Улыбаясь одними губами, он пригласил гостей в шатер. Подросток, придерживая рукой сабельку, пошел к сыновьям Джучи.

Бату, восседая на троне-седле, закричал ему:

– Кулкан, ты будешь Алтан-ханом! Мы тебя одолели. Становись на колени и проси пощады.

Кулкан исподлобья посмотрел на Бату.

– Перед тобой встать на колени?

– Это же игра, Кулкан!

– Ты и будь Алтан-ханом и вставай на колени.

– Не хочешь? Тогда иди отсюда! Одни играть будем.

Обиженно выпятив губы, Кулкан убежал в шатер. Из него быстрым шагом вышла нарядная женщина, приблизилась к Бату, сердито сказала:

– Как посмел прогнать моего сына?! Почему он должен вставать перед тобой на колени?

К ним подошел Джучи, заслонил собою сына, негромко проговорил:

– Ничего худого… Они же играют.

– Не ты ли учишь такой игре? Кажется, далеко смотришь!.. Едем отсюда, сын!

Они сели на коней и ускакали. Джучи долго смотрел им вслед.

Захарий досадовал, что редкий случай поговорить с Джучи по душам упущен. Сыну хана, видно, не до него.

Встав сегодня на караул, он надеялся, что Джучи снова заговорит с ним. Но он не выходил из шатра. И у него все время были люди. В шатре же сидел и Судуй. Бату и Орду, как и в прошлый раз, расположились перед шатром на травке, но не играли, читали книгу. Явно тяготясь этим занятием, они то и дело поглядывали на шатер, – должно быть, ждали, когда им будет позволено отложить книгу.

В стане началось какое-то движение. Воины вскакивали, одергивали халаты, вытягивались. Между шатров, юрт и палаток шагом ехали всадники.

Среди них Захарий узнал хана. Он сидел на крепконогом саврасом мерине, в левой руке держал поводья, с правой свисала короткая плеть. Легкий холщовый халат туго обтягивал ссутуленные плечи. Низко на лоб была надвинута снежно-белая войлочная шапочка. Второй караульный, стоявший по другую сторону входа в шатер, сдавленным голосом выкрикнул:

– Хан едет!

И все нойоны высыпали из шатра, замерли. Хан остановил коня, подозвал Джучи.

– Как в твоих туменах? Готов к выступлению?

– Да. Воины отдохнули. Лошади набрали тело.

– Ну-ну… – Взгляд светлых глаз хана задержался на Бату и Орду. Идите-ка, дети, сюда…

Они подошли, поклонились ему в пояс.

– Книжку читаете?

– Читаем, – ответил Бату.

– Джучи, кто их воспитывает?

– Я сам, отец.

– Хм, сам… Чему же ты их учишь?

– Всему, что успел познать…

Рукояткой плети хан сдвинул на затылок шапочку, открыв широкий лоб, почесал висок.

– Негодное это дело. У тебя без этого забот много. Пришли детей ко мне. Я приставлю к ним людей. И твоих детей воспитают воинами…

– Отец…

– Завтра мы выступаем. Самолично проверь, как все изготовлено к походу и сражениям. – Хан надвинул шапку на рыжеватые, будто солнцем опаленные, брови, толкнул пятками коня.

Вечером Захарий и Судуй, поужинав, легли спать у тлеющего аргала.

Полная луна, похожая на блюдо, чеканенное из желтой меди, висела низко над холмами. По всему берегу светлячками мерцали огоньки, слышался приглушенный говор воинов, вдали тренькали колокольчиками лошади. Судуй не спал, ворочался на жестком войлоке, поглядывал на шатер Джучи. Там, за тканью, желтели пятна огней светильников.

– Ты почему не спишь, Судуй?

– Да так. О справедливости думаю. О милости неба. Почему одним оно дает много, а у других и малое отбирает? И отбирает чаще всего у людей добросердных.

– Ты о чем?

– Я просто так говорю. – Судуй перевернулся на живот, уперся локтями в землю, положил подбородок на ладони – узкие глаза не мигая смотрели на красный огонек. – Я сейчас о своем отце подумал. Добрей его человека нету.

И для людей он сделал много хорошего. А чем оделило его небо? Раньше высоко ценили его работу. Теперь отовсюду понагнали рабов-умельцев. Стрелы они делают так же, как и отец, а за работу им давать ничего не надо. Скоро мой отец будет никому не нужен. Если со мной что-нибудь случится, как будут жить отец, мать, моя жена, мои дети? А вот был у нас такой Сорган-Шира. Они вместе с моим отцом помогли когда-то нашему хану.

