– Вы сами знаете, что даже всемогущая принцесса не смогла бы вас защитить.

– Да, вы ее околдовали! – сложив руки, вскричала Лоренца. – Боже, Боже! Спаси меня от этого дьявола!

– Что же во мне дьявольского? – пожав плечами, проговорил Бальзамо. – Прошу вас избавиться раз навсегда от завезенных из Рима нелепых предрассудков, которые тянутся за вами с тех самых пор, как вы вышли из монастыря.

– Ах, монастырь… Кто мне вернет мой монастырь? – разразившись рыданиями, вскричала Лоренца.

– Нашли, о чем жалеть! – проговорил Бальзамо. Лоренца бросилась к окну, раздвинула занавески, подняла оконную задвижку и схватилась за один из прутьев железной решетки, увитой цветами, благодаря чему решетка была не столь заметна, что, однако, не лишало ее надежности.

– Там была тюрьма, и здесь – тоже тюрьма, – сказала Лоренца, – однако я бы предпочла ту, что ведет на небо, чем эту, ведущую в ад.

Она в ярости ударила кулачками по решетке.

– Если бы вы были благоразумны, Лоренца, на вашем окне были бы только цветы.

– Разве я не была благоразумна, когда вы заперли меня в тюрьме на колесах вместе с чудовищем, которого вы называли Альтотасом? Однако вы не упускали меня из виду, я была вашей пленницей; перед уходом вы подчиняли себе мой разум! Где тот страшный старик, что заставлял меня трепетать от ужаса? Где-нибудь совсем рядом? Стоит нам обоим замолчать, и мы услышим из-под земли его голос!

– Вы распаляете свое воображение, как ребенок, – заметил Бальзамо. – Альтотас – мой учитель, друг, второй отец, он совершенно безвредный старик; он ни разу вас не видел, никогда к вам не подходил, а если бы видел или подошел, не обратил бы на вас внимания, потому что слишком увлечен своим делом.

– Своим делом… – пробормотала Лоренца. – Чем же он занят?

– Он ищет секрет вечной молодости, а это уже шесть тысячелетий занимает умы всего человечества.

– А чем занимаетесь вы?

– Я? Меня занимает вопрос человеческого совершенства.

– Все это от лукавого! – воскликнула Лоренца, воздев руки к небу.

– Ну вот, опять у вас начинается припадок, – проговорил, поднимаясь, Бальзамо.

– Припадок?

– Да. Вы не знаете очень важного. Ваша жизнь словно разделена надвое: то вы бываете нежной, доброй, рассудительной; то становитесь безумной.

– И под этим надуманным предлогом вы меня заперли?

– Увы, это совершенно необходимо.

– Я согласна на жестокость, на варварство, но не надо лицемерия. Когда вы рвете мне сердце на части, не притворяйтесь, что жалеете меня.

– Да разве это пытка – жить в роскошной комнате? – без тени недовольства спросил Бальзамо и приветливо улыбнулся.

– Решетки! Решетки со всех сторон! Я здесь задыхаюсь!

– Эти решетки – в ваших интересах, слышите, Лоренца?

– Он меня поджаривает на медленном огне и говорит, что обо мне заботится!

Бальзамо подошел к молодой женщине и собирался было взять ее за руку: она отскочила, словно при виде змеи.

– Не прикасайтесь ко мне! – вскричала она.

– Вы что же, ненавидите меня, Лоренца?

– Спросите у жертвы, любит ли она своего палача!

– Лоренца! Лоренца! Я не хочу быть вашим палачом, вот почему вынужден несколько ограничить вашу свободу.

Если бы вы имели возможность свободно передвигаться, кто знает, что вы могли бы натворить в припадке безумия?

– Что бы я сделала? Лишь бы мне освободиться, и вы увидите, на что я способна!

– Лоренца! Вы дурно обращаетесь с супругом, которого выбрали перед Богом.

– Чтобы я вас выбрала? Никогда!

– Однако вы мне жена…

– Это происки сатаны.

– Бедняжка! – нежно глядя на нее, прошептал Бальзамо.

– Я – римлянка, – пробормотала Лоренца, – придет день, и я за себя отомщу!

Бальзамо грустно покачал головой.

– Вы хотите меня напугать, Лоренца? – с улыбкой спросил он.

– Вовсе нет! Как я говорю, так и сделаю!

