Только это ничего не меняло в его желаниях. В Писании ясно было сказано: не возжелай жены ближнего своего. Еще Христос говорил, что тот, кто возжелал в мыслях — уже согрешил. Но легко было не хотеть, скажем, жену хозяина, у которого Аркадий снимал комнату. Совершенно невозможно было не желать Конкордию.

К счастью, время уже располагало к сеансу.

Конкордия зажгла еще пять свечей, но потушила лампадку перед единственной в комнате иконкой, завесила ее плотной тканью, сняла с себя нательный крестик и распорядилась:

— Все, что есть металлического — надо снять. Духи не любят хладный металл.

Она проверила защелку на двери, однако же пошире открыла окно.

— Требуется, чтоб дверь комнаты, где проводится сеанс были открыты, дабы дух мог войти. Однако же тогда нам могут помешать, и духу следует открыть другой путь.

Она поставила два зеркала одно напротив другого, поместив меж ними свечу. Отражения отражений в двух зеркалах свились в огненного, колеблющегося червя.

Пять оставшихся свечей она поставила кругом, из-под перины достала спиритический круг — круглый кусок картона, на котором карандашом по внешнему ободу были нарисованы буквы русской азбуки, ближе к центру, опять же по кругу — цифры от нуля до девяти, «да» и «нѣтъ».

Картон Конкордия положила меж свечей, в его центр — перевернутое блюдце, на котором угольком сделала риску. Средние и указательные пальцы положила на блюдце, велела тоже сделать и Аркадию, так, чтоб их пальцы соприкоснулись, распорядилась:

— Повторяй за мной: дух Муравьева Арсения Петровича, приди…

Аркадий шептал вслед за Конкордией. В голове забилась мысль: а ведь кто знает, как на самом деле звали убитого штабс-ротмистра. Документы из соображения конспирации могли выдать на любое имя. Только иного имени Аркадий и Конкордия не знали, а, потому, шептали его.

Долгое время ничего не происходило. На свет свечи летели только комары. Порой иной сгорал, наполняя воздух едва слышным треском и запахом сгоревшей кости.

Внезапно ветер ударил с моря, зашумел в саду, влетел в окно, едва не сбил со свечей пламя. И вдруг Аркадий почувствовал, как под его пальцами блюдце пытается взлететь, оторваться от стола. Первой мыслью было: бежать. Однако же удалось совладать с паникой не в последнюю очередь благодаря взгляду на Конкордию. Та сидела спокойно, хотя не могла не чувствовать потусторонних странностей.

— Дух здесь… Скажи дух, ты принадлежал господину Муравьеву.

Блюдце заскользило под пальцами и риска вполне определенно указала на «нѣтъ».

Аркадий взглянул в зеркала и оторопел: В глубине зеркального коридора отчетливо виднелась фигуру в белой накидке. Лицо скрывал полумрак, и наверняка сказать, кто это было невозможно.

— Смотрите… — шепнул Аркадий, указывая глазами на зеркала.

— Семен… — тихо позвала его Конкордия. — Семен, скажи мне, что делать?

Ничего не происходило. Фигура смотрела из зеркал на них. И что было в том взгляде — непонятно.

Время было к полуночи, и, отмечая новый день, где-то далеко прокричал петух. И, фигура, не без колебаний сделавшая первый шаг, остановилась.

— Семен, прошу тебя, не оставляй меня, дай совет.

Петухи кричали все ближе, отгоняя духов. Фигура, чья бы она ни была, повернулась и пошла прочь, в глубину зеркал. Тщетно его звала Конкордия, тщетно до третьих петухов пытались вызвать дух графа, убитого штабс-ротмистра, даже Ситнева.

Уже за окном серело, когда Конкордия убрала пальцы с блюдца, встала, и, пройдя по комнате, уныло села на кровать.

— Я должна побыть одна.

Она указала дрожащим перстом сперва на дверь, потом — на окно. Аркадию подумалось: сейчас графиня похожа на призрака, и ежели ее бросить — к призракам и присоединится.

— Не надо отчаиваться. Мы будем пытаться еще. Через неделю будет полнолуние — это лучшее время для гаданий, мне бабушка говорила. Она у меня хорошо на картах гадала.

— Через неделю будет поздно, его дух уходит, — покачала головой графиня.

