Видео вернулся немного раньше остальных с мыслями, которые встревожили меня. Пришелец был человеком примерно пяти футов высотой, странно широким, двигающимся слишком быстро для простого человека и поднимающим переднюю часть джипа так же легко, как кто-нибудь берет карандаш.

– Он говорит, его зовут Дауг Моркл. Говорит, он таксианец, за которым охотится Комбинат. Эта демонстрация должна доказать тебе, что он тот, кто есть. И он хочет убежища. А еще он хочет видеть Блеза.

Легкая дрожь испуга прошла сквозь меня, вызвав лавину слизи. Сейчас они входили через центральную дверь, таксианец между Саваном и Файлом, и каждый из них не столько конвоировал Моркла, сколько надеялся, что если тот начнет движение, то первым делом бросится к другому. Глядя на Моркла, я не сомневался, что он сможет обезвредить обоих, прежде чем они успеют хотя бы пошевелиться, чтоб остановить его.

Но чего я не мог сделать, так это прочесть его мысли. Их отсутствие гремело в моей голове. Я не знал, насколько я зависел от собственного слуха – я чувствовал, будто внезапно оглох. Таксианец, сам по себе угроза благодаря своему физическому превосходству, становился от этого еще более пугающим.

– Почему он здесь, губернатор? – прошептал мне Кафка, пока Моркл шел через зал. Человек не смотрел на пышные гобелены, великолепную картину «Искушения», другие картины или позолоту, или витражные окна, превращавшие это место во дворец. Ничто из этого, казалось, не занимало его. Он смотрел на меня. Бледные глаза. Лавандовые глаза.

– Я не знаю, – ответил я Кафке.

Его сочленения загрохотали, когда он посмотрел на меня, пораженный.

– Вы не знаете?

– В любом случае, это не ваше дело, – сказал Моркл, продемонстрировав, что его слух был так же усилен, как его сила и ловкость. Его слова вкупе с замешательством от того, что я даже глазом не могу взглянуть на его мысли, разозлили меня.

– Вы теперь на Роксе, – огрызнулся я. – Все на Роксе – мое дело.

Моркл просто смотрел на меня, спокойно, как змея. Его нос сморщился. Я подумал, что, возможно, это было отвращение, запах слизи, но я не знал.

– Если ты хочешь остаться на Роксе, Моркл, – продолжил я, – тебе лучше научиться… – я замолк. Другая, не такая замкнутая дыра двигалась сквозь шум голосов где-то очень близко. – Проклятие.

– Губернатор? – спросил Кафка.

– Блез. Он здесь. Он может стать проблемой.

Внук Тахиона распахнул двери зала одним ударом. Молли Болт и Рыжий вошли вместе с ним, все трое увешанные автоматическим оружием. Войдя, они разошлись, увеличив расстояние друг между другом. Оружие было направлено на Моркла, который даже не пошевелился.

Блез излучал любопытную смесь страха и удовольствия.

– Дург эт Моракх, – сказал он. – Зачем ты здесь? Я надеюсь, ты здесь не для того, чтобы завершить то, что начал Медоуз. Мне не хотелось бы убивать тебя.

– Блез, – начал я, но он даже не взглянул на меня.

Таксианец заговорил бесцветным, невыразительным голосом.

– Моракх служит, – сказал он. – В тебе кровь Талдасиан, ты выжил, когда я пытался убить тебя. Я пришел узнать, нуждаешься ли ты в моих услугах.

Он сделал нечто, чего я не ожидал. Он преклонил колени, упав ниц перед Блезом.

Разум Блеза вспыхнул неожиданным триумфом. Взгляд, который он бросил на меня, был ужасающим в своем презрении. Мое. Мое прекрасное оружие… уловил я, а потом его паранойя заставила его обратить внимание на свой ментальный щит, и его мысли были обрезаны.

– Идем, Дург эт Моракх бо Забб Вайавандза, – сказал он и указал на других джамперов.

– Блез. – Он обернулся. – Я не закончил, – сказал я ему.

