Жрец поспешно открыл ящик. Некоторые рычаги погнулись, а колесо заклинило, так что он испытал облегчение, когда замок наконец щелкнул. С замирающим сердцем Хратен откинул крышку — внутри невозмутимо парил сеон. Там же лежали три флакона со снадобьем Фротона; два треснули, и содержимое вытекло на дно ящика.

— Кто-нибудь открывал ящик после того, как я в последний раз вызывал тебя?

— Нет, господин, — мелодичным голосом ответил сеон.

— Хорошо. — Хратен захлопнул крышку.

Потом рухнул на кровать и заснул.

Проснулся он в темноте. Тело еще стонало от усталости, но жрец заставил себя подняться. Ему осталось привести в исполнение самую важную часть плана. Он послал за одним из жрецов, и вскоре тот появился в дверях. Артет Дофген отличался мощным сложением фьерденца и выпирающими из-под дереитской мантии мускулами.

— Вы звали, господин? — спросил Дофген.

— Ты обучался в Рэтборском монастыре, не так ли?

— Да, господин.

— Хорошо. — Хратен протянул ему последний флакон. — Мне потребуются твои услуги.

— Для кого это, господин?

С выпускником Рэтбо не мог равняться ни один наемный убийца. Его обучение намного превосходило навыки, которые Хратен получил в монастыре Гаджан после того, как Дахор чуть не убил его. Только джьерн или рагнат имел право воспользоваться услугами рэтборского монаха без специального разрешения вирна.

Хратен улыбнулся.

Приступ случился во время занятий. Раоден не слышал своего сдавленного вскрика, не понял, что в судорогах свалился со стула на пол. Он ощущал только внезапно нахлынувшую агонию. Миллионы крохотных игл вонзились в него изнутри и снаружи, разрывая на части. Он перестал чувствовать свое тело — его поглотила боль. Она заполняла все чувства, исходя изо рта захлебывающимся криком.

И тут он увидел, как перед его мысленным взором поднялась неоглядная скользкая поверхность, без единой трещины или выступа. Она напирала, гнала перед собой волну невыносимой боли. Поверхность казалась огромной; перед ее размерами терялись целые миры. Она не желала ему зла, не имела разума. Она не волновалась и не пенилась, а застыла неподвижно, замороженная собственным давлением. Ей хотелось двигаться, хотелось перетечь куда-нибудь, лишь бы освободиться от накопившегося напряжения. Но у нее не имелось выхода.

Давящая мощь отступила, и зрение Раодена постепенно прояснилось. Он лежал под столом на холодном мраморном полу часовни. Над ним нависали встревоженные лица.

— Сюл? — настойчиво спрашивал знакомый голос. — Долокен! Раоден, ты меня слышишь?

Взгляд принца сфокусировался. Обычно суровое лицо Караты искажало беспокойство, а Галладон был вне себя.

— Все хорошо, — выдавил Раоден.

Его охватил стыд: теперь они узнают, насколько он слаб, если всего один месяц в Элантрисе сломил его.

Друзья помогли ему принять сидячее положение. Он жестом попросил помочь ему добраться до стула и со стоном рухнул на жесткое каменное сиденье. Тело ломило, как будто принц весь день перетаскивал тяжести.

— Сюл, что случилось? — взволнованно спросил Галладон.

Он неуверенно подошел к другому стулу, но не торопился присесть.

— Боль нахлынула слишком сильно. — Принц сложил на столе руки и опустил на них голову. — Уже все прошло.

Дьюл нахмурился:

— О чем ты говоришь?

— О боли, — вспылил Раоден. — Боль от порезов и синяков, которая отравляет жизнь элантрийцам.

— Сюл, боль не приходит волнами. Она все время с тобой.

— Ко мне она приходит волнами.

Галладон покачал головой:

— Так не бывает. Коло? Когда боль накопится до определенного предела, ты ломаешься и теряешь разум. Так всегда было. К тому же для хоеда тебе синяков еще копить и копить.

— Это ты уже говорил, но со мной происходит иначе. Боль приходит внезапно, как будто пытается поглотить меня, а потом отступает. Может, я просто не умею терпеть.

