— У меня вагон книг, — сказал вслух Иван Авдеевич, Его привычный к вычислениям ум деятельно заработал. Он раскрыл свой каталог и придвинул счеты. Тонкие сухие пальцы правой руки стремительно взлетали, щелкая костяшками. Через несколько минут он взял карандаш и записал итог на полях каталога. Цифры никогда не обманывали Ивана Авдеевича, и теперь они говорили, что если он проживет еще пятнадцать лет (это самое большое, на что он мог рассчитывать) и в течение этого срока не будет ни работать, ни ходить к знакомым и спать только шесть часов в сутки, то даже и тогда он сможет прочесть всего лишь девяносто целых и четыре десятых процента всех имеющихся у него книг…

И впервые за всю долгую жизнь Ивану Авдеевичу пришел на ум простой вопрос: «Для чего люди пишут книги?» Он подошел к зеркалу: дряблые, морщинистые щеки, совсем седой клинышек жидкой бородки, узкие опущенные плечи — жизнь проходит. А что он успел в этой жизни? Почему не женился вторично? Почему племянники называют его не просто «дядя Ваня», а «дядя Иван Авдеевич»? Иван Авдеевич задумался еще глубже. Где его друзья? Их нет, кроме разве Семена Лукича, к которому он почти ежевечерне заходит на пульку. Иван Авдеевич поморщился — он вспомнил, что в столовой у директора промкомбината стоит горка, наполненная хрусталем, а сами они всю жизнь пьют чай из пятикопеечных кривобоких стаканов.

Иван Авдеевич поежился. Болела голова, дрожали колени — сказывалась проведенная без сна ночь. Он сел на диван; книги сплошными разноцветными стенами окружали его со всех сторон.

«Коля Голубев? Кто это? Ах, да, сын столяра. Почему я не дал тогда ему «Войну и мир»? Это было лет пять назад, да, лет пятнадцать эта книга стояла на полке, до того как Коля ее попросил… Для чего Толстой написал такую огромную книгу? О чем там? Ведь я же ее когда-то проходил…» Иван Авдеевич горько усмехнулся — именно проходил, а не читал. Перед его глазами пронеслись картины далекого-далекого детства. Он вспомнил гимназистку Вареньку, стройную и гибкую, в коричневых чулках и белой пелеринке; он любил ее так, как только может любить пятнадцатилетний подросток, но она предпочитала встречаться с двоечником Митькой Блиновым, сыном адвоката. «Он очень умный, — объясняла Варенька своим знакомым. — Если б вы видели, сколько у них книг в комнатах!»

Отец Ивана Авдеевича, мелкий чиновник, пьяница, никогда ничего не читал, кроме «Биржевых ведомостей», и сыну давал деньги — да и то с бранью — только на необходимые учебники. Мальчик начал всеми правдами и неправдами копить гроши.

Но книги в красивых переплетах — а он думал, только такие могут привлечь Вареньку, — стоили дорого, и за год ему удалось собрать только восемь книг.

Со временем Варенька была забыта, но привычка покупать толстые книги в красивых переплетах осталась. Постепенно она превратилась в непреодолимую страсть. Из своего серого, безрадостного детства Иван Авдеезич вынес только два чувства: ненависть к вину и пьяницам и страсть к приобретению книг в красивых переплетах, которых он почти никогда не читал.

— Вот, Иван Авдеевич, расчет зарплаты за вторую половину мая.

Девушка положила на стол пачку ведомостей, повернулась и пошла к своему месту.

Иван Авдеевич посмотрел ей вслед и подумал вдруг, что он не знает об этой девушке ничего, кроме того, что ее фамилия Прохорова и что она комсомолка, потому что на кофточке — значок. Интересно, сколько она успела прочесть книг за свою короткую жизнь и какие это были книги?

Он вдруг вспомнил, что часто видел ее во время перерыва читающей в сквере, разбитом на заводском дворе, иногда встречал на улице, тоже с книгой в руке; но то были книги в старых простых переплетах, и они не привлекали его внимания… Совсем недавно он принял в отдел нового бухгалтера; пришлось несколько раз давать объявления по радио, А ведь, может быть, эта же Прохорова вполне справилась бы?

Впервые Иван Авдеевич, сам того не замечая, смутно почувствовал какую-то связь между чтением книг и способностью человека лучше работать. Он вздохнул и взялся за ведомости. Ему попалась на глаза знакомая фамилия.

