Напряженно вздыхаю и невольно наталкиваюсь на внимательный взгляд старика. Сидит и смотрит на меня. Как-то задумчиво. И даже немного печально. Валера все продолжает ему что-то затирать о лечении, целую программу уже выкатил. А он на меня смотрит. Серьезно так.

— Я тоже волнуюсь, — наконец выдает он.

В чилауте повисает тишина. Валера понял, что нам обоим сейчас не до него. А у меня ощущение, что этот старик меня насквозь видит.

— Только я-то отец, — продолжает Федор Михалыч.

Молчу, понимая, что в этой констатации факта — намек, мол: а ты-то с чего вдруг места себе не находишь?

Неужели я так просто попался?

Как-то даже легче на душе стало. Вроде раз нас раскусили, значит, дальше уже можно будет не скрываться, и разбираться с проблемами по мере их поступления.

Федор Михалыч вдруг садится в кресле поудобней, и, прочистив горло, на удивление бодро продолжает:

— Думаю, не надо вам с Галинкой с детьми-то затягивать, — почему-то уводит он разговор совсем не туда, куда бы мне хотелось. — Хороший ты человек, Роман. Эка тебя трясет за чужого ребенка. Значит, в добрые руки я дочку отдаю.

Ничего не понимаю.

Он будто притворяется, что не подловил меня, говоря о том, что нам с Галей детей пора делать. Но в то же время, меня не отпускает ощущение, что он имеет в виду вовсе не ее, когда говорит о добрых руках.

Или же у меня уже паранойя?

— Ты позаботься, пожалуйста, — он немного склоняет голову. — Только не вздумай глупостей наделать. Я тебя как отец прошу…

Он мне будто разрешение дал. Больше не раздумывая, срываюсь с места, будто пес на охоте, которого наконец с поводка спустили:

— Позабочусь! — бросаю я, вылетая из чилаута.

Не хочу думать, что я его неправильно понял. Мне сейчас необходимо было его добро.

Врываюсь в коридор, в котором располагаются туалеты, и толкаю первую попавшуюся под руку дверь. Никого. Еще одну. Опять пусто. Третья дверь не поддается.

— Соня! — рявкаю, прикладываясь кулаком к деревянному полотну. — Соня, ты тут? Открой мне!

Тишина в ответ. Черт.

— Тебе плохо? — предпринимаю еще одну попытку. — Если можешь, отойди от двери. Я сейчас ее выбью!

Слегка отстраняюсь, чтобы вынести чертову дверь плечом, когда замок вдруг щелкает.

— Не надо выбивать, — бормочет Соня, в образовавшуюся щель. — Я сейчас выйду…

Слышу, что она плачет. Не позволяю ей закрыть дверь, подставляя руку.

— Ой, Рома! — вскрикивает она, когда прибивает мне запястье.

Дверь тут же распахивается и зареванная Соня, вцепляется в мою ладонь:

— Прости! Я не видела, что ты руку подставил, — будто оправдывается. — Очень больно?

А я пошевелиться не могу. То, с каким трепетом и волнением она осматривает мое запястье, вынуждают меня надеяться, что она чувствует ко мне то же, что и я к ней.

А что я чувствую?

Кажется, я сам еще не понял. Это как болезненная зависимость. Если ее нет рядом, я будто включаю энергосберегающий режим и начинаю жить на автопилоте.

Вижу, что на все еще плачет. Безвольно протягиваю к ее лицу руку и осторожно стираю с раскрасневшейся щеки слезу.

— Ну же, ангел, не плачь, — я едва ли не физическую боль ощущаю, когда смотрю на нее вот такую.

Какое-то бессилие одолевает, когда я думаю, что она плачет из-за меня.

— Какой же я ангел? — грустно усмехается. — Я в жизни-то особо ничего хорошего не сделала. А вот ты…

Она снова всхлипывает, и я больше не в силах этого терпеть. Шагаю на нее, вынуждая вернуться в тесную кабинку, и прикрываю за нами дверь:

— Ты из-за меня опять плачешь? — строго спрашиваю. — Что я теперь сделал не так? Это из-за того что я сказал при твоем отце, что не ту сестру выбрал?

Мотает головой, даже не поднимая на меня взгляд, и продолжая держать меня за руку. В мою ладонь падает очередная слеза.

— Ну же, Сонь. Тут только ты и я, скажи уже, что тебя так расстроило? — прошу я. — Чтобы я больше не повторил этого.

