Я смотрел на Искушение и просил его дать мне какое-то решение. Так скажи мне, именно так должна ощущаться победа? У нее всегда горький, гнилой привкус? Всегда ли она оставляет такое чувство вины?

Святой Антоний, замученный собственными демонами, не давал мне ответа.

Она нещадно вела это тело. Она знала, что достигла маленьких успехов в телепатии, но никто не слушал! Ее постоянные мысленные крики о помощи казались похоронным звоном внутри нее. Последние семь раз она просыпалась от того, что ее тошнило. Она с трудом сдерживала липкую массу из овсянки, которая была ее первой едой, и тушенки, консервированной с перцем чили, которая была ее вторым приемом пищи во время периодов бодрствования. И Арахис не возвратился.

– Я все испортила, попытавшись бежать, – шептала она.

Тахион задавался вопросом, как могло выглядеть это тело. Изможденный от нехватки еды мышечный каркас терял тонус с каждой неделей заключения. И ванна. Идеал, она убила бы за ванну с горячей водой. Она сходила с ума, просто думая о том, чтобы промыть грязные, сальные волосы, поток горячей мыльной воды по шее и плечам. Чистая пижама и хрустящие простыни с запахом солнца, потому что их сушили на веревке…

Тошнота встряхнула ее, и Тах ринулась к своему ведру. Выблевала все, что оставалось в желудке. Дрожа, она отступила в угод. Тах прислонилась к стене, прижав щеку к липкому бетону. Прохлада помогла, и она задышала медленней, ожидая, пока спазм не прошел. Встревоженная. Она коснулась пальцами пульса. Без часов результат оставался спорным, но и пульс показался ей нормальным. Тыльная сторона ладони к щеке. Лихорадки нет. Как и боли в конечностях или любой другой боли. Вероятно, не грипп. Пищевое отравление? Едва ли. Приступы были умеренными, они не были похожи на те сильные, выворачивающие наизнанку позывы, которые сопровождают пищевое отравление. Ее ум продолжал перебирать симптомы и их возможные причины. Нащупала одну и застыла. Ее виски вдруг сжало словно тисками.

– Предки, НЕТ! – пронзительный крик запрыгал меж стенами.

Как долго она была погребена в этом живом аду? Недели? Месяцы?

Ни разу у ее жалкого тела не было месячных! – Тах задыхался.

Ее сердце колотилось, она чувствовала, как оно бьется в пищеводе. Или все же случилась эта другая вещь, отвратительная перспектива? Ее рука рванула вниз пояс ее синих джинсов. Она провела ладонью по небольшой выпуклости живота.

Слишком рано, чтобы судить.

Нет, невозможно.

Что, черт возьми, еще это может быть?

Грипп.

Тошнота после пробуждения.

Нервы.

Отсутствие менструального цикла.

– Хорошо! – закричала Тах, одуревшая от спора с собой. – Хорошо! Проклятое тело беременно!

И в этот момент она чуть-чуть сошла с ума. Когда она пришла в себя, она стояла на коленях перед стеной. Ее горло саднило от крика. И что-то теплое и липкое заливало ее волосы и правый глаз. Тах провела языком по губам и почувствовал острый железистый вкус крови.

Медленно она подняла руки к линии роста волос. Всхлипнула от боли, когда пальцы коснулись открытой раны. Она билась головой о стену, пойманное в капкан и обезумевшее животное, перегрызающее собственную лапу, чтобы выбраться на свободу. Смерть была избавлением. Но она не достигла успеха, а теперь разум вернулся.

Она издала глубокий горловой звук, который едва ли был таксианским. В отчаянии Тахион пополз по полу на всех четырех конечностях. Схватил ложку. Зажал ее в зубах, схватившись за пуговицу и молнию на джинсах. Рванула их вниз с безумной поспешностью, вывернув наизнанку, чтобы освободиться от сковывающей материи.

Колени вверх, ладонь на вьющиеся лобковые волосы, пальцы готовы развести половые губы. И она замерла. Она понятия не имела, где находится оплодотворенная яйцеклетка. Она должна была бы очистить каждую стенку матки. И если не получится сделать это, возникнет инфекция… А если она порвет тонкие стенки матки, начнется кровотечение…

Запах женщины, гниющей изнутри, заполнил ее ноздри. Время, когда аборт был незаконен. Время, когда отчаявшаяся женщина джокера забила вешалку себе в матку.

