– Доброй ночи, Ружена. Извини, что разбудил. Ты мне срочно нужна.

– Полчаса, пан Данек, – Новакова тихонько высвободилась из-под руки супруга и начала одеваться. – Форма парадная?

– Думаю, да, – Майзель вздохнул. – Жду. «Скат» в пути.

Он отключился, а Ружена, замерев, смотрела на аппарат, как будто могла увидеть в нем что-то. Такого голоса у Дракона не было никогда. За все те годы, что они проработали вместе, ни разу не слышала Ружена такого. Чтобы собраться, ей потребовалось гораздо меньше времени, чем обычно.

Через двадцать минут она действительно была у него в кабинете. Майзель объяснил, чего хочет, и Новакова улыбнулась:

– Я все сделаю, Дракон. Не беспокойся.

– Я не беспокоюсь.

– Я не о том, – Новакова осторожно коснулась его руки. – Помнишь, ты сам всегда говорил? Если все так плохо, что кажется, будто уже умер, это может означать только одно – что неприятности кончились.

– Я люблю тебя, Руженка.

– И я тебя люблю, Дракон.

Утром Елена решила, что должна поговорить с Ботежем. Что-то нужно было решать, с работой, с деньгами, в конце концов, она не содержанка какая-нибудь! Она старалась не думать о вчерашнем разговоре. Ничего не анализировать. Не перебирать его и свои реплики, не рвать себе душу. Внутри нее звенела пустота, которую ей решительно нечем было заполнить, но это нужно было сделать, иначе... Елена быстро собралась и отправилась в город.

На выезде из переулка она так затормозила, что бедный «машинчик» пошел юзом, а пролетающие мимо автомобили испуганно и возмущенно загудели клаксонами. Елена вышла из машины и обессиленно уселась на капот.

Огромный рекламный щит, на котором еще вчера красовалась вывеска, кажется, Godafone, был занят портретом Елены. Господи, где, когда он так ее застал?! Она выглядела на фото... Хорошо выглядела. В сто раз лучше, чем в жизни. Чем сейчас, во всяком случае. И в углу, размашистым, стремительным почерком, который был Елене лишь смутно знаком, – «Мой Пражский ангел».

Везде, куда могла она достать взглядом, вдоль всего бульвара, на всех рекламных площадях. И наверняка везде. По всему городу. А то и по всей стране. Или по всему миру. С него станется, подумала Елена. Он же сумасшедший.

Елена снова уселась за руль, развернулась и поехала обратно. Ни о каком появлении в редакции не могло быть и речи. Во всяком случае, сегодня. Потому что она еле смогла удержаться, чтобы не помчаться к нему, не повиснуть опять у него на шее, чтобы он снова любил ее так, как может любить ее только он. Она вспомнила, что хотела зайти за хлебом.

В булочной возле самого дома, уже на выходе, Елену вдруг взяла за локоть какая-то старушка. Старушка, наверное, помнила бабушку Елены еще в колыбели, но выглядела на пять с плюсом, и голос ее был удивительно молодым:

– Скажи, деточка? Это ведь твой портрет там висит? – Она махнула рукой куда-то в сторону бульвара.

– Мой, бабушка. Я бы предпочла висеть там сама, но меня, знаете ли, не спросили.

Старушка, казалось, пропустила это язвительное замечание мимо ушей:

– Вы что, поссорились?

– А что, собственно...

– Ответь, пожалуйста, – в тоне старушки было что-то такое, отчего у Елены пропала охота бунтовать.

– Нет. Мы не поссорились, – покорно вздохнула Елена.

– А в чем же дело?

– В том, что на самом деле он любит только то, чем он занят. А со мной ему просто приятно быть. Вот и все.

– Ошибаешься, деточка. Мужчина, который не любит, на такое не способен.

– С такими деньгами, как у него, можно что угодно себе позволить.

– Деньги – говно, – властно оборвала ее старушка. Елена поразилась, с каким вкусом и удовольствием проговорила бабушка это слово. И как вспыхнули молодой страстью ее темные, обжигающе юные глаза. – Не будь денег, он в любом случае что-нибудь похожее придумал бы. Масштаб, деточка, – его в карман не спрячешь. Масштаб не в кошельке, а в голове.

Елена вдруг поняла, что вся булочная слушает этот разговор, затаив дыхание.

