— А в чем надо покаяться? — спросил я сапожника, который стоял на пороге своего дома-мастерской и улыбался, глядя вслед нарциссу.

— В грехах наших! — весело ответил сапожник. — Иначе попадем в ад, на сковороду, что у него на башке!

Меня вот тоже интересует вопрос, хватает ли на всех грешников сковород, какого они размера и где их делают?!

Располагался монетный двор в комплексе трехэтажных зданий, огражденных высоким каменным забором. Возможно, часть зданий служили для каких-то других целей, я видел только верхушки глухих стен домов с высокими крышами и трубами, из которых шел черный, угольный дым. Угольной крошкой, пылью и сажей здесь засыпаны все улицы, из-за чего мне казалось, что опять попал на Донбасс. В порту сразу несколько судов большого водоизмещения выгружали уголь, который на телегах и арбах развозили по всему городу. Лесов вокруг Лондона почти не осталось, только охраняемые королевские. Возле широких ворот во двор и двери в здание без окон на улицу стояло по паре солдат с аркебузами и палашами. За дверью было просторное приемное отделение с дубовыми лавками вдоль боковых стен. Сидел там всего один человек, мужчина средних лет, судя по одежде, когда-то принадлежавший к среднему классу, если не выше, а теперь, судя по красному с синими прожилками носу алкаша, стремительно катящийся вниз. В дальней стене была зарешеченное окно с широкой «кормушкой», сейчас запертой. По ту сторону окна стоял стол с двумя весами, большими и маленькими, возле которого сидел лысый тщедушный мужчина лет пятидесяти и что-то записывал в толстый талмуд гусиным пером, макая его в зеленую стеклянную чернильницу, которая там, где были чернила, казалась черной.

Я постучал пальцем по стеклу.

Клерк сразу перестал писать, открыл кормушку и произнес:

— Доброе утро, мистер! Что желаете?

— У меня есть золото, хочу получить за него серебро, — согласно инструкции, тихо молвил я условную фразу.

— Монетами? — задал клерк обычным голосом уточняющий вопрос.

— Нет, можно слитками или ломом, — ответил я, уже не скрываясь.

Он понимающе улыбнулся и протянул руку к мешочку с золотом. Видимо, клерк тоже поимеет немного с этой незаконной операции, как и тот, кто обязан следить, чтобы здесь не нарушался закон. Взвесив золото на маленьких весах, клерк сделал запись в талмуде, после чего ушел через дверь, ведущую в соседнюю комнату. Его долго не было. Я уж было подумал, что нарвался на кидалово. Вернулся клерк с мужчиной в кожаном фартуке и с закопченными, жилистыми руками, наверное, литейщиком. Они принесли корзину, в которой лежало серебро. Раньше это были тарелки, ложки, вилки, подсвечники… Их сплющили молотом, собираясь переплавить. Во Франции серебряные деньги называют «карманной посудой», а выражение «переплавить чью-либо посуду» — разорить этого человека. Подозреваю, что часть этого серебра раньше принадлежала пьянице, который сидел на лавке и ждал, когда вернут посуду в виде шиллингов. Клерк отвесил нужное количество серебра и передал мне, а я сложил в сундук. Золота в нем раньше было по объему всего-ничего, а серебро заполнило примерно на половину.

Сундук заметно потяжелел. Если до монетного двора матросы несли его играючи, то теперь пришлось попыхтеть, и если раньше прохожие и зеваки думали, что в сундуке что-то легкое, скорее всего, моя одежда, то теперь догадывались, что именно несут. Взгляды англичан стали другими. Наверное, прикидывают, сколько всего можно купить на такую уйму денег. Вот тут я и начал верить в рассказы об английских бандитах. К счастью, никто не отважился напасть на нас. Добравшись до тендера, я сразу приказал отдавать швартовы, благо начался отлив.

На обратном пути мы завернули в Саутгемптон, где я довольно дешево купил овес для драгунского полка, расквартированного в Нанте. Зерно было нового урожая, недавно собранного, предложение сильно превышало спрос. Я подумал, что и на овсе можно зарабатывать неплохо. Будь у меня желания поскромнее, мог бы заниматься перевозкой и продажей кальвадоса и овса и жить припеваючи. Только вот скучная жизнь торговца не по мне.

— Я был уверен, что ты не подведешь. Барон Жан де Пуансе рекомендацию не даст кому попало, не тот он человек. Мои друзья сомневались в тебе, но я настоял — и не ошибся, — такими словами встретил меня командир драгунского полка Батист де Буажурдан.

Подозреваю, что другие кандидатуры были еще хуже, сбегали с кассой во время первого же рейса. Или никто не соглашался заниматься этим рискованным бизнесом.

Мы обговорили с командиром драгунского полка цену на овес и сумму отката, которые удовлетворили нас обоих. Бизнес оказался даже прибыльнее, чем я ожидал. Батист де Буажурдан пообещал к концу выгрузки-погрузки доставить на судно новую партию золота, больше предыдущей.

— Но не в два раза, иначе серебро не влезет в сундук, а мне не хотелось бы покупать еще один, у меня мало матросов таскать их, — предупредил я.

— Нет-нет, будет всего на пару фунтов больше, — заверил он.

После чего я решил прозондировать интересующий меня вопрос:

— А нельзя ли мне стать полноправным подданным вашего короля?

— Для человека со средствами нет ничего невозможного! — улыбнувшись, ответил Батист де Буажурдан. — Есть несколько вариантов.

— А именно? — спросил я.

— Можно купить офицерский чин в армии или сеньорию, даже с титулом. Поскольку ты — человек благородный, получишь и титул. Сейчас многие купцы покупают их, но становятся всего лишь господами сеньории или титула, — рассказал он.

— Цена вопроса? — поинтересовался я.

— Чин капитана в моем полку продается за сорок тысяч ливров, а сеньории бывают разные, но дешевле пятидесяти тысяч ливров в наших краях не найдешь, — ответил он.

— А какие еще варианты? — задал я следующий вопрос.

— Можно жениться, желательно на благородной или богатой, — сказал командир драгунского полка.

— В городе и округе есть богатые невесты на выданье? — засомневался я.

— Такие в девках не засиживаются. Их разбирают, едва только созреют для семейной жизни, некоторых в одиннадцать лет, хотя брачный возраст с двенадцати, — ответил он. — Есть еще один вариант — усыновление. Мой дальний родственник Матье де Кофлан, благородный, но отягощенный большой семьей человек — у него пять дочерей, служит в моем полку капитаном, командует ротой. Уверен, что задесять тысяч ливров он усыновит тебя. Если, конечно, не смущает смена фамилии.

— Смена фамилии не смущает, а вот десять тысяч — это много. Хватит и трех, — произнес я.

Десять тысяч — это зарплата командира драгунской роты лет за пять, включая побочные доходы. Я был готов расстаться с пятью тысячами, поэтому и начал торг с трех.

— Это будешь с ним решать. Могу свести вас, — предложил командир драгунского полка.

Матье де Кофлан оказался довольно таки приятным человеком. Может быть, мне так показалось потому, что он был без парика, хотя спереди в густых темно-каштановых волосах с редкой сединой уже были проплешины. Не красавец, но лицо мужественное и не глупое. Среднего роста и сложения, ноги кривоватые, как и положено кавалеристу. Впрочем, драгуны — это всего лишь наполовину кавалеристы. Войдя, Матье де Кофлан снял черную фетровую шляпу с золотыми позументами и металлической чашей внутри, чтобы держала форму и заодно защищала голову. Темно-зеленый жюстокор с серыми обшлагами не новый, но в хорошем состоянии. Как мне рассказали, длину мундира определяли следующим образом: полы должны отстоять на один дюйм от земли, когда его хозяин стоит на коленях. Из рукавов выглядывали чистые гофрированные манжеты батистовой рубашки. Черные шерстяные кюлоты заправлены в сапоги-ботфорты, надраенные до блеска, хотя время было к обеду, должен был бы запачкать. Торговался капитан не долго. Если бы не вмешивался Батист де Буажурдан, согласился бы и на четыре тысячи.

— Вторая дочь уже взрослая, надо замуж выдавать, а приданого нет, — объяснил Матье де Кофлан причину своей сговорчивости и пригласил в гости: — Пойдем ко мне, пообедаем и обговорим детали.