— В лоб, безусловно, штурмовать глупо, — начал Лорен де Графф после того, как все выпили по кружке пальмового вина, потому что ром приберегали для боя. — Придется высадиться на берег неподалеку от города и зайти с тыла.

— Я поведу передовой отряд, — сразу предложил Мишель де Граммон, которого тоже пригласили на совещание. — Надо будет захватить легкие пушки, чтобы выбить городские ворота.

— Для вышибания ворот нужен, как минимум, трехфунтовый бронзовый фальконет, который, в зависимости от длины ствола, весит килограмм триста-четыреста. И тащить их неудобно. Разве что волочить, но это займет много времени. А наш успех во внезапности, — возразил Жан де Бернанос.

— А что ты предлагаешь? — сразу насел на него Мишель де Граммон.

— Я предлагаю подумать, — спокойно ответил бывший кавалерийский офицер.

Спокойствие Жана де Бернаноса сразу сбило пыл Мишеля де Граммона.

— В Веракрусе знают, что к ним идут эти два галеона с какао? — задал я вопрос.

— Конечно, знают, они постоянно туда-сюда ходят, — ответил Шарль дю Мениль и тут же хлопнул себя по лбу: — Верно, они ведь ждут эти два судна! — и тут же, опережая других, изложил план: — Перегрузим какао в другие суда, посадим в трюма побольше флибустьеров, подойдем вечером, когда ворота закроют, ошвартуемся к молу и утром, когда их откроют, ворвемся в город!

— Я поведу передовой отряд! — настойчиво повторил Мишель де Граммон.

— Ты поведешь отряд с одного галеона, а я со второго, — сказал Жан де Бернанос и, посмотрев на остальных капитанов, добавил: — Только вы не сильно задерживайтесь.

— Постараемся, — пообещал Лорен де Графф.

В двадцать первом веке в заливе Кампече ночью будет больше огней, чем в некоторых мексиканских городах. Гореть лампы и прожектора будут на нефтяных буровых платформах. Их тут будет несчитано, разве что чуть меньше, чем в Северном море. Сутками напролет они будут качать нефть и газ на благо мексиканских богачей. Кое-что будет перепадать и беднякам. В семнадцатом веке здесь темно и тихо. Ветер к ночи убился. Эскадра из семи кораблей лежит в дрейфе неподалеку от берега, с которого доносятся крики и вопли ночных птиц и зверей. Если судить по звукам, в джунглях творится что-то жуткое. На самом деле там сейчас безопаснее, чем в порту Веракруса. Два галеона не вернулись. Значит, стоят у мола, ждут утра. В трюмах восемь сотен вооруженных отморозков, большинство из которых за пару серебряных монет родную мать грохнет. Спят себе веракрусцы сладко и безмятежно и не подозревают, что через несколько часов их жизнь разделится на «до» и «после». Это у тех, кто не погибнет.

— Не спится? — спросил тихо поднявшийся на шканцы квартирмейстер Жильбер Полен. — Мне тоже не спится. Вот думаю, что пора убираться с Эспаньолы. Если возьмем хорошую добычу, уплыву отсюда.

— Ты гугенот? — спросил я.

Мы с ним никогда не обсуждали, кто какой религии придерживается.

— Да, — ответил он. — Хочу к англичанам податься.

— На Ямайку? — поинтересовался я.

— Нет, устал я от этой липкой жары. Хочу податься в Чарльстон. Мне сказали, городок есть такой на материке, недавно основали. Там не так жарко, как здесь, но и не холодно, и можно дешево землю купить. Займусь выращиванием хлопка. Говорят, он там хорошо растет и платят за него прилично, — рассказал Жильбер Полен.

— А ты умеешь выращивать хлопок? — задал я вопрос.

— Научусь, — уверенно ответил он. — Буканьером я тоже не с рождения стал.

Я знал в Соединенных Штатах несколько городов с таким названием, не считая пригородов. Скорее всего, буканьер имел в виду город-порт в Южной Каролине.

— Это тот Чарльстон, что на берегу океана, по пути в Нью-Йорк? — на всякий случай уточнил я.

— Да, на берегу океана, на север надо плыть, — ответил он. — Ты ведь мимо будешь проплывать, когда во Францию отправишься? Довезешь туда нас с Жаком? Я заплачу за обоих.

— Тебя и твоего алькатраса бесплатно туда отвезу, по старой дружбе, — пообещал я. — Только вот боюсь, что тебе не с чем будет туда ехать. Пропьешь всё, как обычно.

— Вот я и хочу оставить у тебя наши доли. Отдашь, когда до Чарльстона доберемся, не раньше, как бы я не упрашивал, — попросил буканьер.

— Без проблем, — сказал я.

Ветер задул с первыми лучами солнца. Такое впечатление, что и он подпитывается солнечной энергией. Теперь уже каждое судно шло настолько быстро, насколько могло. Мой бриг через полтора часа оказался на рейде Веракруса. Там уже стреляли: внутри города из мушкетов и пистолетов, а из крепости Сан-Хуан-де-Улуа палили пушки по стоявшим у мола галеонам, на которых приплыли пираты. Кто там у них обучал наводчиков, не знаю, но на этих судах было самое безопасное место в гавани. Я не стал швартоваться, лег в дрейф на рейде, на приличном удалении от крепости, высадил десант на катере и шлюпке. Сам остался на судне. Судя по уменьшающемуся количеству выстрелов в Веракрусе, сопротивление испанцев уже сломлено. Сейчас флибустьеры первым делом изнасилуют местных баб, чтобы выходили замуж за смелых мужиков, способных защитить свою семью, а потом займутся грабежом. Впрочем, богатство этого города образовалось, благодаря грабежу аборигенов, так что мы будем возмездием. Я подумал, что всю историю человечества можно свести к двум словам: грабь награбленное.

Вторым в гавань вошел гукер Лорена де Граффа. Этот направился к молу, пальнув из своих маломощных пушек по крепости. Никакого вреда ей не причинил, если не считать пары щербин на мощных, многометровой толщины, каменных стенах. Остальные подошли без понтов и встали на якоря неподалеку от мола. Из крепости к тому времени перестали стрелять из пушек, хотя испанский флаг все еще гордо реял на высоком флагштоке.

Я тоже подвел бриг ближе к берегу и встал на якорь. Оставил на борту пять человек под командованием боцмана, старого бретонца, у которого глаза были настолько бледно-голубыми, что казался слепым. При этом зрение у него было получше, чем у молодых. Разве что с Жаком Буше не мог тягаться. С остальными на катере добрался до берега. Матросы вытащили нос катера на берег, чтобы я не замочил ноги. Ступая на песок, который вмялся под моими ногами, я почувствовал себя конкистадором.

Улицы в Веракрусе вымощены каменными плитами. Канализация закрытая, даже вони не почувствовал. Дома не выше двух этажей. Только мэрия трехэтажная. Само собой, католический собор был выше всех домов раза в два-три. На площади рядом с ним толпились горожане, которых пираты сочли богатыми. Был среди них и губернатор, который, лишившись парика, блистал бледной лысой головой. Сейчас флибустьеры-католики помолятся в соборе, поблагодарят бога за успешный захват богатого города, после чего запрут там богачей, чтобы получить за них выкуп. Из помещения как раз доносилось пение гимна «Те Deum». Самое забавное, что по окончанию службы флибустьеры-гугеноты вынесут всю ценную церковную утварь, и коллеги-католики не будут им мешать.

В тени от собора стояли все флибустьерские капитаны. Не было только Мишеля де Граммона, который вел переговоры с гарнизоном крепости. Испанцы готовы были сдаться, уточняли условия. Хотели уйти с оружием и семьями. Мишель де Граммон предлагал что-то одно, не сомневаясь, что трусы выберут семьи.

— Да, сказал бы мне кто-нибудь, что захватим Веракрус, потеряв всего двух человек, не поверил бы! — восторженно воскликнул Николас ван Хорн.

— Я говорил тебе, что так и будет, — высокомерно заявил Лорен де Графф.

— Насколько я помню, ты предполагал, что можем потерять половину и уйти ни с чем, — возразил Николас ван Хорн.

— Не было такого! — отрезал Лорен де Графф.

Его соотечественник покраснел от возмущения, но промолчал, только демонстративно сплюнул.

Добычу сносили на площадь, которую охраняли по три человека от каждого судна. Золото, серебро и драгоценные камни, в основном жемчуг, складывали в одном месте, ткани, одежду и обувь — в другом, оружие — в третьем, товары — в четвертом. К вечеру площадь превратилась в большой склад. К тому времени на нее перенесли оружие и порох из крепости. Бочки с порохом Мишель де Граммон поставил в соборе и на паперти, чтобы богатые горожане стали сговорчивее. Я даже не сомневался, что он взорвет не заплативших выкуп вместе с собором. Захваченных в городе рабов, более тысячи человек, закрыли в складах возле ворот, ведущих в порт. Покормить и напоить их забыли, поэтому с той стороны доносился протяжный рёв, напоминающий воловий.