– Да что же это такое происходит-то, в самом деле, – простонала Елена, опуская руки с пакетами. – Вы что, все сговорились, что ли?! Да оставьте же меня, наконец, в покое!

– Деточка, покой нам всем обеспечен, – усмехнулась бабушка. – Только это мне немного до него осталось, а тебе еще – о-го-го! У кого-то от дурости горе, а у тебя, деточка, – от ума. Так что ты ум-то свой припрячь до поры, он тебе еще понадобится. – Она вдруг сильно сжала Елене руку, так, что сделала ей почти больно: – Ты вернись к нему, деточка. Ты ему нужна, да и он тебе, видно, суженый. Вернись. Так правильно будет и хорошо.

– Вернусь, бабушка, – вежливо сказала Елена, мечтая поскорее доползти до кровати.

– Поклянись.

– Что?!?

– Поклянись. Детьми своими будущими поклянись. Ну?

– У меня никогда не будет детей, – хриплым от бешенства голосом четко сказала Елена, глядя на бабушку теперь уже с ненавистью. – Не может быть у меня детей, и не стану я клясться. Прекратите юродствовать и отпустите меня, черт вас возьми!

– И кто же тебе сказал такую чушь?

– Врачи, бабушка, – с издевкой сказала Елена. – Или врачи – тоже говно?

– Конечно, говно, деточка, – кивнула странная старуха. – А детей у тебя двое будет, мальчик и девочка. То есть, сначала девочка, а потом и мальчик. Конечно, на четвертом десятке детей заводить, может, и поздновато, – в наши времена бабушками в таком возрасте становились. Ну, да лучше поздно, чем никогда. Ступай, деточка. И помни – все в деснице Господней. Как захочет Он, так и будет. То, что раньше Он тебе решил, Он же и перерешить может. Если заслужишь. Иди! – и старушка подтолкнула Елену к дверям.

Елена не помнила, как дошла до дома и оказалась в квартире. Странная старуха с обжигающими глазами никак не шла у нее из головы. Она вдруг вспомнила почему-то Корабельщиковых, Сонечку... Это было просто какое-то наваждение. Елена достала из бара старую початую бутылку абсента и, налив полную большую, граммов на семьдесят, рюмку, выпила залпом обжигающий пряный напиток. И следом еще одну. И на ватных ногах прошла в спальню, где упала на кровать, не раздеваясь, и забылась мгновенным тяжелым, тревожным сном.

Ей показалось, что она проспала целые сутки. Так оно почти и было. Нестерпимо горело в желудке, хотелось есть. Елена опрокинула в себя чашку кофе с капелькой сливок, съела восхитительно вкусный, хотя и вчерашний, круассан, и решила, что поедет в редакцию.

Она вошла к Ботежу в кабинет, с сердцем шмякнула портфельчик на пол и села на посетительский потертый диван, сильно натянув юбку на колени. Ботеж покачал головой и вдруг улыбнулся.

– Что? – удивилась Елена.

Ботеж выбрался из-за стола, подошел, сел рядом. Тихонько похлопал ее по руке:

– Все вот так, да?

– О Боже, Иржи. Ну, ты же взрослый человек, как ты можешь... Это дурацкая мальчишеская выходка, это просто... Что?

– Все гораздо хуже, Елена, – Ботеж снова встал, вернулся к столу, но садиться не стал. – Вчера утром... Мне позвонил Чеслав Димек из «Мира рекламы». Он просто захлебывался. Я в жизни такого еще не слыхал, Елена. Ты думаешь, он просто выкупил рекламные поля?

– А как?!

– Они договорились со всеми агентствами и хозяевами рекламы. Со всеми, понимаешь? Просто он попросил. И все просто отдали ему площадь. Он оплатил только полиграфию и расклейку. За одну ночь. И никто не спросил, насколько. Даже и не подумал спросить. Как это так, Елена?

– Ты... ты меня спрашиваешь?!

– А кого мне спросить? Никто не знает его так, как ты. Никогда он так не открывался. Поэтому я спрашиваю тебя.

– И с Димеком он тоже договорился?

– Елена, – покачал опять головой Ботеж. – Ты сама как ребенок. Конечно, он хотел, чтобы ты узнала, как он это сделал. Что это сделали для него и ради него.

– Еще бы. Попробовал бы кто-нибудь отказаться.