— Вот, — сказал он. — Это место легко оборонять. Даже один человек может задержать оба отряда. А доберутся сюда бубудуски не раньше утра, так что можно немного передохнуть.

Глувилл молча достал и зарядил все четыре арбалета. Потом подтащил к обрыву с десяток увесистых булыжников и уселся сторожить. Но Робер покачал головой.

— Нет, Гастон. В ближайший час нам точно никто не угрожает, стражу можно не ставить. Потом будет дежурить Зоя. Через час ее сменит Лео, лишь затем придет твоя очередь. В это время до нас уже могут добраться, понимаешь? Ну, а моя вахта — последняя. Таким образом, каждый поспит около четырех часов. Ужинать придется поодиночке, во время дежурств. Возражения есть?

— Да нет, пап, — сказала Зоя. — Лучшего не придумать. Оставь мне свои часы, пожалуйста. И заведи будильник, а то я боюсь что-нибудь перепутать. Померанская механика такая сложная…

— Зато точная, — устало усмехнулся Робер.

— Роби, ты ничего не слышишь? — спросила Леонарда.

— Нет. А что такое?

Леонарда подняла руку. Все замолчали. Из-за полян пучки, со стороны опушки леса, долетели очень слабые звуки: цукоку-цукок… Через некоторое время еще раз: цукоку, цукоку, цка-цка-цка.

Потом все стихло.

— А ведь мы уже такое слышали, — сказала Леонарда. — В каком-то из ущелий.

— Да, припоминаю.

— И что это было? — спросил Глувилл.

— Не могу сказать. Но не птица и не зверь.

— Кстати, о птицах. Наш загадочный Птира опять куда-то исчез. Это странно.

— Наверное, придется мне заступать на дежурство сразу, — сказала Зоя.

Робер поцеловал ее в лоб.

— Боюсь, что так. Надо же! Если б меня не свергли, я так и не узнал бы, какая у меня чудесная дочь.

— Ну что ты, пап. Я обыкновенная. Просто приходилось много хитрить и приспосабливаться. Так же, как и тебе, и маме.

— Всем в этой стране приходится изворачиваться, хитрить и приспосабливаться, — вздохнул эпикифор. — Только не все при этом сохраняют доброту Потому что доброта у нас опасна.

— Не беспокойся, у нас все окончится хорошо.

— Все?

— Все, — твердо сказала Зоя.

Робер подумал о том, что ее предсказаниям, пожалуй, можно верить.

Во всяком случае, отдых прошел спокойно. Бубудуски не появлялись, никаких странных звуков никто больше не слышал.

Робер разбудил всех еще до рассвета, когда небо на востоке только начинало розоветь.

— Нам остался последний рывок, — сказал он. — Если сегодня нас не догонят, все испытания останутся позади. Но будет тяжко. Поэтому придется оставить и палатки, и котелок, и запасную одежду. Все, за исключением остатков провизии и оружия.

…И было действительно тяжело. Глувилл шел впереди, пробивая дорогу в сырых и плотных зарослях борщевика. За ним в полусне, спотыкаясь, брели Леонарда и Зоя. А замыкал цепочку Робер. С двумя арбалетами, с компасом и неизменной трубой померанского адмирала.

Борьба с травяными джунглями отняла больше часа времени и весь скудный запас энергии, накопленный за короткий отдых. На опушке леса сдал даже Глувилл. Он со стоном повалился на мягкий слой осыпавшейся хвои и блаженно раскинул руки.

— Долго валяться нельзя, — предупредил Робер. — Они… уже там.

Он протянул трубу. Но и невооруженным глазом было видно, что на месте их недавнего лагеря из ущелья одна за другой поднимались фигурки. Вскоре оттуда донесся звук первого выстрела. Только совсем не это перепугало Глувилла.

Глувилл поднялся на ноги, но они у него тут же подкосились.

— Ох, Матерь Божья, — пробормотал он. — Борони нас, Пресветлый!

Его скрытое щетиной лицо посерело. Впереди, как раз в той стороне, куда они должны были бежать, по лесу шагали невероятной длины ноги. Полупрозрачные, тощие, голенастые, с коленками, повернутыми назад. Высоко-высоко над деревьями они соединялись с темным, чудным, удивительно маленьким по сравнению с величиной ходуль телом, по форме напоминающим запятую. Контуры этого тела все время оставались размытыми, будто дрожали в мареве, но в его средней части вполне различались маленькая треугольная заплатка, вроде носа, а по бокам от нее — два круглых немигающих глаза в узких белых ободочках.

Ни рук, ни ушей, ни рта чудище не имело, однако время от времени умудрялось издавать мерзкий, какой-то цокающий звук, от которого по коже разбегались острые холодные покалывания. Кроме этого звука да шума ветра в лесу больше ничего не слышалось, даже птиц. Видимо, не только люди, а все, кто только мог передвигаться, из этих мест давно расползлись, поулетали, разбежались, либо надежно попрятались. Муравьи и те нигде не попадались. Исчезли комары, слепни, жужжалки. В безветренном лесу не было заметно ни единого движения.

«Цукоку, цукоку… цака, цка-цка», — пронзительно верещал страхоброд, ставя ногу между соснами.

По примеру цапель вторую он при этом плотно поджимал к себе. Некоторое время покачивался на единственной опоре. Вращал верхнюю часть тела, обозревая округу. Потом вновь цукокал и переносил ступню на добрую сотню человеческих шагов.

В три исполинских шага подобравшись к опушке, жуткое существо вдруг издало визг такой силы, что по кронам деревьев пробежала волна. Сгущаясь и концентрируясь, она понеслась дальше, по зарослям пучки, пригибая стебли, как сильный порыв ветра.

На краю плоскогорья волна ударила в скалы, вызвав обвалы. Находившиеся ниже бубудуски попадали почти одномоментно. Вроде кеглей, сшибленных метким шаром. К лесу от скал вернулось мощное многоголосое эхо.

— Цэ кака! — со злобной радостью сообщил страхоброд.

И взвыл потише. Потом повернулся, поджал ногу, крутнул головой и зашагал куда-то восвояси.

Робер начал осознавать действительность лишь несколькими секундами позже. Борясь с тошнотой и головной болью, он кое-как пришел в себя. И первое, что увидел, были огромные бесстрастные глаза Птиры.

Страус объявился опять. Он находился всего лишь в паре шагов. Вероятно, по этой причине длинноногий ангел-хранитель и хоронился за толстой сосной. Удостоверившись, что замечен, он мигнул, квакнул недовольно, а потом в очередной раз скрылся. Очень осторожный ангел…

Цепляясь за дерево, Робер поднялся. Глувилл обхватил голову руками. Он с закрытыми глазами сидел на корточках. Мычал, раскачивался.

Леонарда с Зоей уже стояли на ногах, но стояли нетвердо, поддерживали друг друга. Оставалось только догадываться, каково пришлось обратьям-бубудускам, которых поразительное звуковое оружие отнюдь не краем зацепило. Не отражением…

— Они… мертвы? — спросила Леонарда.

— Не думаю. Земляне не убивают без крайней необходимости. Если вообще убивают.

— Значит, бубудуски могут опомниться?

— Возможно. Хотя сомневаюсь, что отважатся на новое преследование.

— Но внизу есть еще один отряд?

— Есть, причем непуганый. Так что нам пока даровано не спасение, а лишь отсрочка. Надо идти.

— Я не пойду, — вдруг сказал Глувилл.

Руки у него тряслись.

— Э, дружок, ты слишком впечатлителен.

— Это было какое-то исчадие ада!

— Да что ты, Гастон! Никакое не исчадие, а просто хитроумная машинка. Вроде померанских часов, только посложнее. Ты ведь не боишься часов? Или, например, водяного колеса? Оно тоже большое.

— Часы никого не убивают, ваша люминесценция.

— И страхоброд никого не убил.

Глувилл отнял руки от головы и недоверчиво огляделся.

— А тех бубудусков?

— И тех бубудусков. Только проверять не будем, хорошо? Считай, что для обратьев это было маленьким наказанием. За их большое желание нас убить.

— А для нас это было испытанием, — неожиданно сказала Зоя.

— Испытанием? — переспросил Глувилл.

— Да. Проверяют, не испугаемся ли.

— Вы д-думаете?

— Уверена.

— Ну, коли так… Только первым я не пойду. Можно? Уж очень они меня… проверили.

— Похоже, что звуковое оружие на мужчин действует сильнее, чем на женщин, — сказала Леонарда. — Особенно на крупных мужчин.