После Илвиза наступил черед колдуна Франклина. Тот в безумной попытке спастись заявил, что может потащить за собой полкоролевства, и не только из-за смерти сэра Томаса Овербери, но и из-за других столь же необъяснимых кончин, к примеру, принца Генри. Он лгал виртуозно, нагромождал одну фантастическую историю на другую. Его можно было уподобить осьминогу, который, надеясь обмануть преследователей, выбрасывает струю чернил. Именно он впервые упомянул в прямой связи с отравлением имя графа Сомерсета. Лживость его утверждений видели все, ибо ни в одной из его историй концы с концами не сходились. Он пытался отсрочить исполнение приговора, утверждал, что у него есть, что еще порассказать, но даже Кок устал от его легенд и прервал их поток, отправив Франклина на эшафот.

В первые дни декабря на скамью подсудимых сел сэр Томас Монсон. Его вина состояла в том, что он рекомендовал сэра Джерваса Илвиза на должность коменданта Тауэра вместо сэра Уильяма Уэйда. Предполагалось, что это было сделано ради того, чтобы открыть убийцам путь в Тауэр. Он вел себя стойко, обливал членов суда презрением, и, в конце концов, процесс против него отложили на том основании, что он мог свидетельствовать против графини. Больше он в процессе не участвовал.

Так закончилась прелюдия к «Великому делу об отравителях». Сама трагедия разыгралась шестью месяцами позже, и сценой ее стал Вестминстер-холл. Из несчастных, чьи кости уже глодали вороны, было выжато достаточно показаний, чтобы сокрушить графа и графиню Сомерсет – к великой радости тех, кто жаждал их сокрушить.

Глава XXXIII

ПОСОЛ

В начале декабря того страшного года молодая графиня разрешилась дочерью.

Она клялась, что не переживет позора; она даже пыталась незадолго до родов наложить на себя руки, чтобы уничтожить и себя, и ребенка. Но попытка ее была предотвращена теми, кто за ней присматривал. Король, которого известили о ее намерениях, послал к ней врачей и нянек, чтобы сберечь ее для последующих страданий.

Она была преисполнена жалости к девочке, лежавшей у ее груди. Благовест не сопровождал ее появления на свет, не было и пышных крестин, которые благословили бы дитя, рожденное дочерью дома Говардов и супругой того, кто был первым министром страны и величайшим мужем Англии.

В марте ее светлость перевезли в Тауэр, в тот самый отсек, который незадолго до нее занимал сэр Уолтер Рейли и из которого он отправился на поиски Эльдорадо. Ребенка поручили заботам графини Саффолк в Одли-Энде – там коротала эти горькие дни супруга лорда-казначея.

Сомерсета доставили в Тауэр еще раньше, и у него не было никакой возможности связаться с женой.

Граф теперь совершенно ясно понял, что, несмотря на все его грозные письма королю, он предстанет перед судом и будет заклеймен всеми теми, кто ранее с благоговением взирал на него. Он понял, что исход процесса предрешен. Его уже лишили всех государственных должностей. Печати были переданы графу Вустеру; должность лорда-камергера перешла в руки давно жаждавшего ее графа Пемброка. Скоро у него отберут все земли и имущество и, как он предполагал, одарят ими выскочку Вильерса.

Он кипел справедливым гневом, он говорил себе, что не собирается послушно класть голову на плаху. А потом снова писал королю. На этот раз он не угрожал. Он отправил холодное, спокойное письмо, в котором вновь приводил все доказательства вины самого короля. Если он, Сомерсет, обнародует эти факты, королю вряд ли удастся уйти от ответа. А он обнародует их, если Сомерсета и графиню предадут суду за преступление, которое, как его величество прекрасно знает, они не совершали и которое Сомерсет даже не задумывал.

Так он это дело не оставит. И, чтобы король удостоверился в серьезности его угроз, а также убедился в том, что у Сомерсета есть возможности сделать эту историю известной, он сообщил о своем намерении новому коменданту Тауэра сэру Джорджу Мору. Граф прекрасно знал, что сэр Джордж последует своему долгу и передаст эти слова его величеству. В разговоре с комендантом Сомерсет был вежлив, но настойчив, и объявил, что его ничто не остановит и что он публично назовет его величество соучастником преступления.

