– Что же это за искусство? О чем вы, Тернер?

Вдова фамильярно взяла миледи за руку – в ее манерах появилась какая-то новая интимность, и эта интимность как бы смела последние границы между аристократкой и простой горожанкой. И, как ни странно, графиня Эссекс, которую с рождения воспитывали в сознании своего превосходства, ничуть не возражала – так велика в ней была жажда овладеть таинственным искусством. Она позволила усадить себя на вделанную в парапет скамью, по-прежнему державшая ее за руку вдова пристроилась рядом.

– Сейчас, дитя, вы услышите нечто, чего я никому никогда не говорила и никому, кроме вас, никогда не сказала бы. Когда вы изливали мне муки своего сердца, мне казалось, будто я слышу рассказ о самой себе, такой, какой я была несколько лет назад, когда я любила так, как любите вы, любила человека столь же бесчувственного и равнодушного, как тот кавалер, который захватил ваше девичье сердечко. Я говорю, моя дорогая, о сэре Артуре Мейнваринге. Вот видите, у меня от вас никаких тайн нет. Я была в отчаянии. Я была так несчастна, что даже предавалась грешным мыслям – подумывала о том, чтобы лишить себя жизни, ибо тот, кем я жила дни и ночи, был для меня недоступен. Это случилось спустя год после смерти доктора Тернера, когда я устроила свой магазин на Патерностер-роу. Сэр Артур заезжал туда со своей сестрой – потом она вышла замуж за лорда Гарстона. Я полюбила сэра Артура с первого взгляда.

Леди Эссекс подумала, что и она полюбила с первого взгляда и унеслась мыслями к тому трехлетней давности дню на поле для ристалищ в Уайт-холле. Она почувствовала огромную симпатию к своей сестре по несчастью, к женщине, страдавшей так же, как страдает сейчас она.

– В отчаянии я прибегла к своему кристаллу, – продолжала миссис Тернер. – Я почти с детства владела чудесным даром предсказания. Впервые я обнаружила это… Впрочем, это неважно. И кристалл указал мне человека, человека в годах, большого знатока медицины, астрологии и алхимии. – Она прервала свой рассказ, чтобы получить от миледи очередные уверения в том, что все, о чем та узнает, сохранится в строжайшей тайне. – Сейчас я доверю вам один секрет, и, моя дорогая детка, он должен остаться между нами, никому-никому и никогда не рассказывайте об этом…

Графиня торжественно поклялась хранить молчание – так велики были ее любопытство и надежда. Вдова продолжала:

– Его имя и обиталище также открылись мне. В тот же вечер я отправилась к нему и обо всем поведала. Он мог дать мне то, чего жаждало мое сердце. Хотя стоило это дорого, невероятно дорого, но я заплатила.

Я ушла от него с маленьким флакончиком – больше ничего он мне не дал, только научил, как им пользоваться. И когда сэр Артур с сестрой снова приехали на Патерностер-роу, я угостила их медом, приготовленным по моему рецепту, каким сегодня поила вас. А в чашу сэру Артуру я вылила содержимое флакончика.

Она умолкла и долго сидела, улыбаясь чему-то своему, тайному. Графиня тронула ее за плечо:

– Да, да, а дальше? Что случилось?

На устах вдовы по-прежнему блуждала тихая улыбка.

– Это произошло зимой, вечер был ветреным и холодным. А среди ночи меня разбудил яростный стук в дверь. Я спросила из окна, кто это, и сердце мое замерло, когда я услышала голос сэра Артура – он умолял впустить его. Он насквозь промок, его одежда была вся забрызгана грязью – он проскакал сквозь бурю и ветер двадцать миль, подчиняясь, как он уверял меня, непреодолимому желанию пасть к моим ногам и открыть свою страсть. А ведь до того дня он вряд ли замечал мое присутствие.

Леди Эссекс слушала, затаив дыхание, а вдова завершила свой рассказ:

– Клянусь, во всей Англии не найдется возлюбленного столь верного, каким стал для меня три года назад сэр Артур. И каждый раз, когда я наливаю ему мой мед, я. вспоминаю о той первой чаше, которую он получил из моих рук, о чаше, в которую я влила приворотное зелье, и благословляю имя Саймона Формена.

– Кто это?

