К юрте кто-то подъехал, соскочил с лошади. Все разом повернули головы к дверям, Судуй умолк на полуслове, укрепляя Тайчу-Кури в мысли, что он чего-то побаивается. В юрту вошел Шихи-Хутаг. Его лицо с пришлепнутым утиным носом было веселым.

– Счастья вам и благополучия! – громко сказал он, присел рядом с Джучи, наклонился к уху, и Тайчу-Кури услышал его шепот:

– Они будут молчать. Своими словами я нагнал на них страху. Еще и повинятся перед тобой.

– Спасибо, – так же тихо ответил Джучи, но глаза его остались печальными.

После того как Шихи-Хутаг и Джучи ушли, Судуй рассказал, что случилось на охоте. Младшие братья Джучи, Чагадай и Угэдэй, не захотели ему повиноваться. Заспорили. Все трое разгорячились, и кто-то, скорее всего Чагадай, назвал Джучи меркитским подарком. Всегда спокойный и рассудительный Джучи не стерпел обиды, дал братьям по зубам. Те – в драку.

Судуй начал их растаскивать. Чагадай и Угэдэй сорвали зло на нем, ножи выхватили. Хорошо, что подоспели Шихи-Хутаг и Тулуй.

Рассказывая, сын посмеивался, будто все это было очень забавно.

Каймиш сначала перепугалась, потом разозлилась, изругала Судуя, даже кулаком по спине стукнула.

Прошло несколько дней, и все уже стало забываться. Но однажды пришел нукер и увел Судуя к Борте-хатун. Домой сын возвратился покачиваясь, будто котел архи выпил, пробовал улыбаться, но и улыбка была как у хмельного, не настоящая. К нему подскочила Каймиш.

– Что с тобой?

– Спина чесалась… Палками прошлись – хорошо стало.

Раздели, уложили в постель. Вся спина у него вздулась и посинела.

– За что же тебя? – спросил растерянно Тайчу-Кури.

– Борте-хатун что-то прослышала о драке. Стала спрашивать сыновей, заперлись. У меня хотела выведать. Да разве я скажу!

Каймиш, поохав, опять стала ругаться:

– Мало тебе дали палок, глупому! Как осмелился запираться перед хатун?

– Я – нукер Джучи. Как скажу без его дозволения?

– Очень ты нужен Джучи! Видишь, как позаботился о тебе!

– Он бы позаботился. Но его не было.

– Отправит тебя Борте в найманские кочевья пасти овец – будешь знать!

– Поступок моего сына правильный, – заступился за Судуя Тайчу-Кури. Будь я на его месте…

Каймиш не дала ему говорить:

– Тебя мало били? Сыну такой же доли хочешь?

Конечно, он не хотел, чтобы у сына была такая же доля. Сколько раз приходилось ему, как сейчас Судую, отлеживаться на животе после побоев не счесть! Давно это было, но стоит вспомнить – и спину подирает морозец.

Но что он может сделать, чтобы уберечь сына? Почти ничего…

Перед битвой с найманами хан Тэмуджин думал, что если небо дарует ему победу и он станет единым, всевластным повелителем великой степи, его жизнь озарится радостью, какой не ведал от рождения, уйдут страхи и тревоги за свой улус, покойно и умудренно он будет править племенами. Но радость была недолгой, она померкла под грузом забот. Удержать в руках улус, такой огромный, что и умом обнять трудно, оказалось много сложнее, чем повергнуть к своим ногам Таян-хана. Ему удалось заглушить извечную вражду племен, перемешав людей, как зерна проса в торбе. Заглушить, но не искоренить. Это он хорошо понимал, и в душе сочилось, сочилось беспокойство.

Каждое утро, сумрачный и настороженный, он принимал вестников со всех сторон улуса. Позднее подходили ближние нойоны, и вместе с ними начинал думать об устройстве разных дел.

Хороших вестей не было. Брат Борте нойон Алджу доносил: родовитые нойоны хунгиратского племени сговариваются отложиться от него и поддаться Алтан-хану.

Второй вестник прибыл от тысячника Джида-нойона. Одна из его сотен возмутилась и с семьями, со скотом ушла к хори-туматам. Джида спрашивал позволения сотню разыскать, где бы она ни укрывалась, и всех воинов истребить… Еще с осени приходили к хану воины из тысячи Джида-нойона, расселенной в бывших меркитских нутугах. Жаловались, что Джида-нойон делает большие поборы. Давай ему войлоки, кожи, овчины, овец, быков, лошадей. Женщинам и детям ничего не остается, они живут в голоде и холоде.

