Победители более не преследовали друзей и сторонников Зиккингена. Я вернулся в свой замок, а Ульрих фон Гуттен, как я слышал, вскоре умер где-то в Швейцарских кантонах.

– Господин барон, позвольте задать вам ещё один вопрос, но, возможно, он покажется вам странным и даже неуместным, – осторожно сказал Вольфгер.

– Ну-с, прошу! – заинтересованно повернулся к нему Фюрстенберг.

– Скажите, как вам показалось, – осторожно подбирая слова, начал Вольфгер, – в деятельности фон Зиккингена и, возможно, фон Гуттена, вы не заметили чего-либо… хм… сверхъестественного?

– Сверхъестественного?! – расхохотался старый барон, – вот уж нет! Я, конечно, не могу назвать безупречно христианскими все поступки Франца, да чего уж греха таить, и свои тоже, но это были поступки обычных людей! Франц фон Зиккинген – не Гёц фон Берлихинген, он не продавал душу дьяволу!

«Что же, и здесь мимо, – подумал Вольфгер, – и не скажу, что я этому не рад. Всё это обычные дела обычных людей, похоже, искать надо не здесь…»

– Простите, господин барон, я задумался и, боюсь, потерял нить ваших рассуждений… – извинился Вольфгер.

– А, бросьте, молодой человек, какая нить, какие рассуждения? – отмахнулся Фюрстенберг. – Да, собственно, я уже рассказал всё, что знал, остались крохи…

Францу фон Зиккингену было отпущено на этом свете немногим более сорока лет. С его гибелью германское рыцарство сдохло, как старая, никому не нужная собака, которая уже не может стеречь дом. Тем, кто уцелел, достались пыльные руины замков, бедность, тлен и забвение. Жалею, что дожил до этого дня, да. Вам, барон, пожалуй, не стоило тратить свой дар на моё лечение. Если бы не вы, я, возможно, уже встретился бы с Францем и со многими моими боевыми товарищами, которые неизвестно ради чего полегли в немецкую, французскую и голландскую землю… – старый барон украдкой смахнул выкатившуюся из круглого глаза слезу.

– Ну-ну, – неловко сказал Вольфгер, – уныние – смертный грех. У вас есть супруга и сын, которые любят вас, и которые готовы пожертвовать ради вас всем. Знаете, не многим Господь даёт такое счастье. Удовольствуйтесь этим.

– Вы правы, вы правы, – пробормотал Фюрстенберг, больше не обращая внимания на гостя, он был поглощён своими невесёлыми мыслями и воспоминаниями.

Вольфгер, стараясь не шуметь, встал и вышел из покоев старого барона. Он узнал всё, что хотел.

13 ноября 1524 г.

Барка скользила по тусклой, впадающей в зимний сон Эльбе. Вода была настолько холодной что, казалось, стала вязкой. Погода совсем испортилась. С угрюмого, похожего на грязный просевший потолок, неба сеялась снежная крупа, которая шуршала по крыше каюты, сугробиками ложилась на планширь и затоптанную палубу, падала в воду и мгновенно таяла. У берегов появились тонкие ледяные корочки.

– Не вмёрзнем мы на полдороге? – спросил отец Иона, зябко кутаясь в плащ.

– Барочник обещал, что сегодня к вечеру мы должны быть в Виттенберге, – ответил Вольфгер. – За день-то река не должна стать. Но ты прав, отец мой, мы еле-еле успеваем до ледостава, зима прямо хватает нас за пятки… Что-то уж очень рано в этом году.

Они сидели в каюте вокруг печки. Несмотря на то, что её топили круглосуточно, было холодно, а главное, сыро и промозгло – замерзающая Эльба за тонким дощатым бортом напоминала о себе.

Карл грелся на палубе, ворочая рулевое бревно, гном хлюпал покрасневшим носом, Ута выглядела грустной и задумчивой, Кот не слезал с её коленей, и только Алаэтэль, как обычно, сияла красотой. Казалось, она не прилагала к этому ровно никаких усилий: Вольфгер ни разу не видел, чтобы она пользовалась пудрой, помадой или какими-нибудь другими женскими снадобьями.

– Как прошло твоё прощание с Августом, госпожа? – спросил он у эльфийки. – Мне стоило больших трудов убедить его остаться в замке. По-моему, он влюбился в тебя без памяти.

– Как влюбился, так и… как это по-немецки? Отлюбился? Правильно?

