А потом пришла беда. Хозяин хутора на поделил охотничью тропу с медведем и с тех пор, вот уже много лет всё хозяйство Алина тянула одна. И надежды повторно выйти замуж у неё не было никакой. С точки зрения немногих Крымских холостяков и молодых парней, приданое у неё было ни к чёрту. Разруха на хуторе, четверо сыновей и, самое главное, огромный долг, камнем висевший у Алины на шее. Пеня за просроченные платежи росла как на дрожжах, а 'входить в положение' несчастной женщины мытарь северо-восточного округа и не думал.

— А позавчера за мной Олег Николаевич прислал. Рассказал мне всё и…

Историю женщины Ваня выслушал равнодушно и без всякого интереса, план Степанова был прост, ясен и незамысловат. Простить долг в обмен на пригляд.

'Ну-ну…'

Маляренко прервал рассказ Алины. Интересовало его совсем другое.

— Алька, — Иван всё так же торчал на табуретке посреди зала, не обращая ни малейшего внимания ни на губернатора, ни на остальных мужчин, напряжённо ожидающих его решения, — Алька. Ответь мне — ПОЧЕМУ?

Алина его поняла. Женщина бросила отчаянно-умоляющий взгляд на Степанова, но не встретив сочувствия, ответила.

— Ты, Иван, страшный. И злой. Ты хороший злой человек. Я всегда тебя боялась. И никогда не любила. Мне надо было выжить. Просто выжить, а когда я поняла, что не сдохну, — женщина выпрямилась и принялась чеканить слова, — как собака бездомная, от голода, то я сразу…

— Я понял!

Маляренко кусал губу. Слушать о себе такое было, мягко говоря, неприятно.

'Я злой хороший человек'

— А сейчас? Не боишься?

— Боюсь. Но ещё больше я боюсь каменоломен для своих мальчишек!

В ответ на вопросительный взгляд Ивана, Степанов только поморщился.

— Долг отца на сыновей идёт. Так на Совете решили. Были бы дочери… замуж ушли и всё… Алина бы просто всё бросила, и уехала бы к любой из дочек в приживалки. И нет спроса.

Ваня подивился таким занятным правилам, но промолчал. Серый и Толстый старательно отворачивались и только Лужины внимательно изучали его лицо.

'Бундесбюргеры сраные!'

Умом Маляренко понимал позицию бывших друзей. Быт налажен. Жизнь налажена. Семьи, дети, хозяйство. И всё это можно потерять, если община пойдёт вразнос.

А жизнь, сука, такая штука, что это запросто может произойти.

Иван снова посмотрел на друзей. Серый изучал стол, Юрка — потолок. Сердце Вани обливалось кровью. Как ни крути — это предательство. Самых близких друзей.

Зубы скрипнули.

'Ну что ж за блядство то такое, а?! Сначала я предал девочек, потом потерял семью, детей, теперь вот и их…'

— Ты плохо выглядишь, Маляренко, — Алина прервала молчание, — ты когда ел в последний раз?

Ваня сдулся. Тупой голод и дикая жажда прогнали прочь и злость и разочарование и все мысли.

Пить!

В животе заурчало. На весь сарай.

Есть!

— Степанов, — Алина поднялась с лавки, — где тут еда? Можно, я его покормлю?

Маляренко не заметил, как слопал вторую миску с холодной ушицей. Он сидел за одним столом с мужиками и торопливо, без всякого достоинства метал в рот ложку за ложкой. Напротив, с гигантским облечением в глазах сидели мужики, а рядом, пододвигая, как когда-то давным-давно, лучшие кусочки, устроилась Алина.

— Вот и хорошо, Иван Андреевич, — Юрка утирал пот со лба, — мы так за вас переживали, честное слово!

Из уст пятидесятилетнего плантатора звучало это по-детски смешно.

'Конечно, дорогой, конечно! Сука. Держись от меня подальше… убью'

Контролировать свои чувства Маляренко научился очень хорошо. Глаз не видели ничего. Их буквально заволокло чёрной пеленой обиды и лютой ненависти. На жизнь, на судьбу. На этих, ни в чём не повинных, перед ним лично людей.

— Угу, угу.

Ложка мелькала на тарелкой на останавливаясь.

— А, Степанов! А дом мой? Теперь твой что ли? А денег у меня три ящика было… а то я пустой, как…

Губернатор тоже облегчённо выдохнул. Похоже, Иван, которого он, несмотря на своё нынешнее положение, и боялся, и уважал, решил принять предложение Алины.

