Слова были произнесены. Расходы ожидались неимоверные, вне возможностей Короны или свободного финансирования. Генерал должна будет взять чрезвычайную власть, несмотря ни на какой Ковенант. И даже тогда счастливого конца не будет. Но если – когда – разразится война, это спасет миллионы.

Виктория Смит мягко подняла руку.

– Хранк, у нас нет ста дней. Так или иначе, я ожидаю, что все решится в ближайшие три. – Она показала на один из дисплеев. – В Зюйдвиле находится достопочтенная Пьетра собственной персоной и всем дирижирует.

– Будь она проклята! Но если она запустит атаку из Зюйдвиля, она тоже сгорит.

– Вот почему мы, вероятно, в безопасности, пока она не уедет.

– До меня доходили слухи, мэм. Наша внешняя разведка засыпалась? Тракт отстранен с позором?

Слухи ширились и росли. Существовали страшные подозрения об агентах Братства в сердце разведки. На самых рутинных передачах использовалось глубочайшее шифрование. Если противник не преуспел с прямой угрозой, он теперь мог победить просто из-за паники и неразберихи.

Смит сердито дернула головой.

– Так и есть. Нас обошли на Юге. Но у нас там есть еще кое-что, есть кое-кто, кто от меня зависит… кого я подвела. – Последние слова были еле слышны, и Хранк не был уверен, что сказаны они для него. Она еще помолчала, потом подняла голову: – Вы же эксперт по инфраструктуре Зюйдландии, сержант?

– Я ее проектировал и курировал почти все строительство.

Это было тогда, когда Зюйдландия с Аккордом были в такой дружбе, какая только может быть между двумя государствами.

Генерал чуть покачалась на насесте взад-вперед.

– Сержант… я даже сейчас еще вас видеть не могу. Я думаю, вы это знаете.

Хранк опустил голову. Еще как знает.

– Но если сказать просто, я вам доверяю. И, ради всех глубин, вы мне сейчас нужны! Приказов я не могу отдавать и не хочу… но не поможете ли вы мне в Зюйдвиле?

Казалось, она эти слова из себя клещами выдирает.

Тебе приходится просить?

Хранкнер поднял руки:

– Конечно!

Такой быстрый ответ явно не ожидался. Смит только таращилась целую секунду.

– Вы меня понимаете? Вы подвергнете себя риску ради личной услуги мне!

– Да, конечно. Я всегда хотел помочь.

Я всегда хотел все исправить, чтобы стало как было.

Генерал еще секунду на него смотрела. Потом произнесла:

– Спасибо, сержант. – Она что-то простучала по столу. – Тим Даунинг… – Это, что ли, ее новый помощник? – …даст вам все детальные анализы. Если сказать коротко, есть единственная причина, по которой Пьетра может быть в Зюйдвиле: они еще не решили. Она еще не владеет всеми ключевыми фигурами. И некоторые члены парламента Зюйдландии попросили меня приехать на переговоры.

– Но… ведь такие вещи должен делать король!

– Да, похоже, в эту Тьму мы много традиций ломаем.

– Вам нельзя ехать, мэм!

Где-то в подсознании кто-то хихикнул при таком нарушении сержантского этикета.

– Вы не единственный, кто дает мне такой совет. Последнее, что сказал мне Струт Гринвел, не дальше двухсот ярдов от этого места, было нечто похожее. – Она замолчала, охваченная воспоминаниями. – Забавно, как много угадал Струт. Он знал, что я займу его насест. Он знал, что всегда будет соблазн выйти в поле самой. В первые десятилетия Света, когда десятки раз я могла все исправить и даже спасти жизни, если только пойду сама и сделаю, что нужно сделать. Но совет Гринвела был вроде приказа, и я выполняла его, и доживала до следующего соблазна. – Она коротко засмеялась, будто ее внимание резко вернулось к настоящему. – А теперь я старуха, трепыхающаяся в сети обмана. И настало время наконец нарушить закон Струта.

– Мэм, совет генерала Гринвела так же верен, как и раньше. Ваше место здесь.

– Это я… дала разразиться этому хаосу. Это было мое решение, мое неизбежное решение. Но если я теперь отправлюсь на Юг, есть шанс спасти несколько жизней.

– Если вас постигнет неудача, вы погибнете, а мы будем разбиты наверняка!

