца. Именно сейчас, пока есть время для скорби. Позже скорбь будет помехой для нас». Эта холодная логика вдруг неприятно поразила его самого.

— Мама, — позвал он.. — Что?

Она услышала, как изменился его голос, — у нее вдруг похолодело внутри. Прежде она не слыхала в голосе сына такой стальной силы.

— Отец мой мертв, — сказал он.

Она обратилась внутрь себя, сопоставляя известные ей факты, и факты, и факты… как учит принимать информацию Путь Бене Гессерит. И чувство страшной потери охватило ее.

Джессика кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Однажды отец сказал мне, — проговорил Пауль, — чтобы я передал тебе, в случае, если что-то случится с ним, его слова. Он боялся — ты поверишь, что он в самом деле не верил тебе.

«Напрасное опасение!..» — подумала она.

— Он хотел, чтобы ты знала: он никогда не подозревал тебя, — продолжал Пауль. Он объяснил ей, как все было, и добавил: — Отец хотел, чтобы ты знала, что он всегда тебе верил, во всем. Всегда любил. Он скорее усомнился бы в себе самом. И об одном лишь жалел — что так и не сделал тебя герцогиней, своей супругой.

Когда она смахнула слезы, в ее голове мелькнула мысль: «Напрасная трата воды»… Однако эта мысль была лишь попыткой заглушить горе гневом. Лето, мой Лето! Какие страдания причиняем мы любимым!

Резким движением она погасила светящуюся полоску руководства. Рыдания сотрясали ее.

Пауль слышал, как горюет мать. Но внутри себя чувствовал лишь пустоту.

«Во мне нет скорби, — подумал он. — Почему? Почему?..»

Неспособность чувствовать горе казалась ему грехом или уродством.

Время искать и время терять, — пронеслись в голове у Джессики слова Экуменической Библии, — время сберегать и время бросать; время любить и время ненавидеть; время войне и время миру.

Между тем разум Пауля продолжал работать с этой новой леденящей точностью. Он видел пути, легшие перед ним на этой враждебной планете. Не имея даже того предохранительного клапана, который дает нам сон, он фокусировал свое восприятие будущего — и видел его, как просчитанные наиболее вероятные варианты, — но он видел его и чем-то другим, особенным, таинственным чувством — словно бы разум его погрузился в некую среду, лишенную времени, и ощутил там ветры грядущего…

Резко, словно найдя наконец необходимый ключ, разум Пауля поднялся на новый уровень восприятия. Он почувствовал, будто изо о всех сил цепляется за этот уровень и, обретя неуверенную опору, оглядывается кругом. Он оказался словно бы внутри гигантского шара, от которого во все стороны разбегались тысячи путей… но это было бы лишь отдаленное подобие по-настоящему испытанных им чувств.

Однажды он видел, как бьется на ветру тонкий газовый платок. Теперь он воспринимал будущее так, словно оно само обвивалось вокруг чего-то столь же колеблющегося и непостоянного, как тот платок.

Он видел людей.

Ощущал жар и холод бесчисленных вероятностей.

Узнавал имена, названия, места, переживал бессчетные эмоции, впитывал информацию, проникавшую из миллионов неведомых источников.