– Тот алхимик, который сотворил чудо. О! Я проговорилась, я назвала его имя! Забудьте его, миледи!

Ее светлость покачала золотоволосой головкой – глаза у нее нассторженно блестели.

– Напротив, – ответила она. – Я запомню это имя навсегда!

Июль был на исходе. Жара стояла невыносимая, все в Уайтхолле мучились от духоты. Король, несколько месяцев назад окончательно разогнавший слишком упрямый и несговорчивый парламент, решил отныне управлять Британией самолично, без вмешательства этого неуклюжего организма. Однако он не мог не поддаться всевозрастающей своей лености и отправился в прохладу Ройстона, где, ради собственного здоровья, занимался лишь соколиной и псовой охотой. Оттуда он почти ежедневно отсылал «своему дорогому Робину» письма, умоляя того присоединиться к увеселениям.

Лорд Рочестер мешкал: его держали в Уайтхолле дела государственной важности, отменить которые он был не в состоянии, но мог переложить на сэра Томаса Овербери, и тот полностью освобождал его от занятий теми самыми государственными делами, под предлогом коих лорд Рочестер и оставался во дворце.

Так что сэр Томас усердно трудился в кабинете, а его милость, столь великолепный в своем темно-бордовом, расшитом серебром камзоле, с лиловыми подвязками и лиловыми с серебром розетками на туфлях с высокими каблуками, как обычно, восседал на своем излюбленном месте, возле открытого настежь окна. Взгляд его был устремлен в пустоту, в руках он держал пачку нераспечатанных писем.

Сэр Томас так часто поглядывал на него, что, похоже, предметом его интереса был милорд, а не бумаги. Наконец он бросил перо и откинулся на спинку кресла.

– Король, как вижу, снова тебя умоляет, – сказал он, глядя на письма, которые его светлость лениво вертел в руках.

Милорд холодно взглянул на сэра Томаса – настроение у него было, судя по всему, отвратительное.

– Ты чересчур дальнозоркий, Том.

– На твоей службе я должен быть многоглаз, как Аргус. К счастью для тебя, – и замолчал в ожидании ответа. Но пауза затянулась, и он резюмировал: – Король что-нибудь написал о нашем посольстве в Париже?

– Нет. – Его светлость наконец-то проявил легкую заинтересованность. – А что ты имеешь в виду?

– Его величество собирается отозвать Дигби. Я же не вижу для этого никаких причин. Дигби – способный и очень пунктуальный, он хорошо служит короне. К тому же его любят при французском дворе. Его отставка была бы грубой ошибкой, а зачем делать ошибки?

Его светлость рассеянно кивнул. Однако сэру Томасу такого ответа было недостаточно.

– Ты согласен, Робин? – резко спросил он, пытаясь растормошить милорда.

– Согласен? Ох! Ах! У тебя, наверное, есть веские причины так думать. Ты гораздо лучше меня осведомлен об этом деле. Конечно же, я с тобой согласен.

– Тогда я набросаю для тебя письмо к его величеству. И снова его светлость лениво кивнул:

– Хорошо. Хотя… Разве его величество ничем не объяснил такого решения?

Губы Овербери растянулись в некоем подобии улыбки:

– Прямых объяснений он не давал, но косвенное существует: он назвал имя человека, которым хотел бы заменить Дигби.

– Да? И чье же это имя?

– Мое, – ответил сэр Томас.

– Твое? – Его светлость даже сразу и не понял. – Что ты такое говоришь? Король предложил тебе стать послом во Франции?

– Ни больше, ни меньше. Это очень привлекательное предложение, я о таком даже и мечтать не мог.

Его светлость не скрывал своего удивления:

– Господи Боже! Что это вдруг король тебя так возлюбил?

– Ах, ты так это понял! Ох, Робин, Робин. Да король тем самым демонстрирует как раз обратное – до какой степени он меня терпеть не может, если хочет от меня избавиться. Именно поэтому он и собирается отозвать Дигби, хотя напрямую об этом не говорит. Он жаждет, чтобы ты приехал к нему в Ройстон: в дополнение к тому, за что он и так меня не любит, он заподозрил, что именно из-за меня ты остаешься в Уайтхолле. Я – заноза в королевской плоти, и он мечтает выдернуть меня каким угодно способом.