Теперь по ее щекам текло две слезы. Смотрела она куда-то в пол, и Аркадий присел прямо на половичок, дабы оказаться в поле её зрения.

Бывало, у матери Аркадия случались сердечные приступы, когда казалось — вот-вот и отойдет она в мир лучший. Звали лекаря, звали и батюшку. И в комнате больной было зло и страшно, пахло микстурами, тени прятались по углам. Аркадий при этом чувствовал: самое главное — не дать ей умереть сейчас, а при дневном свете болезнь отступит. Так и происходило. Теперь юноша был убежден: снова настало время продержаться до рассвета, любыми правдами и неправдами, продержаться хоть как-то.

— Да бросьте! — убеждал ее Аркадий. — Вы его любили, это заметно, но жизнь-то ваша не кончилась. Вы молоды, красивы.

Она улыбнулось, но глаза ее были полны влаги. Не молчать, говорить все что угодно, всякую ерунду, лишь бы не дать ей остаться наедине со своими мыслями.

— У вас типичная передозировка мыслей и идей. Такое бывает, это ничего страшного, это — пройдет. Все будет хорошо, вы встретите, может быть, князя, который не женат и даже холост. Получите сами повышение, станете княгиней.

— Мы же договорились, что будем на «ты»?

— Я не решаюсь.

— Отчего же?…

— Вы все-таки графиня, а я…

Конкордия взяла со стола платок и им отмахнулась, промокнула глаза.

— Да какая я уже графиня без моего графа?.. С ним мне никакой князь не был нужен, а без него — путь в свет мне заказан. Что же мне в столице без него делать? Только в прачки идти…

— Так, стало быть, вы не уедете в Петербург?

— Я не знаю, Аркаша. Меня там не любят, не ждут. Если я сообщу, что не намерена возвращаться в столицу, они, может статься, назначат мне какое-то содержание.

В душе вспыхнул огненный, прекраснейший цветок: неужели можно надеяться, что эта чудеснейшая женщина останется здесь. Может ли быть такое?..

— А и не надо в столицу! Жить у нас можно сравнительно задешево. Я вот летом, бывает, неделями ничего не покупаю! Все произрастает волею Господа совершенно бесплатно. Сперва черешня с вишней, шелковица, потом абрикосы и яблоки, а там и грецкие орехи!

Аркадий, конечно же, не стал сообщать, что первым результатом такой диеты становилась крайняя стройность, а второй — жесточайший понос.

— А если какая-то копейка все же имеется, то вовсе можно жить! Всего в версте от города на тамошних базарчиках сметану такую продают, что ее хоть на хлеб мажь, а молоко там и вовсе ложками едят!

Она уже не плакала, а улыбалась.

— Клянусь вам, тут тоже можно прожить весьма достойно. Вы не подумайте, что я какой-то провинциал. Я ведь жил в Харькове, в Москве живал…

В Москве Аркадий прожил ровно неделю у приятеля в Замоскворечье, но в ту ночь всякая ложь была во благо.

Она погладила его по волосам, провела рукой по щеке, по подбородку, взглянула в его глаза.

— А вам, право слово, отчаиваться рано! Батюшка мой говорил, что у каждого человека, у каждой твари на земле цель общая — оставить потомство. А у вас будут чудесные дети, верьте мне. Ведь нельзя же лишать человечество такой красоты как вы! Сударыня, признайтесь, у вас в роду были богини?

— Мой ты желающий…

— Жалеющий, — краснея, поправил Аркадий.

— Нет, как раз желающий.

И, притянув его ближе, поцеловала в уста. Встала с кровати, подняла его, впилась в губы снова. Он обнял ее за талию, прижал к себе так сильно, что она вскликнула. Его руки скользили по линиям ее телу, по ее спине, вверх, вниз… Юноша почувствовал, как маленькие проворные пальцы расстегивают пуговки на его блузе.

Она снова называла его «милым», но уже иначе…

Аркадий вернулся к себе, когда город уже начал просыпаться. По улице шел словно пьяный, словно оглушенный и после не мог даже вспомнить, как добрался домой, кого встречал по дороге. Обессилено рухнул на топчан, и вдруг услышал, как под ним захрустела бумага.

Из-под себя юноша достал лист грубой оберточной бумаги. На нем графитным карандашом и корявым почерком было написано: