Бурная радость по поводу победы английского флота и начала блокады закончилась, а строительство очередного форта осталось. Господи, сколько же их было! Можно только порадоваться, что в последние годы уже не приходилось махать киркой или трудиться лопатой. К сожалению, если мы собрались закупорить окончательно интервентов, придется солдатам постараться. Тем более что им в помощь нагнали кучу мелких республиканцев, всерьез сотрудничеством с врагом себя не запятнавших. Судить их вроде не за что, сидели дома, однако наказать требовалось для примера. Все же где располагалась армия, самосуда не допускали. Но все проконтролировать нельзя. Были и худшие случаи. Их раздевали, мазали в дегте, вываливали в перьях и верхом на шесте выпроваживали из города.

Предпочитаю использовать с толком и выдавать через пару месяцев справку о чистой совести. Полагаю, урок пойдет впрок не только этим, но и остальным. Три раза в будущем подумают, на чью сторону встать при очередных катаклизмах.

А пока они рыли укрепления, меня и моих посыльных носило по всему побережью собирать орудия. За шесть недель удалось собрать больше сотни разнокалиберных тяжелых и морских пушек. Пятьдесят девять имели калибр от двадцатичетырехфунтовых и выше.

Ни одно чужое судно не пройдет по замечательной реке Хадсон. По крайней мере, если артиллеристы умудрятся попасть. Но я надеюсь на своих мастеров. Артиллерия, в отличие от пехоты, формировалась не из безграмотных фермеров и неплохо показала себя на полях сражений. Ведь от них не требовалось маршировать чеканя шаг. Исключительно попадать. И они доказали, что не зря тренировались.

К сожалению, мой старый и верный товарищ сержант Гринис погиб в бою еще в Новой Галлии. Стоял на батарее до самого конца и стрелял в упор картечью. Потом на нем насчитали десяток ран. Не уверен, что, пойдя за мной и дослужившись до полковника, он выиграл. Сидел бы в лесной глуши, может, остался бы целым. Не он первый и, видимо, не он последний. Рибовски, Бернар, Леокур. Командиры тоже гибнут вместе с солдатами. Теперь начальник артиллерии тридцатилетний Альбер Тавиель, а главный инженер полковник де Грансэнь, не перешагнувший сорокалетнего рубежа. Мои командиры все молоды, да я и сам не особо дряхлый. Назначал по заслугам, а не титулу, и в итоге получил неплохой состав. Полагаю, и в Европе от большинства не отказались бы. Драться они неплохо научились.

Прошелся по валам, осматриваясь. Остался доволен. Первый шаг сделан. До войны близлежащие районы на материке и Лонг-Айленде поставляли продовольствие в Новый Амстердам. Сейчас там скопилось огромное количество народу, включая беглых республиканцев и франков. Население острова выросло раза в три, и удовлетворить запросы города и армии стало невозможно. До недавних пор противник имел возможность высадиться в любом месте. Приходилось сжигать и увозить продовольствие, что довольства местным жителям не прибавляло. Теперь мы получили благодаря пришедшему английскому флоту шанс заткнуть окончательно горлышко бутылки пробкой. На носу зима с холодами и штормами, непременно начнется голод.

Они обязательно попытаются прорваться на материк, хотя уже ясно — бесполезно. Хотя бы для оттягивания капитуляции. Уж очень обидно проигрывать сиволапым мужикам. Вот пусть и попытаются, подставляясь под жерла. Что бы ни жужжали великие стратеги из Конгресса, устраивать высадки и вновь проливать кровь своих парней не собираюсь.

Зачем терять людей в кровопролитных атаках, если сами рано или поздно сдохнут от голода? Пусть они прутся от безнадежности на редуты. Я подожду и встречу.

— Задание выполнено! — проорал очень довольный сюрпризом, поймав на выходе из форта, Рюффен. — Север Америки окончательно и бесповоротно очищен от малейшего признака республиканцев и их европейских хозяев!

— Вольно, бригадный генерал, — отвечаю обнимая. — Пойдем ко мне, поговорим. А вечером для твоих офицеров устроим прием с застольем.

— У меня подарок, — хитро щурясь, сообщил Франсуа. Поднял руку, подзывая. — Дивизионный генерал де ля Грав, — торжественно провозгласил, показывая на подошедшего худого господина с орлиным носом в синем мундире.

