Цену он предложил выгодную, поэтому я с удовольствием продал ему пленников. Еще подумал, что и им приятно будет, когда за лень отстегает бичом свой брат флибустьер. Полученного за них хлопка хватило, чтобы набить трюм на две трети. Последнюю треть Жильбер Полен дал мне в кредит.

— В следующем году привези за этот хлопок штук пять баб молодых. Можно не красавиц, — предложил он. — Они здесь ценятся дороже мужиков, потому что очень мало. Я вот решил, что жалко будет, если такое хорошее хозяйство уйдет непонятно кому, решил жениться, а не на ком. У нас даже проституток нет, потому что их сразу замуж забирают. На негритянке не хочу жениться, а то детей отберут.

— Англичане вроде не отбирают, — сказал я.

— Сегодня нет, а завтра все может случиться, — произнес бывший флибустьер. — Лучше на белой женюсь, чтобы ничего не бояться.

— Тебе блондинку или брюнетку подобрать? — шутливо спросил я.

— Посисястей, — вполне серьезно ответил Жильбер Полен.

Шхуна была забита под завязку, но осадка изменилась на самую малость. Хлопок — не самый тяжелый груз и не самый выгодный, но достался, считай, задаром, поэтому я рад был и ему. Все лучше, чем в балласте перегонять судно через океан. Догрузили ее купленными в Чарльстоне, живыми свиньями, которые свободно разгуливали по палубе. Правда, всего неделю. За это время мы съели всех, чтобы не подвергать бедных животных мукам щтормования в открытом океане.

Океан пересекли благополучно. Трижды попадали в шторма, но не очень лютые. Все-таки Атлантику лучше пересекать летом, а не поздней осенью.

В Нант мы прибыли в конце ноября. К тому времени уже были построены на Луаре пристань и пакгауз, так что свои грузы я хранил у себя и продавал без спешки. К моему удивлению хлопок оказался очень выгодным товаром, примерно таким же, как сахар. Я прикинул, что если грузить треть трюма сахаром, а две трети хлопком, то будет самое то. Мешок хлопка отдал полковым врачам, чтобы было чем делать перевязки моим драгунам. В воздухе витали разговоры о новой войне. С кем именно — король Людовик Четырнадцатый пока не решил. Если у тебя большая и сильная армия, трудно выбрать, с кем из соседей повоевать. Не хочется никого обидеть своим невниманием.

Шхуну я решил оставить себе, выплатив команде брига треть ее цены, как призовые. Пусть поработает здесь на меня. Будет возить в Лондон кальвадос и овес из Саутгемптона. Заодно потихоньку обменяю золотишко на серебро. Если уж быть французом, то быть мелочным до конца.

Всю зиму я переезжал из одного своего дома в другой. У Мари-Луизы нет российской привычки жить на два дома, зимой в городе, а летом в деревне, поэтому никак не могла выбрать, где ей больше не нравится. С одной стороны в сельской местности она как бы больше виконтесса, а с другой — в городе зимой веселее, все время происходит что-то важное, типа ссоры двух подруг, которых у нее теперь немеряно. К подругам надо еще добавить родственников. Вы даже не подозреваете, как много родни у богатого человека. И всем ничего не надо от него. Разве что самую малость и пореже. В этом мне здорово помогала Малу. Она умела элегантно отправить далеко и надолго родственника, который только сейчас вспомнил о родстве. Исключение делала для родителей и сестер, одаривая их чуть ли не каждый день. Сестры и родители восхищались ей, что делало мою жену самым счастливым человеком на свете.

