«Сейчас зайдет в трактир, – подумал Руссо, – и от его десяти су ничего не останется».

Руссо ошибался. Жильбер на ходу съел половину хлеба и остановился на углу улицы у фонтана. Напившись воды, он доел хлеб, потом выпил еще воды, прополоскал рот, вымыл руки и вернулся в дом.

«Могу поклясться, – сказал себе Руссо, – мне повезло больше, чем Диогену; кажется, я нашел человека».

Услыхав шаги Жильбера на лестнице, он поспешил отворить ему дверь.

Весь день Жильбер работал, не разгибая спины. Он вкладывал в однообразное переписывание весь свой пыл, напрягал свой проницательный ум, поражал упорством и усидчивостью. Он старался угадать то, чего не понимал. Подчиняясь его железной воле, рука выводила значки твердо и без ошибок. Вот почему к вечеру у него были готовы семь страниц, переписанных если и не очень изящно, то уж, во всяком случае, безупречно.

Руссо отнесся к его работе придирчиво и в то же время философски. Как ценитель, он сделал замечания по поводу формы нот, слишком тонких штрихов, чересчур удаленных пауз и точек, однако он не мог не признать, что по сравнению с тем, что было накануне, успехи очевидны, и вручил Жильберу двадцать пять су.

Как философ, он восхитился человеческой силой воли, способной в три погибели согнуть и заставить работать двенадцать часов подряд восемнадцатилетнего юношу, подвижного и темпераментного. Руссо с самого начала угадал страсть, пылавшую в сердце молодого человека. Однако он не знал, что явилось причиной этой страсти: честолюбие или любовь.

Жильбер взвесил на руке полученные деньги: одна монета была достоинством в двадцать четыре су, другая – в один су. Один су он опустил в карман куртки, где, вероятно, лежали заработанные им накануне деньги. Монету в двадцать четыре су он с видимым удовлетворением зажал в правой руке.

– Сударь! Вы мой хозяин, потому что у вас я получил работу, вы также предоставили мне даровой ночлег. Вот почему я подумал, что вы могли бы неверно истолковать мой поступок, если бы я не предупредил вас о своих намерениях.

– Что вы задумали? – спросил Руссо. – Разве вы не намерены завтра продолжать работу?

– Сударь! На завтра я, с вашего позволения, хотел бы отпроситься.

– Зачем? – спросил Руссо. – Чтобы бездельничать?

– Мне бы хотелось побывать в Сен-Дени.

– В Сен-Дени?

– Да, завтра туда прибывает ее высочество.

– А-а, вы правы! Завтра и в самом деле в Сен-Дени празднества по случаю приезда ее высочества.

– Да, завтра, – подтвердил Жильбер.

– А я не думал, что вы – любитель поглазеть, мой юный друг, – заметил Руссо, – а поначалу мне показалось, что вы презираете почести, которыми осыпают власти предержащие.

– Сударь…

– Берите пример с меня, вы ведь утверждали, что я для вас – пример для подражания! Вчера ко мне заходил принц крови и умолял, чтобы я вместе с ним явился ко двору. Вы, бедное дитя, мечтаете стоя на цыпочках хотя бы мельком увидеть поверх плеча гвардейца проезжающую карету короля, перед которой все замирают, как перед святыней. Я же был бы представлен их высочествам, принцессы дарили бы меня улыбками. Но нет: я, безвестная личность, отверг приглашение великих мира сего.

Жильбер в знак согласия кивнул.

– А почему я отказался? – продолжал разгоряченный Руссо. – Потому что человек не может быть двуличным; потому что если он собственноручно написал, что королевская власть – не более чем заблуждение, он не может идти к королю с протянутой рукой выпрашивать милости; потому что если мне известно, что любой праздник лишает готовый восстать народ последних средств к существованию, я своим отсутствием выражаю протест против всех этих празднеств.

– г-Сударь! – проговорил Жильбер. – Можете мне поверить, что я отлично понимаю вашу возвышенную философию.

– Разумеется, однако вы ее не исповедуете.

– Сударь, – воскликнул Жильбер, – я не философ!

– Скажите хотя бы, что вы собираетесь делать в Сен-Дени.

– Я не болтлив.