– Вы же христианка, как вы можете так говорить? – воскликнул Бальзамо властно. – Ваша религия учит платить добром за зло. Если вы утверждаете, что исповедуете эту религию, разве не лицемерием было бы поступить наоборот?

Казалось, Лоренцу поразили его слова.

– Разоблачить перед обществом некроманта, колдуна… Это не месть, это мой долг!

– Если вы собираетесь разоблачить меня как некроманта и колдуна, значит, вы думаете, что я веду себя вызывающе по отношению к Богу. Но если это так, то почему же Бог не дает себе труда наказать меня? Ведь стоило бы Ему пальцем шевельнуть, и от меня бы ничего не осталось. Почему же Он возлагает столь трудное дело на людей, таких же слабых, как я, и так же способных ошибиться?

– Он мог забыть… Он милостив… – пробормотала молодая женщина, – он ждет, что вы сами исправитесь. Бальзамо улыбнулся.

– Ну да, а пока Он вам советует предать своего друга, благодетеля, супруга.

– Супруга? Благодаренье Богу, никогда ваша рука не прикасалась к моей, чтобы я не покраснела или не вздрогнула.

– Вы сами знаете, что я великодушно избавлял вас от этого.

– Да, вы и впрямь сдержанны, это единственная награда за мои мучения. Если бы мне еще пришлось терпеть вашу любовь…

– Непостижимая загадка природы! – пробормотал Бальзамо, словно отвечая своим мыслям и не обращая внимания на слова Лоренцы.

– Итак, я желаю знать, по какому праву вы лишаете меня свободы.

– А почему вы, добровольно вручив мне свою свободу, хотите отобрать ее? Почему вы избегаете того, кто вас охраняет? Зачем собираетесь искать защиты у чужой вам принцессы от того, кто вас любит? Почему постоянно угрожаете тому, кто никогда вам не угрожал, открыть не принадлежащие вам тайны, о смысле которых вы не имеете понятия?

– Если пленник твердо решил освободиться, он в конце концов станет свободным, – не отвечая на вопросы Бальзамо, проговорила Лоренца, – ваши решетки меня не остановят, как не удержала ваша тюрьма на колесах.

– К счастью для вас, решетки надежны, Лоренца, – с угрожающим спокойствием заметил Бальзаме.

– Бог пошлет мне бурю, как тогда, в Лотарингии, и гром небесный их разобьет!

– Поверьте, что для вас лучше было бы просить Бога не делать этого; воздержитесь от романтических бредней, Лоренца! Я вам это говорю, как друг, послушайтесь меня.

В голосе Бальзамо зазвенели гневные нотки, в глазах вспыхнул недобрый огонек, его белые сильные руки зловеще сжимались при каждом слове, которое он выговаривал медленно, почти торжественно. Оглушенная Лоренца слушала его вопреки своему желанию.

– Вот что, дитя мое, – продолжал Бальзамо таким же тоном, – я постарался, чтобы эта тюрьма была достойна принять даже королеву: будь вы королевой, у вас и тогда ни в чем не было бы недостатка. Довольно безумных речей! Живите здесь так, как если бы оставались в своей келье. Смиритесь с моим присутствием; любите меня, как друга, как брата. Мне случается сильно огорчаться – мне бы хотелось вам довериться; порой я испытываю ужасные разочарования – меня утешила бы ваша улыбка. По мере того как вы будете добрее, внимательнее, терпеливее, решетки будут становиться все тоньше. Кто знает, может быть, через год, через полгода вы будете так же свободны, как я, и сами не захотите меня покинуть.

– Нет! Нет! – вскричала Лоренца, не понимая, как такая пугающая решимость Бальзамо уживается со столь нежным голосом. – Нет, не хочу больше слышать ни обещаний, ни лжи: вы меня похитили, вероломно похитили, но я принадлежу себе и только себе; так отдайте меня по крайней мере Господу, если не желаете вернуть мне свободу. До сих пор я сносила ваш деспотизм, потому что помню, что вы вырвали меня из рук готовых меня обесчестить разбойников. Но моя признательность постепенно тает. Еще несколько дней этой возмутительной неволи, и я перестану считать себя вам обязанной; тогда берегитесь, я, пожалуй, поверю, что у вас с теми разбойниками какие-то таинственные отношения.

– Так вы готовы увидеть во мне главаря банды? – насмешливо спросил Бальзамо.

– Я в этом не уверена, но, во всяком случае, заметила кое-какие знаки, словечки…