Сорган-Шира умер богатым человеком. Он оставил своим детям и внукам табуны, стада, белые юрты. За что милостиво к нему небо? Нет, он не был злым человеком, но и добрым не был… – Вдруг Судуй быстро сел, поплевал во все стороны. – Тьфу-тьфу! Не услышали бы моих жалоб злые духи… У вас есть злые духи?

– У нас все есть. И бесы, и кикиморы, и всякая другая нечисть.

Судуй снова лег, придвинулся к Захарию, зашептал на ухо:

– Джучи разлучили с сыновьями. Меня оторвали от детей, от жены. Все мы тут одинаковые. Я хочу домой, ты хочешь домой, а оба мы здесь и завтра пойдем в чужую страну. Сколько детей осиротеет? Их и наших… Вот о чем я думаю.

– Ничего, Судуй, может быть, битвы и не будет, может быть, все как-то обойдется.

– Не обойдется. Я знаю.

На берегу один за другим гасли огни, умолкал говор воинов. Все выше поднималась луна. Захарий и Судуй еще долго не спали. Всяк думал о своем.

Приближение песчаной бури в пустыне Каракумов предугадать не трудно.

Сначала вскудрявятся вершины барханов, вкрадчиво зашелестит песок под копытами коня, промчится мутное облако желтой пыли, за ним второе, третье… Предугадать можно, но остановить – нет.

Сначала шелестел шепоток, расползаясь по улицам городов, по селениям.

Хан идет… приближается. Нет силы, которая могла бы остановить его. Горе нам, правоверные! Потом с края державы, сопредельного с владениями хана, побежали все, кто мог. Пылили скрипучие арбы, за ними на конях, на верблюдах, на ослах, а часто и пешком двигались люди. Кричали и плакали измученные дети, пугливо оглядывались женщины, темны были от грязного пота лица мужчин. Беглецы не задерживались в Самарканде, шли дальше – в Гургандж, в Термез, в Балх и Газну. Звери загодя уходят от степных пожаров, птицы улетают от внезапных холодов, люди бегут от войны… Шах измучился от тревожных дум. Неужели проклятый хан приведет своих разбойников под стены Самарканда? Неужели люди, как звери и птицы, предчувствуют беду?

Шах созвал всех эмиров на большой совет. Перед тем для своего успокоения и для того, чтобы поубавить страхи подданных, сделал смотр войску. В чекмене из золотисто-зеленого румийского аксамита с жемчужным шитьем поднялся он в башню ворот Намазгах, сел на ковер перед узкой прорезью бойницы, посмотрел вниз, отодвинулся немного в сторону, чтобы не достала случайная стрела, беспокойно оглянулся. За спиной стояли Джалал ад-Дин, Тимур-Мелик, туркмены-телохранители. На этих людей он мог надеяться. Под башней был ров, заполненный вонючей, заплесневелой водой.

Через ров перекинулся горбатый бревенчатый мост, за ним стлалось молитвенное поле с вытоптанной травой. Поле окружали сады. За деревьями пропели трубы, ударили барабаны, и в лад им застучали копыта коней.

Всадники, по шесть в ряд, рысью пересекали поле, перемахивали через мост и исчезали в воротах башни. Первыми шли туркмены в косматых бараньих шапках и узких чапанах. Лоснились на солнце крупы поджарых, несравненных по резвости коней. За ними – кыпчаки. У них лошади степные, ростом пониже, не так резвы и легки, но выносливы. И сами кыпчаки плотнее рослых, подбористых туркменов. Но те и другие – воины. Никто не устоит перед ними.

Сокрушат, опрокинут, раздавят любого врага. А вот идут смуглолицые гурцы.

В строю держатся слишком вольно. Непочтительны к нему. Всего три года назад у них был свой султан, они наводили страх на соседей, теперь – его воины, он принудил их стать под свою руку. Им это не по нраву…

Грохотали бревна под копытами, развевался зеленый шелк знамен знамен воителя за веру, – проплывали бунчуки хаджибов, взблескивало оружие, бумкали большие барабаны, сыпали частую дробь малые. Отлегло у шаха от сердца, он повеселел, высунул в бойницу руку, помахал воинам. Они ответили ему разноголосыми криками.