После апелляций дела шли во все более высокие инстанции европейской юрисдикции, ставя судей перед необходимостью принимать беспрецедентные решения. Университет в Гейдельберге, видя, в какую кабалу попал, в конце концов одним ударом снял с себя всякую ответственность: обратился к суду с просьбой об эмансипации своего апокрифа Лема. Очевидным образом в следующем действии этой баталии Станислав Лем предъявил иск самому себе.
Надо признать, что несмотря на все, он сохранил чувство юмора. «Не знаю, что делать. Если бы я хотя бы мог сказать «мне плохо», это было бы не самое худшее. Не могу сказать и «нам плохо», ибо лишь частично могу говорить о собственной персоне». Он слал себе письма (перехватываемые и публикуемые фанклубами вражеских апокрифов), полные изощренных язвительностей и предложений межлемовских союзов, основанных на рассуждениях в соответствии с теорией игр о прибылях и убытках для отдельных стратегий сотрудничества/конкуренции.
История еще больше осложнилась после принятия в Каире в 2057 расширения Капштадтской конвенции, определяющей безличностные (non homine) сознательные сущности. Апокрифы представляют отражение реально существующих людей. Почему, однако, это должно делать их исключительными? Переходим от биологии к цифровым состояниям, ибо именно так произошло в истории Homo sapiens. Разве функция, представляющая спираль, ПРОИСХОДИТ из панциря улитки, если улитка была перед математиками? Или все наоборот, и биологическая, материальная реализация функции представляет производную вневременного нематериального идеала?
Поэтому концерн «Кацушима Индастриз», контролирующий проект ЕВРОПА-1900, ссылаясь на закон о «тождественности неотличимого», заявил о признании за пост-Лемом, живущим в этой метаимитации, совокупности прав относительно всех прошлых и будущих произведений Станислава Лема in homine и всевозможных его апокрифов. Японский апокриф Лема написал «Эдем» и «Солярис», пишет «Непобедимый». Но не в этом заключена узурпация японцев.
THERE IS ONLY ONE LEM AND IT IS THE TRUE LEM. Если кто-то в абсолютном неведении относительно утверждения Пифагора дойдет до него самостоятельно, он тем самым не создаст «второго утверждения Пифагора». Идея одна, неделимая, существующая независимо от ее материальной реализации — единичная или многократная, на том или ином носителе, под тем или иным названием. Также не имеет значения, выражаешь ты идею цифрами или словами. Идея физики как игры, представленная в «Новой космогонии», существовала прежде, чем Лем ее записал, как общая теория относительности существовала прежде, чем ее сформулировал Эйнштейн. Более того, Лем и Эйнштейн, как умственные конструкции с такими и только такими особенностями, сделавшими возможным наиболее раннее совершение открытий в данных условиях, существовали до того, как родились.
И потому ЛЕМУ ЕДИНСТВЕННОМУ принадлежат все произведения, «следующие из Лема», кто бы, где бы, когда бы и в какой бы форме их не опубликовал. Они представляют «расширение» его разума и личности, как фотография тела представляет собой производную физического состояния данной личности.
Почему именно «Кацушима Индастриз» должен быть признан в качестве земного управляющего the once and future Lem? Поскольку — доказывали японские юристы — все другие актуальные реализации Лема далеки от «идеи Лема»: замусоренные, искривленные, дополненные искажающими суть личности случайными чертами, лишенные ряда необходимых черт. А апокриф Лема, «живущий» в проекте ЕВРОПА-1900,— концентрат лемоподобия: наименьшее отклонение от прототипа влечет за собой, согласно математике нелинейных процессов, чудовищное отражение во всей имитации.
«Шмидт, Шмидт и Дзюбек» отбрасывают вышеприведенное рассуждение. Откуда взялась уверенность, что Станислав Лем, который родился 12 сентября 1921 года во Львове и умер 27 марта 2006 года в Кракове, по сути был севрским эталоном лемоподобия? Только потому, что он отразился в биологической форме, а не цифровой? Это же чистый расизм! Только узнав ВСЕ произведения ВСЕХ апокрифов Лема, мы сможем определить в пространстве смыслов n-размерную глыбу, содержащую ключевые инварианты «творчества Станислава Лема». Все ее контуры, делаемые, например, согласно правилам из «Истории бит-литературы», охватят смыслы и одержимости, присущие только конкретной реализации Лема (быть может, как раз наименее правдоподобной), а не «идеального Лема».