— Принц, — в замешательстве произнесла Карата, — вы светились.

Раоден оторопело уставился на нее:

— Что?

— Все верно, сюл. Ты упал и начал светиться, как эйон. Как будто…

Раоден изумленно продолжил:

— Как будто Дор пыталась пройти сквозь меня? Получалось, что сила искала выход и хотела использовать его как эйон.

— Почему я?

— Некоторые люди ближе к Дор, сюл. Одни элантрийцы умели создавать более мощные эйоны, а других, казалось, магия слушалась по мановению руки.

— К тому же, — добавила Карата, — вы знаете эйоны лучше всех. Вы же занимаетесь каждый день.

Раоден медленно кивнул, позабыв про боль.

— Говорят, что во время реода первыми пали сильнейшие элантрийцы. Они даже не пытались сопротивляться, когда их сжигали.

— Как будто все их силы сосредоточились на чем-то другом. Коло?

Раодена охватило внезапное облегчение: как бы ни мучила боль, он сильнее страдал от неуверенности. И все же его положение не улучшилось.

— Приступы ухудшаются. Если так пойдет дальше, скоро они сломают меня. Тогда…

Галладон понимающе и серьезно кивнул:

— Ты станешь хоедом.

— Дор уничтожит меня, разорвет на куски в бесплодной попытке вырваться на свободу. Она не живая — это всего лишь сила, и ее не остановит то, что я не могу предоставить проход. Когда она меня пересилит, вспомните свое обещание.

Галладон и Карата кивнули. Они поклялись отнести его к горному озеру. Сознание, что друзья его не бросят, придавало принцу решимости переносить приступы и в то же время желать, чтобы конец пришел поскорее.

— Может, все обойдется, сюл, — прервал его мысли дьюл. — Ведь джьерн излечился. Кто знает, все еще может измениться.

Раоден встрепенулся.

— Если он действительно вылечился.

— Что вы имеете в виду? — спросила Карата.

— Его выпустили из города с большой шумихой. На месте вирна я бы не потерпел, чтобы дереит оставался в Элантрисе и позорил мою религию. Я бы послал за ним своих людей, объявил о чудесном исцелении, а потом укрыл во Фьердене подальше от ненужных глаз.

— Правда, нам даже не удалось его хорошенько разглядеть после исцеления, — согласилась Карата.

От такого поворота дел Галладон выглядел подавленным. Как и прочие элантрийцы, после освобождения Хратена он воспрял духом. Раоден молчал, потому что не хотел разбивать родившуюся в людях надежду, но его одолевали подозрения. После ухода джьерна никто из остальных жителей города не выздоровел.

История с Хратеном казалась началом новой жизни, но принц сомневался, что в их существовании произойдут перемены. Они должны трудиться и заслужить лучшую долю своими руками, а не ждать чудес.

Он вернулся к занятиям.

Сарин недовольно наблюдала за джьерном. Хратен больше не проповедовал в часовне: прихожане туда не помещались. Он проводил собрания на окраине Каи, где поднимался на пятифутовую городскую стену, а завороженные слушатели рассаживались у его ног. Теперь его проповеди отличались живостью и энтузиазмом. Джьерна называли святым — он пострадал от шаода и победил проклятие.

Принцессе пришлось признать, что она схватилась с достойным противником. Затянутый в алые доспехи, Хратен возвышался над толпой, как омытая кровью стальная статуя.

— Может, его исцеление — обман, — заметила она.

— Конечно, обман, кузина, — откликнулся Люкел. — Если мы решим иначе, то ничего не останется, как обратиться в Шу-Дерет. А лично мне не идет красный цвет.

— У тебя лицо слишком розовое, — рассеянно откликнулась девушка.

— Если нас обманули, — сказал Шуден, — то я не представляю, каким образом.

Они стояли на задворках собравшейся к утренней проповеди толпы, чтобы своими глазами убедиться, как растет число последователей Дерети, даже в день королевских похорон.

— Может, ему наложили грим, — высказала предположение Сарин.

— Который выдержал ритуальное омовение?