У того крайне недовольный вид. Мне бы тоже не понравилось выступать в виде отловленной в лесу зверушки.

— Поймали практически без штанов в гостинице, — не стараясь понизить голос, доложил Рюффен. — Вместе с кучей бумаг. Представляешь, прямо перед появлением драгун составлял донесение об отсутствии угрозы со стороны инсургентов. — Он гулко рассмеялся. — А в одном из личных писем в Париж утверждал, что Дюфур никуда не годится. Надо доверить командование экспедиционным корпусом ему, и нас разгонят одним грозным рыком. Когда их обложили в Шалони, почти пять тысяч человек, из которых не больше нескольких сотен местные предатели, моментально сдались. Якобы раз положение безнадежно и генерал исчез, нечего сопротивляться. Тьфу, — он с презрением плюнул на землю. — Не любою индейцев, но те настоящие воины. А эти… Даже для виду генералы не сопротивляются, а рядовые поднимают бунт. И спрашивает меня, чего это я не на их стороне?

— Наверное, потому что в республиканской армии тебе не светит генеральская должность? — ответил я с невольной усмешкой.

Декларация об освобождении рабов, изданная франками, наделала громкого шума. Были в немалом количестве беглые. Многие отправлялись прямиком к частям экспедиционного корпуса или в Новый Амстердам в надежде невесть на что. Никто не собирался их кормить или давать работу. Напротив, готовые трудиться за любую мелочь, они сбивали местным уроженцам цены и заполучили нерассуждающую ненависть прежде равнодушных горожан.

Американские республиканцы частенько относились к беглым не лучшим образом, но тут уж как везло, квакеры могли и помочь. Регулярная армия вообще игнорировала нужды нескольких тысяч человек, таскающихся сзади. Даже оружия не доверяла, используя на черных работах. Излишне темная кожа у офицера — это по франкским понятиям смешно. А вот белых сервентов франки охотно брали в ряды, да те редко к этому стремились. Притеснять работника в военное время не самая удачная идея, всегда может отомстить и уйти. А кто имел желание воевать или горячую кровь, без особых проблем мог пойти заместителем. Многие неплохо зарабатывали на этом и служить бесплатно чужакам не собирались.

— Это замечательно, — обращаясь к подошедшему ля… как его там, сказал я, — до сих пор у меня в плену не было человека вашего звания. Полковники самое большее. Ну капитаны и лейтенанты не в счет, но генерал… капитан Рейс!

— Да, мой генерал, — моментально отозвался вечно ошивающийся рядом начальник военной полиции.

Еще один старый кадр. Если мы имеем грубого, злого садиста рядом, посылать его в бой было бы расточительностью. Полезнее использовать в интересах дела. Практичность прежде всего.

— Бригадного генерала в городскую тюрьму, — приказал я. Там была парочка особо темных и паршивых камер, где даже летом замерзаешь. — Вот в худшее из существующих помещений и определи.

— Вы, — стряхивая руку Рейса, вскричал пленный генерал. — Как можно? Есть законы войны!

— Из семнадцати тысяч попавших в плен и арестованных за сомнительное прегрешение быть мятежником против республиканской власти американцев на сегодняшний день умерло две трети, — с невольно прорвавшейся ненавистью отчеканил я. — Вы не можете не знать, что офицеров и бойцов Континентальной армии держат в плавучих тюрьмах — старых кораблях — возле Нового Амстердама. В качестве пайка выдают полфунта риса в день без соли, и отсутствуют даже черпаки. Им приходится качать помпы, медленно сходя в могилу от непосильного труда и цинги. Из семи попавших в ваши руки в самом начале членов Конгресса трое скончались, один сошел с ума. Обмен вами не предусмотрен. Вы после этого смеете говорить о благородном отношении к пленным? Любой рядовой экспедиционного корпуса, подписавший заявление об отказе воевать против Федерации, имеет выбор спокойно жить и наниматься за жалованье, приходя лишь вечером отметиться у местных властей или отправиться на западную границу со своими товарищами служить в обмен на предоставление свободы и земли. А вот офицерам приходится расплачиваться за нарушение законов войны и благородного поведения. И чем выше звание, тем хуже для них.