Довольный тем, как ему удалось избежать трудностей, уверенный, что никто не сможет упрекнуть его в том, что он способствовал или препятствовал представлению ко двору, занимавшему умы всего Парижа, король сел в карету и отправился в Марли, где его ждал двор.

Бедная графиня… Оставим за ней эпитет, которым наградил ее король, потому что в этот момент она его, несомненно, заслуживала. Бедная графиня, как мы будем ее называть, мчалась как безумная в своей карете по дороге в Париж.

Шон, тоже испуганная предпоследним абзацем письма Жана, скрывала в будуаре замка Люсьенн свою боль и беспокойство, проклиная роковую случайность, заставившую ее подобрать Жильбера на дороге.

Подъехав к мосту Атен, переброшенному через впадавшую в реку канаву, окружавшую Париж от Сены до Ля Рокетт, графиня обнаружила ожидавшую ее карету.

В карете сидели виконт Жан и прокурор, с которым, как казалось, виконт довольно азартно спорил.

Заметив графиню, Жан тотчас покинул прокурора, спрыгнул на землю и подал кучеру своей сестры сигнал остановиться.

– Скорее, графиня, скорее! – проговорил он. – Садитесь в мою карету и мчитесь на улицу Сен-Жермен-де-Пре.

– Значит, старуха нас обманывает? – спросила графиня Дю Барри, переходя из одной кареты в другую, в то время как то же самое делал прокурор, предупрежденный жестом виконта.

– Мне так кажется, графиня, – ответил Жан, – мне так кажется: она возвращает нам долг или, вернее, платит той же монетой.

– Но что же все-таки произошло?

– В двух словах, следующее: я остался в Париже, потому что никогда никому всецело не доверяю, и, как видите, оказался прав. После девяти вечера я стал бродить вокруг постоялого двора «Поющий петух». Все спокойно: никаких демаршей со стороны графини, никаких визитов, все шло прекрасно. Я подумал: значит, я могу вернуться домой и лечь спать. Итак, я вернулся к себе и заснул.

Сегодня на рассвете просыпаюсь, бужу Патрика и приказываю ему занять пост на углу улицы.

В девять часов – за час до назначенного времени, заметьте! – подъезжаю в карете. Патрик не заметил ничего тревожного, поэтому я спокойно поднимаюсь по лестнице.

У двери меня останавливает служанка и сообщает мне, что графиня не может сегодня выйти из своей комнаты и, возможно, еще целую неделю никого не сможет принять.

– «Что значит „не может выйти из комнаты“? – вскричал я – Что с ней случилось?

– Она больна.

– Больна? Но этого не может быть. Вчера она прекрасно себя чувствовала.

– Да Но графиня имеет привычку сама готовить себе шоколад Утром, вскипятив воду, она опрокинула ее с плиты себе на ногу и обожглась. Я прибежала на ее крики. Графиня чуть было не потеряла сознание. Я отнесла ее в постель и сейчас, по-моему, она спит.

Я стал таким же белым, как ваши кружева, графиня, я закричал:

– Это ложь!

– Нет, дорогой господин Дю Барри, – ответил мне голос, такой пронзительный, что, казалось, им можно проткнуть деревянную балку. – Нет, это не ложь, я ужасно страдаю.

Я бросился в ту сторону, откуда шел голос, проник через дверь, которая не желала отворяться, и действительно увидел, что старая графиня лежит в постели.

– Ах, графиня! – сказал я.

Это были единственные слова, которые я смог произнести. Я был взбешен: я с радостью задушил бы ее на месте.

– Смотрите! – сказала она, показывая мне на валявшийся на полу металлический сосуд. – Вот виновник всех бед.

Я вспрыгнул на кофейник обеими ногами и раздавил его.

– Больше в нем никто уже не будет варить шоколад, это я вам обещаю.

– Экая досада! – продолжала старуха слабым голосом. – Вашу сестру будет представлять ко двору госпожа д'Алони Ну да ничего не поделаешь – видно, так написано на небесах, как говорят на Востоке.

– Ах, Боже мой! – вскричала графиня. – Жан, вы лишаете меня всякой надежды.

– А я еще не утратил надежды, но только если вы сами пойдете к ней навстречу: вот почему я вызвал вас сюда.

– А что дает вам надежду?