Он вытребовал Джида-нойона к себе, стал доискиваться, почему так получается. Нойон перечислил, сколько чего нужно для содержания тысячи воинов. И получилось – ничего лишнего не берет.

Как тут быть? Ни злой умысел хунгиратских нойонов, ни беглая сотня сами по себе не страшили его. Худо, что это – отголоски общего недовольства. Пока оно выплескивается такими вот не очень опасными вспышками. Но со временем, если их не гасить, вспышки сольются, и вновь в степи запылает пожар. Но как гасить недовольство? Для сохранения покоя улуса нужны воины, много воинов. Они есть. И они верно служили ему, надеясь добыть копьем лучшую жизнь себе и своим детям. Но, разгромив Таян-хана, он не позволил безвластно грабить найманские курени: еще живы Буюрук и Кучулук, ограбленные найманы побегут к ним, станут их силой.

Этого никто понять не желает! Воины и многие нойоны считают себя обманутыми, обделенными. И это не все. Чтобы сохранить в целости улус, надо держать под рукой десятки тысяч воинов. И каждого надо одеть, обуть, вооружить, на коня посадить, едой снабдить. Где что брать? У семьи того же воина. Взял – оставил голодными детей. Какой же верности и преданности можно ждать после этого?

Тревожило и другое. Его владение стало сопредельным с землями тангутов, могущественных не менее, чем Алтан-хан. И к ним, по слухам, ушел Нилха-Сангун. После мучительных раздумий он решился на шаг, который многим его нойонам показался безумным. Отобрал двадцать тысяч самых лучших воинов, дал им лучшее оружие, посадил на лучших коней и отправил в поход.

Ничего безумного в этом не было. Тангуты думают, что пока живы Буюрук, Кучулук, Нилха-Сангун и другие враги, он будет озабочен только тем, как их сокрушить, им и в голову не придет поостеречься. И двадцать тысяч его отважных воинов падут на тангутов, как ястребы на дремлющих уток. Пока очухаются, соберут силы, воины сумеют расчесать им волосы и намять затылки. После этого, прежде чем помогать Нилха-Сангуну или Буюруку, они крепко подумают.

Но всего предвидеть никому не дано. Может случиться всякое. Из рассказов Ван-хана он знал, как велико, богато, многолюдно тангутское государство, какие большие там города, обнесенные высокими стенами… Если войско постигнет неудача, будет худо, очень худо.

В юрту вошел Татунг-а, сел за столик, приготовился записывать его повеление. Но он всего еще не обдумал. Проще всего послать воинов в земли хори-туматов, истребить беглецов. Однако как посмотрят на это хори-туматы?

Ввязываться в драку с ними – не время… Не трудно, наверное, похватать хунгиратских злоумышленных нойонов. Но если за ними люди Алтан-хана…

Нет, надо думать и думать…

– Ты мне не нужен, – сказал он Татунг-а. – Как постигают тайну письма мои сыновья? Прилежны ли?

– Прилежны, хан.

– Все?

– Шихи-Хутаг выказал большие способности. У него острый ум и хорошая память.

– О его уме знаю. Я спрашиваю о сыновьях.

– Джучи очень прилежен. И Тулуй. Чагадай упорен. Угэдэй памятлив, но, прости меня, великий хан, немного беспечен.

– За беспечность и лень строго наказывай. Когда учишь, забудь, что они мои дети.

Стали подходить нойоны. Садились каждый на отведенное ему место.

Позже всех пришел шаман Теб-тэнгри, сел рядом с ханом.

– Нойоны, нам надо подумать о многом и важном, – сказал Тэмуджин. Мой улус стал так велик, что если я захочу объехать его по краю, мне придется скакать с весны до осени, он так многолюден, что если собрать юрты в одно место, они займут пространство в несколько дней пути. Править улусом, чтобы и у самых дальних пределов самый ничтожный харачу чувствовал мою власть и силу, – то же, что одному всаднику держать в руках поводья тысячи коней…

Он замолчал, обдумывая, как лучше высказать нойонам, чего он хочет от них. Шаман шевельнулся, заговорил, не спросив позволения и обращаясь не к нему – к нойонам: