IRC предназначался для группового общения на дискуссионных форумах, называемых каналами, но также допускал общение один на один через личные сообщения, а также чат и передачу данных, включая обмен файлами, например можно было скачать книгу из библиотеки, или полистать Британскую Энциклопедию. Картинки качались пока ещё долго.

Хотя файлы качались пока ещё долго, несколько часов, книги пользовались спросом. А сервер чата стал заполняться сообщениями со скоростью басейна с одной трубой.

К концу семьдесят седьмого года мы запустили фотолитографический аппарат с максимальной диагональю матрицы семнадцать дюймов с длиной волны двадцать пять нанометров. Это позволило нам создать цветной жидкокристаллический экран на тонкой плёнке между двумя стеклянными плоскостями, что улучшало угол обзора, с плотностью изображения 501 760 пикселей. Не так много, как хотелось бы, но и этого на сегодняшний день было слишком. Я и так перепрыгнул через эволюционный процесс развития промышленности лет на десять.

Мы запатентовали свой экран с внутриплоскостным переключением, лицензию никому не продавали, а технологию изготовления держали в секрете. Эта технология и технология выравнивания по вертикали позволяла изготавливать большие компьютерные мониторы и экраны телевизоров. Чем мы и занялись сразу после нового семьдесят восьмого года.

Вилла Моэма Сомерсета пустовала. Другие члены семьи приезжали сюда из Англии «погреть косточки», покупаться, понырять, потусоватсья. Зимой Ницца пустовала, температура воздуха не поднималась выше двадцати градусов, а воды выше тринадцати-пятнадцати. Зато зимой можно было хорошо покататься на лыжах.

Горные Альпийские курорты Ниццы славились с конца девятнадцатого века сначала своими грязями и горячими источниками, а потом и километровыми лыжными спусками. Когда-то я приезжал сюда. Не один, конечно, а с близкими. Сейчас близких у меня не было, да и не хотелось мне быть с кем-то. За этот год я наобщался с людьми до состояния рвотного эффекта.

Тяжело говорить с теми, кто тебе не верит. Потом, конечно, когда получалось так, как и было задумано, все умники разводили руками и пожимали плечами, но следующий раз снова спорили до хрипоты и до драки, как было, например, с жидко-кристаллическими мониторами. Да-а-а…

Оставив вещи в вилле и проверив через компьютер, чем занимаются мои подчинённые на пяти заводах — у меня везде стояли видеокамеры — я выкатил из гаража «Пежо — 304» семьдесят шестого года выпуска и уехал в Ла Кольмиан, самый ближайший от Ниццы горнолыжный курорт.

Уйдя от Ниццы на север, дорога сначала шла уверенно прямо, а потом зазмеилась ввысь. Всего за один час я добрались до места. Целью моего путешествия была небольшая деревушка Ла Рош. Три деревни коммуны Вальдеблор существуют со времен Средневековья и сохранили каменные постройки XII века. Мне нравилось здесь бывать раньше и я думал, что и сейчас тут будет так же уютно и можно будет покататься на лыжах. Но я ошибся. Кроме самодельных спусков, на которые нужно было подниматься допотопным троссовым «бугелем», лыжных склонов не было.

Однако я не стал превередничать и очень хорошо провёл время, катаясь с такими же как и я «дикими» приезжими, не знающими, куда прикунуться со своими горными лыжами. В первый день я ничего себе не сломал, переночевал в маленькой гостинице, а назавтра уехал в Сен-Жерве ле Бeн — старейший горнолыжный курорт Франции, до которого добирался аж пять часов, правда с остановками, обедом и послеобеденным пересыпом, вчера тело нагрузилось и спал я плохо.

[1] Происходит от поговорки «собака умнее своего хвоста, но если бы хвост был умнее, то он бы вилял собакой»

«Горная лавина сошла в том месте, где уже несколько дней катался свободным способом безумный лыжник, так его прозвали отдыхающие старейшего горнолыжного курорта Франции, Джон Сомерсет — молодой и талантливый радиоинженер и бизнесмен из Британии, в короткий срок создавший компьютерную империю. Тело горнолыжника погребённонное под толстым слоем снега, скорее всего там и останется до полного его таяния. Долгие, в течение нескольких дней поиски, не увенчались успехом и команда спасателей оставила тщетные попытки обнаружить тело, дляпередачи его родственникам. В Ниццу после сообщения о трагедии приехали Питер и Анна Сомерсет (родители погибшего) и Джон Сомерсет — старший (дед погибшего). К их глубочайшему сожалению тела Дона Сомерсета, как уже сообщалось, не обнаружено».

Далее в газете сообщалось, как много я сделал для радиоэлектроники, музыки и как много ещё мог сделать, но… Не судьба.

Я, загримированный и перекрашенный находился на этом же курорте, но в другой долине, куда скатился на сноуборде по совершенно сумасшедшему склону, где, действительно, едва не свернул себе шею. А по тому склону, где пытались искать меня, отправились одни лыжи с небольшим зарядом тротила. Пытались, потому, что на площадку, расположенную на высоте около трёх тысяч метров, с которой я скатывался, меня доставили на вертолёте ещё вечером. У меня там была установлена палатка с рацией имевшей постоянную связь альпинистской службой спасения.

В этой палатке я уже жил неделю, ежедневно скатываясь с горного склона по девственно чистому снегу. Я обычно ночевал в палатке, под горными звёздами, а утром в лучах восходящего солнца спускался по искрящемуся розовым многометровому снежному насту. Первые три дня меня снимали кинооператоры французского телеканала для путешественников.

В этот день никто не видел, как я съехал на площадку, находящуюся на семистах метрах ниже, отправил лыжи вниз по склону, а сам на сноуборде перебрался через хребет, перепрыгнув с разгона через камни. Потом, на другом склоне, я оставил ещё одну тротиловую шашку с часовым механизмом, чтобы она зачистила мои следы, а сам спокойно съехал к коттетджам, где на имя француза Пьера Делаваля, художника, пишущего горные пейзажи акварелью, был снят номер, в котором даже лежали его, то есть мои, вещи, а на парковке стояла его, то есть моя, машина с нормальными Парижскими номерами. Ну и, естественно, в номере лежали в небольшом беспорядке все принадлежности художника.

Пока меня искали, я спокойно утром и вечеров выходил на пленеры и теперь отдыхал душой и сердцем. Все последние годы я ждал этого момента, представлял его и вот он настал. Не даром я исчезал из Лондона в Париж по документам, привезённым мне цыганским бароном в конце семьдесят четвёртого года. И жил там некоторое время, создавая себе ещё одну легенду. Нет, не легенду, а судьбу. Судьбу французского художника. Настоящего, между прочим, художника, правда умершего от наркотической зависимости в специализированном пансионате, где Роман и выкупил его документы.

Теперь этим художником был я.

Джон Сомерсет сделал мне неплохую пластическую операцию, подогнав «фигуру под размер костюма», как шутил Аркадий Райкин. То есть, чуть чуть подправил лицо и нос. Я стал чуть-чуть некрасивее, но более мужественным. Полковник, когда я ему сказал, что собираюсь рвать когти, сначала был взбешён, но услышав причину, задумался и согласился, что так будет правильнее. Про что я объяснил ему, что рано или поздно, меня британская контрразведка возьмёт под белые рученьки. А коли возьмёт, то поколет, а если поколет, то всей нашей авантюре с контролем британского и частично американского ВПК, — крындец.

На вопрос, почему возьмёт меня контрразведка, я сказал, что только мне известны двадцать фамилий предателей из числа сотрудников первого главного управления КГБ. ГРУ и просто учёных, передававших сведения американской или Британской разведке. Это тех кого выявили, и чаще всего — случайно. А сколько ещё «плодотворно» работало на нашего «потенциального» противника? Одному дьяволу известно. Поэтому, сказал я, то, что у меня на заводе «протекает» станет известно быстро. И чтобы не попасть под пресс МИ-5 мне нужно вовремя «откинуть копыта», только не по настоящему, а понарошку.