— Пойдем, — выдавливаю я, отстраняясь от Роминых рук.

Голос совсем осип от волнения. Спокойно, Соня. Никто ничего не заподозрит. И Рома ничего не скажет. Он обещал.

Стоит переступить порог, как голоса из холла становятся громче.

— О, Рома, Соня, а вы чего там? — кричит нам Галя, едва завидев.

Мне в лицо бросается жар от стыда перед сестрой. А мозги отказывают напрочь. Замираю, не в силах ни слова выдавить, ни пошевелиться, пока сестра направляется в нашу сторону.

У меня прямо дежавю какое-то. Буквально вчера, я едва не попалась с поличным в той же компрометирующей обстановке. Хотя нет. Сегодня все стало еще хуже…

— Соню морозит что-то, — словно сквозь толщу воды слышу Ромин голос, — должно быть все же успела замерзнуть в своей тонкой куртке. Пришлось одолжить ей пончо.

— Значит, когда я сомбреро пофоткаться взяла, ты меня отчитал как ребенка, а ей даже свои бесценные трофеи таскать разрешил, — дует губы Галя. — Мне вообще в кабинет под страхом казни ступить не позволяешь…

— Угомонись, — довольно грубо одергивает ее Рома. — Мы с Соней обсуждали варианты затащить батю в больницу. Где я по-твоему должен был с ней об этом говорить? В коридоре?

Мне становится немного легче от того, что Рома очевидно успел подготовиться к расспросам Гали.

— Ой, ну ладно тебе! — отмахивается она. — Уже и повозмущаться нельзя! Диктатор!

Прямо перед моим лицом возникает лицо Гали. Напрягаюсь от подозрительного прищура, с которым она меня изучает:

— Ты ревела что ли?

— Н-нет… — мямлю я, почему-то решив, что тактика отрицания всего на свете сейчас наиболее правильная. Но тут же жалею об этом, представив, насколько у меня должно быть красные губы.

— А чего тогда опухшая такая? — не унимается сестра.

— Галь отстань от нее, — становится между нами Рома, пряча меня за своей спиной от любопытного взгляда сестры. — Я же говорю, перемерзла она. Подозреваю, что у нее температура. Так что лучше сходи-ка градусник принеси. Да лекарств каких поищи. Только смотри сразу противопоказания, чтобы беременным можно было.

— Есть у меня одно отличное лекарство, — усмехается Галя. — Мы там ей мужа привезли. Одна ночь — и Сонечка будет как огурчик.

Она выглядывает из-за плеча Ромы:

— Поверь мне, сестренка, секс — лучшее лекарство от любых болячек, — подмигивает мне, разворачивается и уходит обратно в холл.

Кажется я слышу, как у Ромы скрежещут зубы:

— Мля, притащила же нелегкая, — слышу его утробное рычание, — я его выставлю!

Ловлю его за руку:

— Ром, ты же обещал! — шепчу умоляюще.

Поворачивается, вынуждая меня затаить дыхание.

Кажется, я его впервые таким вижу. Взгляд собственника, впивается в мое лицо, будто он меня сожрать готов, лишь бы ни с кем не делиться.

— Обещал, что, Сонь? Позволить тебе напоследок провести ночь с этим уродом?! — рокочет он сдавленно. — Что-то не припомню!

На озлобленном лице желваки играют. Челюсть подергивается, будто он едва сдерживается, чтобы не высказать мне все, что думает. И судя по сведенным на переносице бровям, ничего хорошего он сейчас обо мне не думает.

— Собралась принимать от него «лечение», пока я за стенкой сидеть буду? Черта с два!

— Да не будет у нас ничего, — оправдываюсь я. — Мы н-не… не спим.

Он подозрительно щурится. И я понимаю, что сболтнула лишнего:

— Мне же врач запретила, — на ходу придумываю я вразумительное объяснение.

Рома шумно выдыхает, приосаниваясь. Будто пытаясь переварить информацию, прикрывает глаза.

Я знаю. Знаю, что виновата. Перед всеми вами. Чувствую себя сейчас будто нахожусь между молотом и наковальней. Даже вздохнуть боюсь, но как же хочется сейчас прикоснуться к его лицу, чтобы стереть эту угрюмую маску.

Высунув пальцы из-под длиннющего пончо, осторожно прихватываю его за руку:

— Поверь мне. Ничего не будет. Он просто поспит в моей комнате.