– Черт возьми! Вы можете сделать то, чего не могу я. Вы женщина и можете заставить графиню снять повязку в вашем присутствии. Когда же обман откроется, вы скажете графине де Беарн, что ее сын не будет землевладельцем, что она никогда не получит ни копейки из наследства Салюсов. Кроме того, сцена заклятия Камиллы будет в вашем исполнении гораздо более правдоподобной, нежели сцена гнева Ореста – в моем.

– Он шутит! – вскричала графиня.

– Чуть-чуть, поверьте мне!

– Где она остановилась, наша сивилла?

– Вы прекрасно знаете: в «Поющем петухе», на улице Сен-Жермен-де-Пре. Большой черный дом с огромным петухом, нарисованным на листе железа Когда железо скрипит, петух поет.

– Это будет ужасная сцена!

– Я тоже так думаю. Но, по моему мнению, надо рискнуть. Вы мне позволите сопровождать вас?

– Ни в коем случае, вы все испортите.

– Вот что сказал мне наш прокурор, с которым я советовался: можете принять это к сведению. Избить кого-то у него в доме – за это штраф и тюрьма. Избить же его на улице…

– За это ничего не будет, – подхватила графиня. – Вы это знаете лучше, чем кто-либо.

На лице Жана появилась кривая усмешка.

– Долги, которые платятся с опозданием, возвращаются с процентами, – сказал он. – Если я когда-нибудь вновь встречусь с этим человеком…

– Давайте говорить только об интересующей меня женщине, виконт.

– Я больше ничего не могу вам рассказать о ней: поезжайте!

Жан отступил, уступая дорогу карете.

– Где вы будете меня ждать?

– На постоялом дворе. Я закажу бутылку испанского вина и, если вам понадобится поддержка, сразу же буду рядом с вами.

– Гони, кучер! – вскричала графиня.

– Улица Сен-Жермен-де-Пре, «Поющий петух»! – повторил виконт.

Карета, помчалась к Елисейским полям.

Через четверть часа она остановилась на улице Аббасьяль у рынка Сент-Маргерит.

Здесь графиня Дю Барри вышла из кареты. Она боялась, что шум подъезжающего экипажа предупредит хитрую старуху, которая, конечно, настороже и, выглянув из-за занавески, сумеет избежать встречи.

Поэтому, в сопровождении одного лишь лакея, графиня быстро прошла по улице Аббасьяль, состоявшей всего только из трех домов, с постоялым двором посредине.

Она скорее ворвалась, нежели вошла в растворенные ворота постоялого двора.

Никто не видел, как она вошла, но внизу у лестницы она встретила хозяйку.

– Где комната графини де Беарн? – спросила она.

– Госпожа де Беарн больна и никого не принимает.

– Я знаю, что она больна. Я приехала, чтобы узнать о ее здоровье.

Легкая как птичка, она в один миг взлетела вверх по лестнице.

– К вам ломятся силой! – закричала хозяйка.

– Кто же это? – спросила старая сутяга из глубины своей комнаты.

– Я, – ответила графиня, внезапно появляясь на пороге с выражением лица, соответствовавшим обстановке: вежливой улыбкой и гримасой сочувствия.

– Это вы, ваше сиятельство! – вскрикнула, побледнев от страха, любительница процессов.

– Да, дорогая, я здесь, чтобы выразить вам участие в вашей беде, о которой мне только что сообщили. Расскажите, пожалуйста, как это случилось.

– Я не смею, графиня, даже предложить вам сесть в такой трущобе.

– – Я знаю, что в Турени у вас целый замок, и постоялый двор я прощаю.

Графиня села. Де Беарн поняла, что она пришла надолго.

– Вам, кажется, очень больно? – спросила Дю Барри.

– Адская боль.

– Болит правая нога? Ах, Боже мой, но как же так случилось, что вы обожгли ногу?

– Очень просто: я держала кофейник, ручка выскользнула у меня из рук, кипящая вода выплеснулась, и почти целый стакан вылился мне на ногу.

– Это ужасно! Старуха вздохнула.

– О да, – подтвердила она, – ужасно. Но что поделаешь! Беда не приходит одна.

– Вы знаете, что король ждал вас утром?

– Вы вдвое увеличиваете мое отчаяние, сударыня.