– Нет. Если я погибну, крови будет больше, но все равно победим мы. – Она захлопнула настольные дисплеи. – Мы улетаем через три часа с Четвертой Курьерской. Будьте там.

Хранкнер чуть не взвизгнул от досады.

– Возьмите хотя бы специальную охрану! Юную Викторию и…

– И группу Лайтхилл? – мелькнула неуловимая улыбка. – Их репутация уже общеизвестна?

Хранкнер не мог не улыбнуться в ответ.

– Д-да. Никто не знает, чем они на самом деле занимаются… но с виду они такие же психи, как мы были когда-то.

Ходили о них рассказы. Хорошие и плохие, но все совершенно сумасшедшие.

– У тебя же нет к ним ненависти, Хранк? – Она действительно хотела знать. – У них есть работа поважнее на эти семьдесят два часа… Мы с Шерканером сознательно создавали эту ситуацию в течение многих лет. Мы знали, чем рискуем. Теперь время расплаты.

Впервые за весь разговор она упомянула Шерканера. Сотрудничество, которое привело их так далеко, распалось, и теперь генерал располагала только собой.

Вопрос не имел смысла, но не задать его Аннерби не мог.

– А вы говорили об этом с Шерком? Что он сейчас делает?

Смит молчала, но вид у нее был решительный. Потом она ответила:

– Все, что может, сержант. Все, что может.

Ночь была ясная даже для Парадиза. Обрет Незеринг осторожно обходил башню на вершине острова, проверяя аппаратуру для ночного сеанса. Штаны и куртка с подогревом не особенно его обременяли, но если сломается нагреватель воздуха или оторвется кабель питания, который тянется за ним… Нет, он не врал своим ассистентам, что отморозить руку, ногу или легкое – это дело нескольких минут. Уже пять лет после ухода во Тьму. Интересно, были ли в Великую Войну в это время такие, которые еще не залегли в спячку?

Незеринг остановился постоять – он даже слегка опережал свой график осмотра. В морозной тишине он оглядел то, в чем был специалистом – небо. Двадцать лет назад, только начиная учиться в Принстоне, он хотел быть геологом. Этой наукой занимался отец, и в текущем поколении важность ее сильно возросла из-за мегатонных земляных работ и глубоких горных разработок. Астрономией же занимались чокнутые маргиналы. Разумные кобберы ориентируются вниз, рассчитывая на безопасные глубины, чтобы пережить предстоящую Тьму. Чего там смотреть, в этом небе? Конечно, солнце, источник жизни и всех проблем. А кроме этого там не меняется ничего. Звезды – это такие постоянные точечки, ничего общего не имеющие с солнцем или с чем-нибудь вообще, что может интересовать коббера.

Потом на втором курсе Незеринг встретил старика Шерканера Андерхилла, и его жизнь изменилась навсегда – хотя в этом Незеринг был не оригинален. Второкурсников было десять тысяч, но Андерхилл находил тех, кто ему нужен. Или, быть может, все было наоборот: Андерхилл был таким пылающим источником безумных идей, что некоторые студенты кружились вокруг него, как лесные феи возле огня. Андерхилл утверждал, что страдания математики и физики возникли оттого, что никто толком не понимал простоту орбиты мира вокруг солнца или собственного движения звезд. Если бы была хотя бы еще одна планета для упражнений ума, дифференциальное исчисление могло бы быть открыто не два поколения назад, а десять, и бешеный взрыв технологий в текущем поколении распределился бы спокойнее на несколько циклов Света и Тьмы.

Конечно, утверждения Андерхилла о судьбе науки не были оригинальны. Пять поколений назад после изобретения телескопа астрономия двойных звезд революционизировала представление пауков о времени. Но Андерхилл блестящим образом умел получать новое из объединения старых идей. Юный Незеринг все дальше и дальше уходил от надежной геологии, пока не влюбился окончательно в Верхнюю Пустоту. Чем больше он понимал, что такое на самом деле звезды, тем сильнее представлял себе, чем может быть вселенная. И теперь в небесах можно увидеть все цвета, если знаешь, куда смотреть и какими приборами. Здесь, на острове Парадиз, дальне-красный цвет звезд сиял яснее, чем где бы то ни было на всей планете. С построенными теперь огромными телескопами и сухой неподвижностью верхней атмосферы Незерингу иногда казалось, что он видит до конца вселенной.