— Это не из-за тебя, Ром. Т-ты… — с усилием проглатывает слезы, — ты такой хороший.

Теряюсь. Чего это она вдруг?

— Просто, — продолжает тихо, и я весь обращаюсь в слух, — я просто так испугалась за тебя.

Испугалась? Что-то я туплю. Очевидно, это ее странное поведение на меня так влияет, что мозги совсем отказывают.

— Чего испугалась? — подталкиваю ее. — Из-за того что руку прищемила что ли?

— М-м, — опять головой машет.

Поддеваю ее подбородок пальцами, вынуждая ее поднять на меня свои заплаканные глазищи:

— Скажи уже, Сонечка. Что случилось, что ты так плачешь? Может, болит что-то?

Вижу, как у нее подбородок дрожит:

— М-можно… — шепчет почти одними губами, — я тебя на минутку всего обниму?

Кажется, у меня даже рот открылся непроизвольно от удивления.

Она еще спрашивает?! Не можно, а нужно. Мне это просто как воздух необходимо! Да и желательно не на минутку, а на всю жизнь.

Не дожидаясь моего ответа, она вдруг юркает ко мне, обвивая своими руками мой торс. Зарывается мокрым лицом мне в шею и льнет всем телом.

У меня дыхание спирает. Прикрываю глаза не в силах сдержать болезненного стона. Боже, как же я хочу, чтобы это было навсегда. Но она ведь, чертовка, только поиграть со мной решила. Даже не сомневаюсь.

— Ты такой молодец, Рома, — наконец начинаю различать ее бормотание вперемешку со всхлипами. — Ты правильно поступил. И жизнь человеку спас.

А, так она из-за этого?

— Я бы так не смогла, — хнычет дальше.

Должно быть просто гормоны бушуют, вот она и нашла историю спасения Сан Саныча настолько душещипательной. Однако я рад этим гормонам, что вынуждают ее хоть на миг забыться и прижаться ко мне.

— Только, — продолжает она, и я уже почти не пытаюсь вслушиваться, спокойно поглаживая светлые волосы, — т-только… пожалуйста… больше не делай так.

Напрягаюсь, пытаясь понять, в какой момент я потерял нить ее повествования.

— Прошу тебя… — продолжает она, — никогда не рискуй собой так бездумно.

И я напрягаюсь еще сильнее, наконец осознавая о чем на самом деле она говорит и за-за чего плачет.

— Я наверно очень плохой человек, — очередной всхлип. — Но я так испугалась, когда подумала, что ты мог пострадать из-за своего геройства. Или и вовсе…

Шумно втягивает воздух, вздрагивая от рыданий в моих руках.

Она, моя одержимость, обо мне волнуется. Вернее даже не так…

Боится, что может меня потерять, хоть и близко к себе не подпускает.

Зарываюсь пальцами в ее мягкие волосы. Склоняюсь, упирая свой лоб в ее.

— Никогда ничего не бойся, — шепчу в ее губы. — Я всегда буду рядом, любимая моя…

— Л-любим-мая? — у Сони глаза по пять копеек.

А я кажется только когда произнес это, понял наконец, что чувствую. Люблю я ее. Вот что это за ощущение. Как зеленый пацан — впервые влюбился. Потому и понять долго не мог, что же это за одержимость меня одолела. Потому что никогда раньше такого не испытывал.

Ладно, со своими чувствами разобрался, но от того не легче. Судя по Сониным глазам — игра продолжается.

— В-вы меня неправильно поняли, — отшатывается она, оправдывая мои ожидания. — Я просто хотела сказать, что…

— Я понял все, что ты хотела сказать, Сонечка, — не позволяю ей договорить, осторожно поправляя свои любимые светлые пряди, что растрепались, пока она обнимала меня. — Просто подожди. Я все улажу.

Разворачиваюсь, чтобы выйти из туалета.

— Нет-нет, Рома! — хватает меня за руку, останавливая. — Прости меня! Прости, я не хотела вводить тебя в заблуждение. Это не то, о чем ты подумал… Я не собиралась обнадеживать или что-то в этом роде, — сбивчиво тараторит она. — Я просто по-человечески… испугалась. Мы ведь вроде как не чужие… Вернее почти родственники. В смысле будущие…

— Перестань оправдываться, — спокойно говорю я. — Теперь иди, умойся и возвращайся за стол. Тебе необходимо поесть. Ты и за завтраком толком ни одного пирожка не съела, и сейчас сидела ковырялась.