Тах начала дрожать. Инфекция, будь она проклята, думала она. Подумай, что ты делаешь. У меня нет доказательств, что ребенок родится с дефектами. Я не могу убить ребенка.

Это не ребенок, возразила другая часть ее. Это собрание нескольких сотен клеток.

– Оно станет ребенком, – сказала Тах громко.

А ты мужчина! Ты всерьез собираешься проходить с этой мерзостью до конца?

– А что еще я могу сделать? – закричала она в отчаянии. – Вспороть себя и истечь кровью до смерти?

– Это ребенок, – вновь шепнула она.

Он будет ненормальным. Это ребенок Блеза. Он будет безумным. Уничтожь его сейчас же!

– Ты хочешь спасти себя от этого унижения? Но… почему? Ты уже прошла все вообразимое унижение. Ты была похищена, ограблена, избита, изнасилована, заключена в тюрьму. Почему ты так протестуешь против этого?

Потому что я мужчина, черт возьми. И что-то растет внутри меня!

– Это ребенок, – пробормотал Тахион, поскольку истощение ударило ее словно кулаком между глаз. Она отбросила ложку в сторону. Услышала металлический звон, когда та ударилась в дальнюю стену.

Искушение было эффективно преодолено. Она должна была бы ползать в темноте повсюду, чтобы снова найти столовые приборы, и к тому времени, как она найдет их, она успеет отговорить себя от совершения убийства.

Она нащупала свои синие джинсы, натянула их на дрожащее тело. Холодный пот, пробивший ее, оставил ее продрогшей до костей. Она сползла к своему любимому углу и провалилась в сон, который граничил с комой.

Гудение труб и раскатный бой барабанов падали в ее уши, словно смертельное облако на поле цветов. Она снова была женщиной. Самое раздражающее. Черт побери, это был ее сон. Почему она не могла снова быть Тахионом – стройным, гибким мужчиной? Она почувствовала движение, раскачивание, которое заставило ее почувствовать себя крайне неуверенно. Она отдернула занавеску и увидела, что сидит в паланкине, водруженном на плечи четырех мускулистых мужчин. Они шагали по тропинке, вьющейся между зелеными мясистыми стеблями пугающей высоты и обхвата.

Тахион украдкой скользнула назад, подальше от угрожающей растительности, и нашла новую угрозу. Что-то позади нее, следующее словно тень. Она резко обернулась и увидела ее снова. Переливчатая вспышка. Крылья. Идеал, у нее были крылья. Она исследовала контуры одолженного лица. Оно казалось тем же самым, пока она не достигла лба и ее пальцы не нащупали мягкие, как бархат, антенны, выросшие над каждой бровью и загибающиеся вокруг головы назад.

На четвереньках она понеслась обратно к выходу из паланкина, к очевидному огорчению своих могучих носильщиков. Небольшая процессия как раз разворачивалась на поляне, и наконец она увидела то, что венчало огромные растения. Ирисы, гигантские ирисы: их лепестки склонялись словно языки изможденных собак. Поляна была усеяна мухоморами, и каждый гриб служил стулом для таких же волшебных существ, как она. Ниже, под тенью гриба были и существа другой породы. Уродливые и искореженные, они больше всего напоминали сборище приморских мутантов. Все прятались под зонтиками от света полной луны, которая плыла прямо над ними. Тахион спросила себя, в каком качестве они служили своим симпатичным, изысканным повелителям.

Но при ближайшем рассмотрении поняла свою ошибку. Изящные феи, восседавшие на мухоморах, были закованы в цепи. Паланкин повернулся и неловко стал на землю. Тахион цеплялся за подпорки крыши, словно жена, распахнувшая руки, чтоб поприветствовать давно отсутствовавшего мужа. Как только раскачивание прекратилось, она рискнула выглянуть и расстроилась, увидев, что стоит напротив гигантской жабы. Та выкатила свой язык, словно гротескную ковровую дорожку для королевской особы. Тахион вздрогнула и вжалась назад в подушки. Двое ее носильщиков заглянули внутрь и вытащили ее. Пальцы ее голых ног, казалось, сжимаются все сильней от щелчков жабьего языка, и невесть откуда взявшийся ночной ветер треплет ее легкое платье. Тахион поняла, что немного более беременна, чем она помнила или когда-либо была. Странно, она не чувствовала живота, который надувал ткань ее платья.