– Ну, можно, наверное, и так сказать, – улыбнулся Вольфгер, – хотя правильно: «разлюбил». Парень признался тебе в любви, а ты жестокосердно отказала?

– Вроде того, – усмехнулась эльфийка. – Август начал разыгрывать передо мной миннезанг собственного сочинения и очень увлёкся, но мне это быстро надоело, и я сказала ему, что мы не можем быть вместе, потому что я – не человек. Но он мне не поверил.

– А ты что? – спросил Вольфгер.

– А я тогда сказала, сколько мне лет, и он мгновенно увял. Совсем ещё дурачок…

– И сколько же тебе лет? – немедленно влез в разговор Рупрехт.

– Вот когда сделаешь мне предложение, тогда и узнаешь! Возможно! – отрезала Алаэтэль. – А пока лучше нос вытри, а то сейчас капнет.

Гном обиженно фыркнул, но встал и, кряхтя, выбрался на палубу – сморкаться при дамах он считал некуртуазным.

– Как твои ноги, Карл? – спросил Вольфгер.

– Давно зажили, ваша милость, – отмахнулся тот, – на мне всё как на собаке… Так что, пока вы в замке были, мы с гномом от скуки маялись. В кости играть с этим приплюснутым философом никак невозможно – шельмует всё время, а разговоры у него больно уж заумные, у меня от них мозги трещат. Так что мы с ним всё больше молчали. Лошадей по очереди выводили, чтобы не застоялись, все окрестности замка объездили. Скучное здесь место, унылое, посмотреть не на что.

– Ну, место как место, – возразил Вольфгер, – просто время года такое: ни осень, ни зима, грязь, сырость, распутица. Любое место в это время покажется неуютным.

– Может, и так, – не стал спорить Карл, – а всё ж-таки хорошо, что мы, наконец, отчалили. Пора бы нам с этим самым Лютером поговорить. Исполним своё поручение – и домой, в Альтенберг. Вот где по правде хорошо-то!

– Посмотрим ещё, как оно выйдет, – с сомнением ответил Вольфгер. – Только вот есть у меня предчувствие, что в Виттенберге нашему пути не конец.

– Куда же дальше-то? – удивился Карл, – да ещё зимой? Кто же зимой путешествует?

– Не знаю, Карл. Приедем – там видно будет.

– А что это за город такой, Виттенберг? – спросил отец Иона.

– Понятия не имею, отче, – ответил Вольфгер,– я там никогда не был. А ты, Рупрехт?

Гном, который успел вернуться с палубы, отрицательно покачал головой.

– И я не была, – сказала Ута, – но я вообще мало где была…

– Наверное, какой-нибудь заштатный городишко, – пожал плечами барон, – ратуша, пара церквей, рынок, тюрьма, скотобойня… Ах да, раз город стоит на Эльбе, значит, ещё пристани, склады и что там ещё полагается иметь на судоходной реке?

– Мельницы, сукновальни… – подсказал гном.

– Не поверишь, но вот речные, а равно ветряные мельницы меня интересуют меньше всего, – откликнулся Вольфгер. – Пока я хочу знать только одно: где в Виттенберге самый лучший постоялый двор? Устал я сидеть в этой собачьей будке! А ведь плывём-то всего ничего…

– Что поделаешь, сухопутные мы люди… – пожал плечами Карл.

– Да, вот ещё что, господа мои, – серьёзно сказал Вольфгер, – хорошо, что вспомнил. Имейте в виду, что Виттенберг – это неофициальная столица лютеранства, а это течение христианства, в общем, враждебно католичеству. Мы про учение Лютера знаем совсем мало, а о том, какие порядки тут установлены, тем более. Евангелисты позакрывали монастыри, вынесли из храмов иконы, всё убранство и богослужебную утварь, и я понятия не имею, как они вообще относятся к монахам. Во всяком случае, святых здесь не чествуют, а из церковных праздников признают всего несколько. Поэтому, ты, отец мой, на время пребывания в Виттенберге станешь обычным бюргером. Рясу спрячь в мешок и надень то, что мы тебе купили в Дрездене. И не веди ты себя, ради Христа, как монах! Ну, представь, что ты булочник или школьный учитель, что ли…

И вообще, прошу всех быть внимательными и осторожными, гном, тебя – особенно. Кстати, тебе вообще лучше бы не выходить из своей комнаты на постоялом дворе.