Весной я нагрузил оба брига товарами для Эспаньолы и гугенотами для Чарльстона. Неправильно верующих, желающих отправиться в Америку, тем более, в английскую колонию, хватало. Я отобрал два десятка молодых и здоровых девушек. Двух самых красивых и спереди щедро одаренных природой приказал блюсти для Жильбера Полена. Надеюсь, хотя бы одна из них понравится ему. Остальным разрешил скрашивать рейс моим матросам и заодно зарабатывать, если не на выкуп, то хотя бы на первое время. Бриги должны были сперва зайти в Пор-де-Пе, разгрузиться там, взять взамен какао, имбирь и по остаточному принципу сахар, но последнего столько, чтобы осталось место для хлопка, который догрузят в Чарльстоне в обмен на девушек. Старшим назначил капитана нового брига Гильома Буланже, неоднократно бывавшего там, как в должности моего старпома, так и капитаном старого брига. Теперь старым командовал его младший брат Пьер. Так была гарантия, что в случае нападения одно судно не бросит другое. Но возможен был и вариант, что второе сдастся за компанию. Впрочем, я приказал им в бой вступать только в том случае, если не смогут удрать. Я потому и построил бриги, что существующим сейчас судам трудно догнать их.

На шхуне сам сходил в Лондон с грузом кальвадоса и обменял пять килограмм золота на серебро. Старпомом у меня был шкипер Жан Мересс — сорокалетний угрюмый тип, абсолютно не похожий на француза. С такой угрюмостью надо было родиться русским. В отличие от русских, он был еще и молчуном. Даже команды отдавал жестами, причем матросы понимали его, а я не сразу. Открывал рот только, чтобы ответить на мой вопрос или выругаться, когда кто-то из подчиненных тупил. То ли я не тупил, то ли Жан Мересс был воспитанным человеком. В следующий рейс он повел шхуну в должности капитана. Заодно повез на обмен три килограмма золота. Большее количество могло сделать его слишком разговорчивым.

Лето я провел в своем драгунском полку. Заметил некоторые улучшения. Строились теперь в четыре шеренги, чтобы было меньше потерь при артиллерийском обстреле. Я помню времена, когда одно ядро выкашивало по двадцать-тридцать солдат в испанской терции. От пикинеров отказались. Мушкет со штыком не хуже пики. Хотел я сделать полк еще лучше, ввести некоторые обычаи непобедимой советской армии, но догадался, что меня не поймут. Хотя гоняли солдат так же рьяно, как в советской армии. Шагистика уже стала важнее умения пользоваться оружием. Если раньше строевые занятия проводили так-сяк капралы или, в лучшем случае, сержанты, то теперь — офицеры, обычно лейтенанты.

У меня до сих пор сидят в печенке строевые занятия в мореходке, которые были каждую пятницу после обеда. Все училище поротно топало в парк Шевченко, где, разбившись на взводы (группы), отрабатывали на аллеях шагистику. Рядом гуляют нормальные люди, смотрят на нас, как на придурков. Впрочем, этой ерундой занимались только на первом курсе. Потом просто стояли положенное время, болтали за жизнь и возвращались в экипаж. Я на первом же курсе придумал, как избегать эту лабуду. Просил старшину группы поставить меня в наряд на камбуз с пятницы на субботу. Наряд начинался в шесть вечера и заканчивался через сутки. Благодаря чему, я убивал сразу несколько зайцев: заступающие в наряд готовились к нему, на строевые занятия не ходили; на камбузе в выходные работы было меньше, чем в будни, не надо было разгружать машины с продуктами; в субботу я не участвовал в большой приборке, которая начиналась после обеда и заканчивалась вместе с моим нарядом; попасть в самый неприятный наряд с субботы на воскресенье я уже не мог аж никак, потому что обязан был отдыхать сутки; во второй по гадости наряд с воскресенья на понедельник я мог вляпаться, но шансы были близки к нулю. Такое случилось всего раза два или три, когда я на четвертом курсе полтора месяца ходил в наряды через сутки. Командир роты капитан-лейтенант Васильев (знать бы, кто его предки, удавил бы сейчас!) решил таким образом понизить мою успеваемость. Он не понимал, что на четвертом курсе на занятия ходят отсыпаться после ночной самоволки, а в наряд заступают помощником дежурного офицера по училищу и ходят, растопырив пальцы веером или отпуская щелбаны салагам.

Французская армия устроена по другому принципу. Она еще больше любит победы, но не согласна напрягаться слишком долго даже ради самой запоминающейся. От любого процесса надо получать удовольствие и/или деньги, а от войны — в первую очередь. Я бы сказал, что война стала хобби, если бы на ней не убивали время от времени.