Елена кивнула и зажмурилась, чтобы помешать выступить слезам.

– Полечка. Ну, при чем тут подарки. Не нужно мне от него ничего... Понимаешь?

– Да понимаю я все. Чай, не дура. Но ты же понимаешь, что будущего у этих отношений нет?

– Конечно. Только мне все равно. Плевать.

– Ох, Ленушка, как же так вышло? Не стоило тебе соглашаться на это!

– Ну, отчего же, – усмехнулась Елена и глубоко затянулась дымом. – Я столько всего узнала. Не только о нём, кстати. О себе тоже. Едва ли не больше.

– Я сейчас разревусь. Честное слово.

– Нет. Давай в другой раз как-нибудь. Вместе поревем. Но не сейчас.

– Что ты собираешься делать?

– Ничего. Будем жить счастливо, как кролики, пока нам что-нибудь по-настоящему не помешает.

– Сильно сказано, – Полина закурила, наверное, пятую сигарету. – Цитата?

– Вроде того.

– Ух ты. Он еще и умный.

– Угу. Умный. Здоровый, как черт. Ростом под два метра. Вот такой и вот такой, – Елена показала руками, какие у Майзеля габариты. – Железо на нем ковать можно и танки из болота таскать. А иначе не выдержать это всё.

– Что «всё»?

– Всё, Полечка. Всё, понимаешь? Господи, знала бы ты, что я видела. Что собираются они свернуть... И это только начало!

– Елена, да что с тобой?!

– Ничего со мной. Я в порядке. Пора поливать соусом наши шляпы, Полечка. И вообще...

– Давай подождем, пока уляжется гормональная буря.

– Буря не препятствует, Полечка, а, скорее, способствует.

– Тебе хорошо с ним, – Полина не спросила, а словно ответила на свой собственный вопрос.

– Мне хорошо с ним, – эхом откликнулась Елена. – Это должно каким-то другим словом называться, Полечка. Не знаю, каким. Такого не было никогда.

– Никогда?! Ох, Еленушка...

– Вот и я говорю. У него нет ничего, Полина. Костюм, рубашка, носки, туфли, телефон. Все. Больше ничего, понимаешь? Даже часов.

– А где он живет?!

– В кабинете. Нет, ну, я была у него дома, на самом деле. Это тоже командный пункт, такой, знаешь, в стиле Корбюзье... Все для фронта, все для победы.

– Опять цитата?

– Опять, Полечка, опять.

– И надолго тебя так хватит?

– Ах, да не знаю я ничего! Полина, он наш. Он на тех же книжках вырос. А рефлексии – и следа нет. Где-то потерялась в пути. Наш. И другой. Такой потрясающе другой... А люди! Ты бы видела его людей. Как они смотрят на него!

– Альфа-самец, в общем.

– Это всего-навсего термин, который ничего не объясняет и ничего не говорит. Они все в него влюблены. По уши. Ты знаешь, если бы они все дрожали и ходили на цыпочках, это было бы понятно. Но этого там в помине нет. Я ничего не понимаю. То есть, понимаю, просто поверить никак не могу.

– Ты будешь что-то писать?

– Обязательно.

– Чего ты сияешь?!

– Ничего. Это просто опять цитата.

– Боже ты мой, Елена!

– Я должна. Я должна рассказать об этом. Ради него. Ради людей. Ради нас всех. Они просто не могут ничего объяснять, потому что они скорая помощь, а не сериал про скорую помощь. Понимаешь? А мы... Мы их не поняли и испугались. И продолжаем держаться за наш испуг, потому что так нам проще и понятнее. Это неправильно. Несправедливо, – Елена закурила снова, даже не притронувшись к принесенной еде. – Ты сейчас не обращай на меня внимания, хорошо, Полечка? У меня такое творится в голове и не только, что я не могу говорить членораздельно. Мне хочется все выпалить одним предложением, но я не могу. Это должно отстояться, отлежаться, распасться на какие-то внятные слова!

– А король?

– Что король?

– Они в самом деле друг к другу кофе попивать ездят?

– Да. Сама при этом присутствовала, – улыбнулась Елена. – Дети – спать, а мы – на кухню.

– Ты... ты что... ты тоже?! И в каком качестве?