«Николай Голубев… Прошло уже пять лет, как он окончил десятилетку. Достал ли он тогда «Войну и мир»? Наверно, достал… Почему ему причитается такая крупная сумма? Нет, расчетчица не ошиблась, он из месяца в месяц получает такую зарплату. А почему? Читает ли он и сейчас книги?»

Иван Авдеевич убрал ведомости в стол, взял шляпу и вышел во двор.

Заводская поливочная машина медленно шла, урча мотором, асфальт за ней становился черным и блестящим. В безлюдном скверике зеленели деревья, на их еще по-весеннему кудрявой листве дрожали крупные капли воды.

Иван Авдеевич в точности знал, сколько стоила посадка каждого дерева, стоимость широких, удобных скамеек, фонтана и клумб. Он вспомнил, что, когда эти липы посадили, они были совсем маленькими, а теперь это уже большие, крепкие деревья. Сколько же прошло лет, почему они не захирели? Почему на этом месте, где когда-то была свалка железного лома и в воздухе носилась ржавая пыль, теперь цветут прекрасные цветы? Почему они не вянут? Вероятно, люди, ухаживающие за ними, читают книги. Может быть, то же «Цветоводство» Киселева, о котором студент в троллейбусе сказал: «Там вагон интересных сведений».

Огромный цех встретил Ивана Авдеевича сдержанным ритмическим гулом и скрежетом металла.

Медленно шагая между стройными рядами станков, Иван Авдеевич думал: «Настоящая жизнь — здесь, а цифры в моих ведомостях и сводках — это только ее отражение». У станка с маленьким красным флажком он остановился. Резец двигался в обе стороны вдоль детали с такой скоростью, что за ним невозможно было уследить, и если бы не стружка, бьющая словно струя воды из шланга, можно было бы подумать, что деталь неподвижна.

Николай Голубев стоял, слегка склонившись над суппортом, и в точных, скупых движениях его тонких перепачканных пальцев чувствовалось знание и уверенность мастера.

Рядом лежал чертеж. Иван Авдеевич заглянул в него, там были какие-то фигуры и много цифр. Но эти цифры ничего ему не сказали. Он снова посмотрел на токаря, на его чуть сощуренные глаза и подумал: «Интересно, сколько же ему пришлось прочесть книг, прежде чемон научился так работать?»

Иван Авдеевич постоял еще немного, потом, с трудом оторвав взгляд от сверкающей стружки, повернулся и вышел из цеха.

В клубном корпусе он долго просматривал картотеку и делал пометки в своем блокноте. Затем спросил у библиотекаря:

— Какие книги у вас спрашивают больше всего?

Женщина достала из стола толстую общую тетрадь и подала ему. На аккуратно разграфленных листах он увидел против названий книг десятки фамилий рабочих и служащих завода.

Иван Авдеевич молча вернул тетрадь.

Весь Чехов был прочитан меньше чем за месяц. Методичность всегда была отличительной чертой Ивана Авдеевича: покончив с одной книгой, он немедленно брался за другую. По утрам, пока соседка Мария Семеновна готовила завтрак, он успевал прочесть два десятка страниц, потом читал в троллейбусе и даже в своей застекленной конторке во время обеденного перерыва.

В тот субботний вечер, когда Иван Авдеевич поставил на место последний, двадцатый, том Чехова, ему вдруг стало грустно. Книги, выстроившись в ряд, тесно прижимались друг к другу, отсвечивая золотыми корешками переплетов, и Ивану Авдеевичу неожиданно почудилось, что он видит только эти двадцать томов, а рядом, внизу и вверху стоят хрустальные бокалы и фарфоровые чашки из горки его приятеля, директора промкомбината. Он испуганно протер глаза, шагнул к полке и схватил первую попавшуюся книгу, Раскрыв ее где-то в середине, прочел:

«…И пепел Клааса стучал в сердце Уленшпигеля.

— Ну, пора и в путь, — сказал он. — Счастлив тот, кто в черные дни сохранит чистоту сердца и будет высоко держать свой меч!

И пламя мятежа вспыхнуло по всей стране!»

Иван Авдеевич присел тут же, у книжной полки, на краешек стула, потом перебрался в кресло и включил настольную лампу.