Эти слова поразили Руссо: он понял, что за этим упрямством кроется какая-то тайна. Он взглянул на Жильбера с восхищением, которое ему внушал нрав молодого человека.

– Ну что же, – проговорил он, – значит, у вас есть на то свои причины; это мне по душе.

– Да, сударь, у меня есть причина. Клянусь, она ничего общего не имеет с любопытством и с желанием поглазеть.

– Тем лучше.., впрочем, может, и хуже, потому что в ваших проницательных глазах я не нахожу ни наивности, ни спокойствия, свойственных юности.

– Я уже говорил вам, сударь, – с грустью заметил Жильбер, – что я был несчастлив, а в несчастье скоро стареешь. Так мы уговорились? Вы меня завтра отпускаете?

– Да, я вас отпускаю, друг мой.

– Благодарю вас, сударь.

– Знайте, что в то время, как вы будете любоваться церемонией, я займусь составлением гербария и буду наслаждаться великолепием природы.

– Сударь, – сказал Жильбер, – неужели вы не оставили бы все гербарии мира в тот день, когда собирались на свидание с мадмуазель Галлей, после того как бросили ей на грудь букет цветущей вишни?

– Вот это прекрасно! – воскликнул Руссо. – Теперь я вижу, что вы молоды! Отправляйтесь в Сен-Дени, дитя мое.

Радостный Жильбер вышел, притворив за собой дверь.

– Это не честолюбие, – пробормотал Руссо, – это любовь!

Пока Жильбер грыз на чердаке хлеб, макая его в холодную воду, и полной грудью вдыхал воздух окрестных садов, у ворот монастыря кармелиток в Сен-Дени спешилась изящная всадница, закутанная в длинный плащ. Она галопом промчалась на великолепном арабском скакуне по дороге, ведущей в Сен-Дени. Дорога была пока пустынна, но на следующий день она должна была заполниться толпой народа. Спешившись, женщина робко постучала пальцем по решетке в воротах. Она держала коня за уздечку, он пританцовывал и нетерпеливо рыл копытом землю.

Незнакомку окружили любопытные. Их привлекло странное выражение ее лица, а также настойчивость, с какой она стучала в дверь.

– Что вам угодно, сударыня? – спросил один из них.

– Вы же видите, сударь, – отвечала незнакомка с сильным итальянским акцентом, – я хочу войти.

– Вы не туда обратились. Эти ворота открываются только раз в день для раздачи милостыни, а этот час уже миновал.

– Что же я должна сделать, чтобы переговорить с настоятельницей? – спросила стучавшая в ворота дама.

– Нужно постучать в небольшую дверь в конце этой стены или позвонить у главного входа. Подошел еще один любопытный.

– А вы знаете, сударыня, – сообщил он, – что настоятельницей недавно стала ее высочество Луиза Французская?

– Знаю, спасибо.

– Чертовски хороший конь! – вскричал королевский драгун, разглядывая лошадь незнакомки. – Знаете, если этот конь нестарый, ему цена пятьсот луидоров – это так же верно, как то, что мой жеребец стоит сто пистолей. Его слова произвели на толпу сильное впечатление. В эту минуту каноник, который в отличие от драгуна заинтересовался не конем, а всадницей, протолкался к ней сквозь толпу и, зная секрет замка, стал отпирать дверь.

– Входите, сударыня, – сказал он, – и коня своего за собой ведите.

Дама желала как можно скорее избавиться от жадного внимания собравшихся вокруг нее людей, их взгляды были ей, казалось, невыносимы, поэтому она поспешила скрыться за дверью вместе с конем.

Незнакомка осталась одна на широком дворе. Она потянула коня за уздечку; он резко тряхнул попоной и столь мощно стукнул копытом оземь, что привратница, ненадолго отлучившаяся из своей кельи рядом с входом, бросилась на монастырский двор.

– Что вам угодно, сударыня? – закричала она. – Как вы сюда проникли?

– Каноник сжалился надо мной и отворил мне дверь, – отвечала она, – я бы хотела, если можно, переговорить с настоятельницей.

– Настоятельница сегодня не принимает.

– А я думала, что настоятельницы монастырей обязаны принимать своих мирских сестер, приходящих к ним за помощью, в любое время дня и ночи.