– В качестве стратегического партнера, – Елена усмехнулась. – Очень даже нормально. Никаких церемоний. Милейшие люди. Особенно ее величество. С королем нам не так чтобы уж есть о чем поговорить. А с ней... Как будто мы с ней сто лет знакомы. Разговор с полуслова начался и никак не закончится, знаешь ли. А от детей я просто без ума. И эти двое... Они не просто друзья, Полечка. Это... Я вообще не знаю, как это объяснить. Даже не как братья. Они как две руки или два глаза. И разговаривают они так друг с другом... Какими-то полупредложениями. Один за другого фразы договаривает. Или надевают эти японские доспехи и начинают лупить друг друга палками. И орут... Два бешеных огурца. Никогда не видела, чтобы мужчины вот так...

– Еленушка. Тайм-аут. Умоляю.

– Конечно, Полечка, конечно.

– Ты поешь. Правда. Это надо сначала жевать, потом глотать. Не перепутай, ладно?

– Постараюсь, – хмыкнула Елена.

– Он слова-то хоть говорит?

– Говорит, – на лице Елены мелькнуло что-то. – Почти все.

– Ах, так?!

– Нет, Полечка... Просто у него это так тоже, кажется, первый раз. Мы ведь все боимся ошибиться. Это так больно потом. Он не хочет, чтобы было больно. Я понимаю. Хорошо понимаю.

– Что значит – «у него тоже»? А у кого еще? У тебя? – Елена кивнула несколько раз быстро-быстро. – Ах, Боже, Еленушка... Конечно. Если так, тогда... какая тогда разница, что про него говорят.

– Правильно про него говорят. Он такой. И не такой. Он чудовище. Но внутри... Там, внутри, на самом деле... Там маленький мальчик, который хочет всех полюбить. И чтобы его полюбили.

– Ничего себе любовь!

– Полина... Лишь тогда дело можно назвать настоящим, когда под ним струится кровь. Не может быть по-другому.

– Да, хорошо, но что же они вытворяют?!

– Ты даже не представляешь себе, что они вытворяют. Это просто не лезет ни в какие ворота. Они совсем иначе воспринимают действительность, Полина. Не как данность, а как вариант.

– Что это значит?

– Как вариант, понимаешь? Им не нравится так, как им дано. И они берут и вводят переменные или постоянные. Меняют условия задачи. Чтобы заранее придуманное решение было правильным.

– Это что, хорошо?!

– Это потрясающе.

– Да уж...

– Мы просто живем внутри раковой опухоли, Полина. То есть не мы... Весь мир. И вдруг, каким-то совершенно непостижимым образом, внутри этой раковой опухоли снова начали расти здоровые клетки. И раздвигать опухоль, пожирать ее. Как фагоциты. Как антибиотики. Конечно, раковая опухоль просто вне себя от бешенства и страха.

– Это Майзель-то – антибиотик?!

– Угу. И еще какой.

– Ну, ладно. Пусть рак, ладно. А можно... Я не знаю, – операцию сделать? Или всё, в морг? Они же не операцию делают. Они больного, если следовать твоей метафоре, лупят по голове дубиной. С ядерным шишаком, кстати.

– А если больной еще и душою скорбен? Не понимает, что ему нужно лечь на стол и позволить надеть на себя маску для наркоза? И вокруг беснуется толпа дикарей, тоже, кстати, не с пальмовыми ветвями в руках? Что, лекцию читать, о достижениях современной медицины рассказывать? Очередь поверх голов, больного в нокаут. И вперед. И смелостью надо обладать вполне хирургической, чтобы в такой обстановке сориентироваться.

– Елена, поверх голов очередь. Не промеж глаз!

– Жрецам – промеж глаз. Остальным – поверх голов.

– Ой-ой, Еленушка. Ой-ой-ой. Ты точно тронулась.

– А вот это вряд ли, – и Елена опять так просияла, что Полина поняла – еще одна цитата.

– А финансы? А бизнес?!

– Там бизнесом и не пахнет, Полечка. Они никого туда не пускают, внутрь системы, потому что это сразу видно становится, если у наблюдателя больше двух с половиной извилин.

– Что это значит?!

– Это значит, что бизнес – не цель. Я знаю людей бизнеса, я представляю себе, как они думают, я их насквозь вижу, там ничего нет такого особенного. Там речь идет об успехе, о месте на рынке, о пользе дела, о политике, удобной для бизнеса. О благотворительности. На каком-то уровне – даже об ответственности перед людьми, перед будущим. Но это на самом деле дерьмо. И это сразу понятно. Я думала, что и тут так же. Только хитрее, изощреннее, изысканнее, элегантнее. И циничнее, конечно. И беспощаднее. А на самом деле... Они просто мир переделывают. Им не нравится, какой он. Берут и переделывают. Чтобы нравился.