Король ответил сэру Джорджу, что все сказанное – не более чем выдумка, плод досужих размышлений Сомерсета, который надеется таким образом изменить ход процесса. Его величество говорил с видом спокойным и даже как бы небрежно, однако в душе его шевелился страх. Сомерсет четко дал понять, что король у него в руках, что если процесс будет открытым, он повторит все свои утверждения и потребует допроса Майерна, который выписал рецепт, и Лобеля, который изготовил смертельное вливание. Суд не сможет отказать ему в таком требовании: отказ означал бы признание того, что король и комиссия чего-то боятся, а страх может быть истолкован однозначно. Вестона вздернули на виселицу после сообщения о том, что сэру Овербери было сделано вливание, так что этот факт отрицать уже нельзя. Это была грубая ошибка Кока, и король в своем теперешнем состоянии готов был свернуть шею лорду главному судье. Сомерсет заставит их платить за эту ошибку: Лобель на допросе непременно прикроется Майерном, а Майерн, в свою очередь, чтобы спасти шкуру, выдаст самого короля.

И как тогда король Яков будет выглядеть в глазах всего народа? Все увидят, что он не просто убийца, а мерзкий палач: ради того, чтобы скрыть свое преступление, позволил повесить четверых людишек, пусть и негодных, однако в данном убийстве не виновных. И готов принести еще две жертвы.

Король был в панике. Он и раньше видел пробелы в своей обороне, но сейчас Сомерсет также их нащупал и готов нанести удар. От этой раны Якову уже никогда не оправиться. С другой стороны, усердный Кок собрал против Сомерсета столько улик, выжал на предыдущих этапах столько доказательств его вины, что король Яков уже не может вмешаться и остановить судебную машину: это выглядело бы, словно он пытается отвести удар от фаворита, которого общество считает главным виновником злодеяния, в то время как злодеи меньшего масштаба все же получили по заслугам.

И король, не найдя лучшего выхода, решил послать к графу и графине Сомерсет своего парламентера. В качестве посланника он выбрал лорда Хэя.

Этот великолепный придворный уже не раз представлял короля в разных дальних странах, но никогда его дипломатическая миссия не была столь деликатной и никогда еще он не был так скудно информирован о существе задания.

Ясным майским утром, когда воздух был напоен ароматом сирени, он ступил на пристань Тауэра и был препровожден в обитель графини.

Как уже говорилось, до нее этот отсек занимал знаменитый путешественник сэр Уолтер Рейли. От него здесь осталась мебель и даже некоторые книги. Но графиню мало интересовали предметы обихода великого авантюриста, она была безучастна к своему окружению. За время заключения она еще больше исхудала, и теперь на ее кротком личике лежала печать неземного. Она была тщательно одета во все черное, что подчеркивало ее бледность. Тяжелые золотые косы были убраны под вышитый чепец.

Толстая дубовая дверь распахнулась, и на пороге вырос могущественный придворный. Графиня встала, поднялась и верная-камеристка Катерина – она сидела с шитьем у окна.

Лорд Хэй торопливо приблизился к ее светлости, сбросил шляпу, склонился в глубоком поклоне над протянутой к нему рукой и поцеловал эту холодную, словно неживую руку.

Этот поцелуй вывел ее из обычного уже состояния отрешенности. На глаза навернулись слезы, а к сердцу подкатила теплая волна – этот джентльмен взял ее руку так просто, словно она не была запятнана кровью.

Она взглянула в открытое, смелое лицо человека, который когда-то был первым другом ее Робина. Неужели ему суждено стать последним его другом? Она знала, что между ними бывали разногласия, что какое-то время лорд Хэй, всецело преданный интересам Франции, враждовал с Робином, который, казалось, благоволил к Испании. Вполне возможно, он таил в своем сердце и зависть к Робину, потому что именно в свите сэра Джеймса Хэя Роберт Карр впервые предстал перед королем, а затем Робин превзошел его успехами в свете. Как хорошо она помнила ту десятилетней уже давности сцену на поле для ристалищ! И сколько всего случилось за это время. Сэр Хэй, сам когда-то был фаворитом короля-любителя красивых молодых мужчин, однако он не смог достичь тех вершин, которых достиг Робин. Но именно потому положение его было стабильным и безопасным.