Он просто посмотрел на меня. Я вовсе не хотел знать его мысли. Я мог их видеть все там, в его глазах. С тобой покончено. Половина твоих джокеров поклоняются мне, их будет больше и больше с каждым днем, а все необходимое, чтобы кормить и содержать их, будет куплено на деньги Прайма. У нас есть поклонение, мы можем дать джокерам тела натуралов, о которых они мечтают. Мы можем перепрыгнуть в богатого и бедного. Джокеры вроде тебя едят у нас, джамперов, с рук. Помнишь, каким был Рокс когда-то? Помнешь, как голодали джокеры и жили в заваливающихся лачугах? Это то королевство, которым ты хочешь управлять, Блоут?

Я знал. Я знал, когда Блез уходил из зала вместе с Дургом, что любой шанс, какой был у меня, чтобы спасти Тахиона, только что упал до нуля. Я знал, что хватка Блеза будет становиться сильнее и жестче. Я знал, что мое собственное влияние пошатнется, возможно, фатально.

Я также знал, что, если прикажу своим людям открыть огонь и хладнокровно покосить их всех, вновь получив контроль, они могут ослушаться приказа. Я слышал их мысли. Синий оттенок восторга заставил бы их колебаться, воспоминания о голоде и перенаселенности, надежда на новое нормальное тело…

Проклятье, мы были богаты теперь. У всех была еда. У всех были те игрушки, которые только можно было купить на деньги джамперов. Никто не хотел расставаться с этим.

Я не знал, ни что они сделают, ни чем все это кончится.

Я не причиняю вреда джокерам. Я не буду причинять вред джокерам.

– Можешь идти, – сказал я Блезу. – Теперь мы закончили.

Это был не бог весть какой выход. Но другого у меня не было.

Водоем за пределами административного здания – который в моем сне снова стал Хрустальным дворцом – замерз поздними зимними заморозками. Со всех стеклянных арок замка, со всех сверкающих шпилей и летящих контрфорсов свисали длинные сосульки.

Пингвин в шляпе в виде трубы катался по пруду на коньках.

– Знаешь, Босх был совсем как ты, – сказал он, и его голос был голосом Роберта Ванда, художественного учителя в моей школе. Я тоже был снаружи, тем не менее я все так же оставался Блоутом. Утренний снежок укрывал меня толстым влажным слоем. Джокеры на моих боках катались на санках, сделанных из чего угодно – от крышек мусорных баков до листовой стали. Один джокер в форме дельтаплана нес на себе Элмо, Арахиса и Кафку. Они смеялись и так кричали, что я едва мог слышать пингвина.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

Пингвин сделал передо мной тройной аксель и остановился, обдав меня ледяными брызгами.

– Ну, – сказал он. – мир Босха также был усеян огромными ужасными вспучиваниями. Годы его жизни были отмечены мором и волнением, экономическим, социальным, политическим, религиозным. Художники и писатели его времени выразили идеальный пессимизм. Мрачный жребий. Все они были одержимы смертью, насилием и распадом. – Пингвин без труда покатился назад. – Прямо как ты, здоровяк, – сказал он.

Пингвин развернулся и скользнул под низким мостом. На нем Тахион бился с огромной жабой с лицом Блеза, та размахивала большим деревянным членом.

Тахион был одет в платье, но во всем остальном походил на старого Тахиона, а не на Келли. Я слышал разумом ее стенающее мучение и вновь жалел, что не рассказал о ней Медоузу. Может быть, он вызволил бы ее.

Но не теперь.

– Правильно. Изводи себя виной, тебе это полезно.

– Ты можешь читать мои мысли? – спросил я пингвина.

– Что с того? – он громко хохотнул.

Я совсем не мог читать мысли пингвина. Пингвин был вакуумом в мире, пустотой. Как Дург.

– Все, что ни происходит, может происходить по воле демонов, – процитировал пингвин. Он моргнул. – Фома Аквинский.

– Это должно что-то значить?

– Может быть. Может быть, это значит, что если ты управляешь местом, которое большинство натуралов считает адом, то ты должен быть безжалостным, придурок. – Пингвин указал на другую сторону залива. Там я видел Манхэттен, но не было никаких небоскребов, просто миллионы и миллионы людей, как личинки на куске гниющего мяса в июле. Они ссорились, дрались, убивали. Сверху в них стреляли демоны с ужасными искаженными лицами, ссали огромными потоками кислоты или гадили кипящей смолой. Я слышал слабые крики и чувствовал зловонный запах горящей плоти, разносимый ветром. Небо над ними было кроваво-красным.