— Нет. Дом твой. Теперь горсовет. И банк. Жить там негде теперь. И это… — Степанов смутился, — МУЗЕЙ там теперь. Имени тебя.

'А.У.ЕТЬ!'

Ваня поперхнулся, а Олег набросил ему на плечи свой плащ, натянул капюшон и попросил.

— Посиди тихо с минутку. Надо все дела закончить…

Из-за спин Лужиных Иван отлично видел, как старшина и чернявый ближник Степанова ввели в сарай троих пацанов из группы задержания. Спина Стаса задёргалась, но отец одного из мальчишек молчал.

'Что-то будет!'

— За доблесть и отвагу при задержании…

Степанов вещал, хлопал парней по плечу, обнимал и хвалил, но Иван чувствовал — дело пахнет керосином.

— … в сержанты! И жалую каждому по пять рублей золотом!

Пацанята от восторга забыли дышать, а Серый тихо хмыкнул.

— Щедро.

— Но для того чтобы это всё получить, вам осталось исполнить ещё одно дело…

Лужины, отец и дед, еле слышно застонали.

— Нет.

— Старшина! Бери моих орлов и проконтролируй!

— Есть!

Боевики развернули мальчишек и вытолкали их вон из сарая, а Олег бросил свирепый взгляд на Стаса и процедил.

— Даже не думай.

Только сейчас Маляренко с изумлением обнаружил, что у обоих Лужиных в руках ножи, а сами они были в любую секунду сорваться с места.

— Ты, Стас, сына язык за зубами держать не научил, так что ЭТО — на твоей совести. Теперь я его учить буду.

С улицы раздался мат старшины, глухие удары и жалобные мольбы. Мальчишки повизгивали и, похоже, плакали. Маляренко напряг слух.

— … дядя Изя, мы этого делать не будем! Дядька Серёжа, не надо!

— Берите его я сказал. Ручками. Ручками! Взяли. Таааак. Подняли… вооот. Понесли. Куды, ёпть?! Изя, пни его.

Старшина изгалялся на весь Севастополь. После мата 'дядьки' глухое мычание человека, у которого явно во рту был кляп, звучало особенно жутко. Алина заткнула уши, а Иван с любопытством уставился на Олега.

'А он вырос. Окончательно. Босс'

Босс решал его проблему. Решал страшно. Из-за приокрытой двери донеслось.

— Сажай.

Щёлкнул кнут, мальчишки завизжали и…

— Ну вот, молодцы, сержанты!

Станислав Лужин беззвучно зарыдал.

Первыми из сарая ушли Звонарёв и Кузнецов, на прощание пожелав Ивану удачи. На лицах их было нескрываемое облегчение. Следом ушли Лужины. На Степанова они не смотрели, а для Маляренко у отца и сына нашлась лишь пара презрительных, коротких, словно плевки, взглядов.

'А вы что думали? Я один против всех попру? С голой жопой народ на баррикады потащу? Нашли, блять, героя…'

Губернатор сел, подпёр руками голову и закрыл глаза. Было видно, что он нечеловечески устал.

— Устал я, Иван Андреевич. Очень устал.

Степанов открыл глаза.

— Осуждаешь?

— Нет. Ты теперь здесь хозяин и только ты решаешь, что правильно, а что нет.

Бывший Хозяин смотрел на Хозяина нынешнего и откровенно им гордился.

'Урррод. Семью забрал, дом забрал, власть забрал, весь хабар мой присвоил… ах ты поганец!'

— Слушай, Степанов, а ты, твою мать, молодец! Я тебя, Олег, честно признаюсь, ненавижу, но, блин, УВАЖАЮ!

— Не сбежишь? — Олег усмехнулся и мотнул головой в сторону Алины.

Маляренко соврал легко. Танцующе. В ритме танго.

Парам-пам-пам!

— Нет. Не сбегу. На хутор мы уедем сегодня ночью. Чтоб тебе спокойней было, отправишь со мной еврея своего.

Изя, стоявший у двери, угрожающе оскалился.

— ДокУмент мне выправь… эээ… ну пусть я буду… эээ… Федей. И денег мне дай. На подъём хозяйства. А сейчас, Олег Николаевич, будьте так любезны, дайте мне, наконец, отчёт, куда, блять, подевались три ящика МОИХ денег и чего вы тут успели за шестнадцать лет наворотить?

Сразу поговорить не получилось. Губернатор сморщил нос от запашка и велел Изе 'по тихому' отвести Достоевского Фёдора Михайловича и жену его в баню.