Прости меня, мой хороший… Я ведь перед тобой в первую очередь виновата.

Не знаешь, что я только тебе всегда одному принадлежала, и прямо сейчас сгораешь от ревности.

Не знаешь, чьего ребенка так благородно готов принять.

И что люблю тебя всем сердцем, тоже не знаешь. А я пока боюсь признаваться. Иначе, знаю… чувствую, точно уже никогда меня не отпустишь.

Мы с Соней входим в кухню, куда уже переместилось почти все семейство за исключением бати, и я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза при виде этого утырка с веником каких-то облезших хризантем в целлофане.

— Сонечка, — мерзко протягивает он мое любимое имя, и грабастает Соню в свои объятия.

У меня кулаки невольно сжимаются. Но Соня, будто чувствуя мой взгляд на своем затылке, спешит вывернуться из его рук. Принимает скромный букет, кивая в знак благодарности.

Вроде все так чинно и невинно. Но меня раздражает, как она ему смущенно улыбается.

Цветов надо? Будут тебе цветы! Только нехер так смотреть на этого ушлепка!

Спокойно, Рома. Совсем скоро это закончится. Нужно лишь дать ей немного времени.

— Роман, похоже Гена не планирует сдавать позиций, — ехидно усмехается Татьяна Петровна, принюхиваясь к своему такому же венику. — Он нам всем по букету цветов подарил. Знаете ведь, подарки-подарками, а внимание для женщины — бесценно.

— Судя по уведомлениям с карты, вы с Галиной получили моего внимания с лихвой. На целый цветочный склад бы хватило, — не могу сдержать сарказма.

Меня бесит необходимость терпеть этот цирк. Но сейчас главное не вспугнуть выданный мне Соней кредит доверия.

— За подарки, конечно, большое спасибо, Ромочка, — тут же переобувается женщина, возвращаясь к неприкрытому лицемерию. — У меня столько обновок теперь, девки на работе обзавидуются, каких брендов мне доча накупила. Кстати, Гал, это хорошо, что ты настояла зайти в ресторан поужинать. Соня ужин-то походу и не готовила. И мужа голодным оставила бы, если б не мы, и нас самих.

— Простите… — похоже снова собирается начать оправдываться Соня, но заметив мой грозный взгляд осекается.

— Я уже говорил, что мои гости не обязаны готовить в моем доме, — напоминаю я.

Татьяна Петровна отмахивается:

— Ну в вашем доме может и не обязаны, но у нас в семье…

— У вас в семье совсем скоро все изменится, — отрезаю. — Так что учитесь справляться самостоятельно.

Мать недовольно поджимает губы:

— Даже если она переедет к мужу, ей все равно придется для него готовить, — пожимает плечами. — Из деревенской девицы не грех белоручку выбивать. Это вы Галине можете обеспечить безбедную жизнь, а Гена с Соней люди простые. Ему семью обеспечивать, а ей за хозяйством следить, готовить, прибирать.

Вот оно значит, как? Соне положено вкалывать, а Гале — жизнь безбедную подавай? Посмотрим, что она скажет, когда ситуация повернется диаметрально противоположным образом.

— Исходя из вашей логики, Галине тоже не помешало бы опыту в таких делах поднабраться. Она ведь такая же деревенская девица. И не известно, как скоро наш, даже не начавшийся брак, закончится, — говорю выразительно, дабы мои слова снова не восприняли как шутку.

Пусть начинают задумываться, чтобы потом ни для кого большим сюрпризом не стал наш разрыв. Раз уж для Сони важно их мнение.

Складываю руки на груди и продолжаю:

— Не лишним было бы так же уметь обслужить себя и своего «простого» мужа. Мало ли, как жизнь повернется, не так ли? Или предлагаете мне заняться «выбиванием» из Гали белоручки?

Мать таранит меня неприязненным взглядом. Ну конечно, как же я посмел посягнуть на неприкосновенность ее любимой Галюси? И это я только начал. Берегитесь. Только мне Соня отмашку даст, и я выпровожу вас всех из дома, за то, как вы беспардонно обращаетесь с моей ценностью.

— Ааапчхи! — прерывает наше зрительное противостояние громкий чих Сони.

Моментально переключаю свое внимание на нее:

— Ну вот. Я же говорил, перемерзла, — подхожу ближе, позабыв о том, что тут есть еще кто-то кроме нас. — Что-то болит?