ТКО в своей книге выступают на стороне краковско-венского пост-Лема. Рецензент, однако, чувствует себя обязанным заметить, что принятие идеалистического толкования авторского права быстро сделало бы невыгодным инвестирование в промышленность, опирающееся на инновации и технологические переустройства. Право не должно представлять лишь отражения абстрактного порядка вещей, а должно быть эффективным модератором в игре реальных, меняющихся со временем и противоречивых интересов, потребностей, необходимостей. В то же время, если согласиться с ТКО, патенты на все возможные для человеческого воображения изобретения окончательно попали бы в несколько десятков этих самых образцовых (основанных на источниках) когнитивных сеток. Эргономия творческих процессов позволяет довольно точно рассчитать типологию гения. «Идеальный Лем» размещается, несомненно, по соседству с одним из этих образцов. Однако в этой нише до него были другие, такие как да Винчи и Бэкон. Из некоторых источников известно, что апокрифологи из Стэнфорда над ними уже работают.
Впрочем, у «Кацушима Индастриз» другие проблемы. ЕВРОПА-1900 подвергается во много раз более серьезным испытаниям. Повторяются атаки хакеров. Многие известные люди, апокрифы которых в ЕВРОПЕ-1900 переживают прошлое, резко отличающееся от известного из их авторизированных биографий, обвиняют «Кацушима Индастриз» в диффамации. Нередко различия касаются поступков не только позорящих, а просто криминальных. Апокрифы многих публичных деятелей «открыли» в ЕВРОПЕ-1900 на глазах у всего мира насилие, воровство и даже убийства, совершенные (если совершенные) в молодости уважаемыми сегодня старцами, одновременно с математической беспощадностью показывая, как именно из таких поступков следуют незаурядные черты корифеев науки или государственных деятелей. Как защититься от подобной клеветы? Если нет свидетеля, никто не знает, что ты делаешь, а в ЕВРОПЕ-1900 ты можешь наблюдать свой апокриф в любую секунду его жизни с момента рождения, и даже в лоне матери. А сам ты после семидесяти лет можешь ли довериться своей памяти в том, что сделал или не сделал в конкретное июльское утро собственного детства? Ответом на неуверенность будет еще большая неуверенность.
Поэтому множатся иски о нарушении права личности и т. п. Японская концепция суперимитации кажется очень подозрительной. В чем должно убеждать финальное соответствие ЕВРОПЫ-1900 реальности? В сегодняшний день из вчерашнего ведет больше дорог, чем одна. А конструируя образ Европы в 1900 году, японские программисты тоже должны были опираться на отчеты из вторых и третьих рук, соответствие которых «настоящей» истории нельзя проверить. Биографии живущих современников не являются до конца правдивыми, ни, тем более, биографии и рассказы личностей прошлого века, послужившие основой имитации. Как следствие, ЕВРОПА-1900 проходит очередные ревизии и реконструкции, всегда согласованные с историческими данными, а потому становясь всегда немного иной. Вместе с ней меняется нераздельно погруженный в систему и эпоху апокриф Станислава Лема.
Последняя стабильная версия, 3.4076.2.01, которую ТКО не успели оговорить в своих «апокрифах», тоже вызывает сомнения. Японский пост-Лем закончил «Астронавтов» несколькими месяцами позже, чем в действительности; в его «Эдеме» облученный двутел не умирает, покинув планету, а решает на ней остаться; в «Звездных дневниках» не хватает «Путешествия третьего» и «Путешествия семнадцатого», а «Рукопись, найденная в ванне» имеет странное вступление о бумажном вирусе. Более того, пост-Лем в ЕВРОПЕ-1900 вообще не написал известного «Письма с Ганимеда» (он в это время работает над каким-то киносценарием).
